Ведьмак: Глас рассудка |
Привет, Гость! Войдите или зарегистрируйтесь.
Вы здесь » Ведьмак: Глас рассудка » Книжные полки » Белый пепел, чёрный пепел (Новиград, 1268)
Время: 28 декабря 1268 года.
Место: Новиград.
Участники: Эмиель Регис, Феликс Фогг.
Творческий дуэт, за несколько последних часов успевший обзавестись браслетами, передающими боль, полюбоваться видами отчаявшегося города и подобрать облитого кипятком пса, наконец добрался до своего временного пристанища. И хотя на дворе глухая ночь, никому не спится.
Продолжение эпизода "Да будет свет! (Новиград, декабрь 1268)"
Огонь в очаге только начинал потрескивать и пока не грел по-настоящему. Из окна тянуло холодом. Впрочем, испытывать от этого неудобство мог только один из троих собравшихся, и по его же инициативе окно было приоткрыто.
Фил полусидел на подоконнике лицом к комнате, закинув ногу на ногу и без особого интереса наблюдая за Дружком, заслуженно получившим половину цыпленка. Спину холодило сквозь наброшенный на плечи плащ. Руку непривычно жал сползший с запястья на предплечье браслет, он же адское устройство имени гнилого стража отечества.
Похоже, пес был уже немолод. Немного плешивый, немного седой. Обожженный кипятком и неизвестно как потерявший немалую часть хвоста, тем не менее, живой. Кот Кривоглаз и его кошачья подружка Хромоножка блистали своим отсутствием. Не вернулись после бойни. Или так говорил хозяин трактира. На нового жильца он зыркнул не очень-то дружелюбно, но не сказал ничего. Стоит за это благодарить нежелание терять щедрых постояльцев, перевесившее сомнения, или силу вампирского взгляда, осталось неизвестным.
Кувшин с компотом остывал на столе, распространяя по комнате приятный аромат изысканного ягодного букета. На удивление, горящими трупами из окна не тянуло.
- Думаю, Дружку пока хватит. Кто знает, сколько он не ел,- нарушил молчание Фил, в очередной раз медленно выдыхая дым.- Или ты и это знаешь?- спохватился он, переводя взгляд на Региса.
Отредактировано Феликс Фогг (2016-10-24 12:59:31)
— Должен признать, истощенным он не выглядит, — авторитетно заявил Эмиель Регис Рогеллек Терзиефф-Годфрой, вытирая шею мокрым полотенцем. Окончив песьи перевязки, в кои-то веки Регис счел разумным поддаться эмоциям и сделал то, что должен был — впервые задолго позволил себе прекратить вонять. Хотя бы на половину.
Прекратившая вонять половина вонять действительно перестала, по крайней мере, псиной, желчью и кровью, зато обрела таинственное ароматическое сходство с бочкой перебродившего рассола. По всей видимости, не без препон выпрошенная у трактирщика вода имела какое-то смутное, пока не до конца выясненное отношение то ли к демисезонным портянкам, то ли к позавчерашним щам, то ли к вопиющему пренебрежению правилами гостеприимства и санитарными нормами. Что, впрочем, Региса нисколько не удивило. К странноватой в предутренний час просьбе о срочной необходимости кадки с водой местной сеньор отнесся резко отрицательно, однако просьбу выполнил, напоследок порекомендовав Регису — если что — удовлетворять банные нужды просто и бесхитростно: открыть окно, снять портки, сигануть в сугроб и барахтаться там сколько угодно долго, ни о чем не тревожась и никого не тревожа.
Совет Регис принял со всей серьезностью.
А пока сеньор наполнял кадку водой, совершил нечто, традиционной линии поведения абсолютно не свойственное. Умыкнул с кухни прегромадную бутыль самогона.
Для антисептических, дезинфекционных нужд, как позже пояснил Феликсу. Тоже со всей серьезностью.
— Все, что ему сейчас нужно — покой и сон. Но, думаю, с этой задачей он справится и без нашей помощи. Да, Дружок? — Дружок дернул ухом. Глаза у него были желтые.
— Знаешь, Фил, я всесторонне обдумал твое предложение и пришел к любопытному выводу. Поскольку моя зависимость сугубо психологического характера, ты, как помним, можешь ни о чем не беспокоиться. От моей жажды ты не одуреешь. Но вот небольшая интоксикация с твоей стороны... Проще говоря, если ты малость надерешься, думаю, я почувствую, — улыбнулся Эмиель Регис Рогеллек Терзиефф-Годфрой, поглядывая на почти полную бутылку самогона.
— Ну как, жахнешь, а? И закрой окно. Пес простудится.
Мокрые, седые волосы почти высохли.
А запах капусты, если подумать, был очень даже неплох.
- На улице же не простыл. У него шубейка, хоть и дырявая,- Фил задержал взгляд на перевязанном собачьем боку, отправляя порцию дыма в сторону щели между ставнями. Тем не менее, после этого все же закрыл окно и уселся возле стола. Наклонив голову, какое-то время изучал чудную композицию с выпивкой на любой вкус.- Охоч ты до опытов. Вроде бы высказывалась теория, что эти штуки передают боль. Это сколько же мне нужно жахнуть, чтобы ты не только увидел, но и ощутил последствия?- он сощурился, на глаз измеряя внушительный уровень самогона в бутылке.- Да еще второй раз за совсем недавнее время. Или ты просто всю жизнь мечтал познать радость коллективного блевания, но случай никак не подворачивался?
Фил выдохнул, провожая взглядом устремившийся к потолку дым, и метким щелчком отправил окурок в огонь. Чудаковатые компании были ему не в новинку, но эта все стремилась превзойти все себе подобные. Мокроголовый монстр-гуманист и обожженный пес. Кувшин компота и бутыль самогона.
- Столько точно не выпью. Не хотелось бы начать болтать нехорошие вещи,- взгляд обратился на Региса, на сей раз со всем вниманием.
Отредактировано Феликс Фогг (2016-10-25 20:23:29)
— Так на улице он был паршивым беспризорником, нынче — сытое, обласканное домашнее животное. И прелести перемены статуса, сдается мне, успел оценить, — показал зубы вампир; Дружок ответил взаимностью — зевнул, устраиваясь в приятной близости к огню.
— Того и гляди, превратим в неженку. А, впрочем, маловероятно, — откладывая полотенце в сторону, пригладил волосы Эмиель Регис Рогеллек Терзиефф-Годфрой.
Убранство комнаты комфортным не было. Койки, табуреты, высоко эргономичный камин, стол. Затертый до дыр, быть может, сотнями транзитных искателей удачи в Вольном Городе, почти микроскопически тонкий ковер... Зато здесь было тепло. Пахло табаком. И совсем не пахло горелыми трупами.
Спасали запахи самогона. Спасал неожиданно пришедший и к месту, и к времени экстравагантно-пикантный капустный флер.
— Если ты не чувствуешь боли — это еще не значит, что боли нет. Впрочем, вру. Гонюсь за красотой словца и общей прелестью вербальной конструкции... Дело в том, Фил, алкоголь снижает плотность белого вещества в архикортексе, страдает гиппокамп, нарушаются связи между нейронами. А для организма это вне всяких сомнений стресс, — скрипнул табуреткой Эмиель Регис, поглядел на компот. На сей раз, похоже, яблочный. С черноплодной рябиной, о чем свидетельствовал характерно синеватый оттенок.
— На твое счастье, высоких концентраций не требуется. Потому как, ты правильно подметил, пить будешь «на старый хмель».
Дружок прикрыл глаза. Огонь в камине потрескивал. Отбивал дробь почти в такт перевязанный хвост.
Время было предутреннее. За окном, сгущая сумерки, оканчивал приготовления рассвет.
— Иногда болтовня нехорошими вещами — все, что требуется. Иногда, все, что требуется — компенсировать меньшим стрессом большой и зловредный стресс. — Регис выдохнул. Табурет скрипел. — Начну первым. В силу разгульной, преисполненной кровоголизма... хотелось бы сказать «молодости», но и зрелости в том числе... потерял жизнь, потерял женщину, провел в могиле полстолетия. Не думай, к откровенности на правах бартера не обязываю. Просто решил, неплохо бы тебе знать, с кем именно повязал тебя этот уникально-неповторимый шаттенвальдовский браслет.
- Уверен, что нет. С тертыми калачами такую штуку провернуть сложно, а наш пес по всем признакам из их братии.
Отныне сытое и пригретое домашнее животное развалилось у очага. Вражеские особенности Региса, равно как и табачно-капустный душок, его явно не волновали.
- Считаешь, что я курю только тогда, когда нервничаю?- улыбнулся Фил, откидываясь на спинку стула.- Распространенное мнение и абсолютнейшая неправда. Или компенсировать большой стресс необходимо тебе? Должен предупредить: я могу и не забыть к утру что-то из того, что ты мне поведаешь.
Призадумался. Налил в кружку немного самогона.
- Ты еще в день знакомства сообщил мне, что ты – кровожадный монстр, не подвластный Вечному Огню. То, что ты гуманист, было ясно даже до этого шокирующего откровения. И ты привязываешься к одножизненным существам несколько больше, чем может себе позволить мошка в янтаре. И тебе случалось терять их,- продолжил Фил, перекатывая самогон в кружке и наблюдая за игрой света на жидкости. Подтверждения или опровержения не требовал, равно как и продолжения списка.
Снова сделал паузу. Посмотрел на спящего пса, отныне сытое и пригретое домашнее животное.
- Наверное, тебе будет не лишним знать, что меня ищет множество разных людей с самыми кровожадными целями,- взвешенно проговорил он, снова переводя взгляд на Региса.- Правда, именно эту личину – простого и порядочного путешественника - ищет ничтожно малая доля от общего числа. Это возможно только для тех, кто раньше относился ко мне неплохо. Твой безграничный гуманизм внушает надежду, что ты не перейдешь в этот лагерь,- коротко усмехнувшись, хлебнул из кружки, мотнул головой.- Вот зараза…
Отредактировано Феликс Фогг (2016-10-28 12:01:34)
— О причинах твоего курения, Фил, я не задумывался еще ни разу, — наблюдая за мирной неподвижностью осевших на дно графина черноплодных «рябин», сообщил Феликсу не подвластный Вечному Огню кровожадный монстр-вампир. — Однако едва ли они отличаются от стандартных: потребность в регулярной стимуляции органов чувств — с одной стороны; с другой… хм, перейдем от общего к частному: богатый опыт перекрестной компототерапии в твоей компании позволяет мне авторитетно, так сказать, констатировать в анамнезе… «всесторонний пофигизм».
«Всесторонний пофигизм», мысленно продолжил Эмиель Регис, как аллергическая реакция на этот несколько недружелюбный к тем, кто пусть не очевидно, но все-таки не соответствовал рекомендованному к стандарту набору общественно принятых параметров, черт личности, а также индивидуально-массовых характеристик, мир. Мир, исконно враждебный к тем, кто концентрации на общественно принятом избрал нечто по сути немыслимое — без оглядки на что-либо, без привязки к чему-либо — просто-напросто жить. Мир, противостоять которому было невозможно, но который возможно было одновременно послать на сотню и более фиг — уничтожить себя изнутри прежде, чем он снаружи уничтожит твою жизнь.
Поэтому Регис пил.
Пил до самозабвения, ибо — поди ж ты! — гиппокамп, в пьяном угаре растревоженный фейерверками в нейронной сети, обнаруживал невероятное — отсутствие настоящего и логику там, где по факту ее не могло быть. В пьяном угаре мир был очарователен, мир был пленителен, мир был вспышкой, чем угодно, только не сгустком враждебных, агрессивных, недружелюбных тебе внутренних раздражителей и раздражающих из вне сил.
О чем говорить вслух, разумеется, не стоило.
— Теперь комплемент, — наполняя кружку до половины, прервал тишину Эмиель Регис Рогеллек Терзиефф-Гофдрой. — Браво! Ювелирная точность в выводах! Я действительно жуткий «сентименталист»* — primo; secundo — ни произвольных, ни вынужденных провалов в памяти я от тебя не требую. Понимаешь, друг мой, вне зависимости от видовой, хм, классификации каждый мечтает, чтобы... ну, о нем помнили. Даже подобный мне жутко сентиментальный монстр. Хотя, конечно, не отрицаю — желательно, чтобы помнили не охотники за головами, не честно избавленные от переизбытка материальных ценностей попы или — всего хуже — бывшие любовницы из семейства благородно трепетных девиц, — ухмыльнулся, не обнажая клыков, вампир. — И совсем великолепие, когда не просто помнят, но помнят с лучшей стороны. А на мой счет можешь быть спокоен: клацать кровожадностью в твой порядочный адрес я как-то не планировал. Сентиментальность не позволит, видишь ли.
Рассвет сгущал сумерки. За окном падал снег. Регис пригляделся внимательнее. Нет, не снег.
Это был пепел. Белый пепел.
Что ж, неудивительно, за ночами факелов всегда, неизменно наступают такие вот серые, беспроглядно седые дни.
— Крепкая, да? Ты пей-пей, не стесняйся, а компенсирующие стресс откровения — так и быть, мой стресс — спишем на скополамин. Наверное, следовало предупредить заранее: в самогоне я слышу наилегчайшие нотки белены.
_____________________
* — в смысле «сентиментальный нелюдь», а не какой-нибудь там Жан Жак Руссо или Николай Карамзин.
- Какой точный диагноз, друг мой доктор,- очень искренне восхитился Фил, весело скалясь. Впрочем, продолжил уже с очень серьезной миной:- Но что именно в нашей совместной компототерапии привело тебя к этому ужасающему выводу? Это важно. Иногда я должен притворяться крайне отзывчивой и совершенно непофигистичной личностью, хотелось бы учесть все мелочи для максимального реализма. Коль скоро мы - творческий дуэт, это может принести выгоду и тебе. Необходимо каждый раз восхищаться изысканностью компотного букета? Или, к примеру, рыдать великаньими слезами от наших перекрестных откровений? Только не говори, что нужно бросить курить,- он псевдострадальчески покосился в сторону камина.
Дружок дрых, как и положено пригретому и пригревшемуся домашнему животному. Не совсем равномерная, седоватая шубейка переливалась рыже-золотистыми бликами.
- Я спокоен. Чтобы заиметь причины быть неспокойным в твоем присутствии, нужно постараться. Равно как и чтобы забыть твою яркую и противоречивую личность. И притом ты не являешься вспыльчивым идиотом. Ответный комплимент.
Познав шокирующие подробности о составе самогона, Фил смерил бутыль подозрительным взглядом. По-прежнему щурясь, снова обратил его на Региса.
- Не то чтобы я всегда стремился найти себе оправдание. Но и дурные откровения с моей стороны – редкое явление. Если вдруг до них дойдет, буду знать, чем прикрываться от нападок самоуважения,- хмыкнув, хлебнул еще. Продолжил, снова посерьезнев:- И почему ты решил сменить буйно-пофигистичный кровоголизм на сентиментальный гуманизм? Полстолетия в могиле – исключение для мошки в янтаре и ощущаются человеческой мерой? Разумеется, можешь счесть первым признаком моего надвигающегося безумия и не отвечать.
Отредактировано Феликс Фогг (2016-10-31 19:51:25)
— Технически, я не доктор. Технически, я фельдшер, — скривился Эмиель Регис. — Так уж исторически сложилось: профессора всех мастей подобному мне чудовищу, безусловно, рады, но исключительно с пилой под ребрами на грустном, холодном столе и никак — в тесном кругу горячо обожаемых коллег. Нет, ты не подумай! Вопрос не в ксенофобии! — улыбнулся Регис с тем чувством и с тем выражением, с которыми положено говорить престарелой девице, мол, ее прелести еще «ого-го!» и «эге-гей!».
— Подозреваю, они опасаются, как бы в ходе очередного «кворума» я не прижрал все их канапе. Шутка ли, благодаря моей чудовищной регенерации я могу дьявольски много съесть!
Рассвет сгущал сумерки. Падал пепел. Становилось теплее. Самогон начинал действовать.
«Очаровательный все-таки браслет».
— Не нужно ёрничать, Фил. Не в моей компании. Всестронний пофигизм — отнюдь не равнодушие, не апатия… так что, если вдруг какое мое откровение покажется особо трогательным — плачь, диагнозу не повредит… Всесторонний пофигизм, Фил, — прежде всего наплевательское отношение к себе. Как к человеку и личности. Потому что именно таким «наплевательским», то есть для общественно полезных работ годным не более, чем, допустим, распрелый сухофрукт, тебя очень не хочет видеть, но видеть вынужден этот большой, страшный, паразитарно-паразитический мир. Потому что ты бунтарь, Фил. Бунтари в отсутствие должного отклика к своим многообразным дарованиям со стороны, как правило, уходят в подполье. Ах, вы меня не цените? Ну тогда я сам вас оценю! Одна беда: увеличивая дистанцию между собой и обществом, дистанцию между собой и внутренними потребностями — увы, не сократишь. А человек ты, Феликс, при всей своей колкости, не плохой. Очередной комплимент. Прошу принять и простить.
Иногда, крайне редко Эмиель Регис Рогеллек Терзиефф-Годфрой сожалел о сказанном — сожалел невыносимо и тягостно, как может сожалеть лишь почти пятисотлетний вампир. По счастью, это был не тот случай. И явно не тот день.
— Пятьдесят лет в могиле, конечно, срок приличный, но… скачок из буйно-пофигистичного кровоголизма в сентиментальный гуманизм я произвел не в могиле, скачок из пофигизма в гуманизм я произвел, когда вылез из нее и понял… вокруг меня нет никого. Предположительно, в целом мире не нашлось бы ни единой души, готовой разделить со мной… компот. Даже по человеческим меркам, скажу, ощущение то еще. А ведь я потенциально бессмертен. Представляешь, что я почувствовал? Впереди вечность, впереди пустота. И все.
Огонь в очаге потрескивал. Падал пепел, похожий на снег. Лицо Региса, пожалуй, чересчур бледное, выражало слишком многое, а потому — ничего.
— Похоже, скополамин начинает действовать. Вот же ж, кхм, курва. Чтоб его.
- Ты - доктор,- легко и непоколебимо уверенно повторил Фил, внимательно и вполне благожелательно выслушав доводы в пользу фельдшера, которому не рады на тесноколлективном медицинском сборище.- Пила или канапе… пофигу, раз есть профессионализм. И главное - чувство!- он небрежно пристукнул кулаком по собственной груди. Процент серьезности и шутки в этом утверждении оставил определять собеседнику.
Фил глубоко вздохнул. При всей скромности поглощенной порции выпивки, отсутствие закуски сказывалось. Самогон с коварными вкраплениями белены с рекордной скоростью растекался по жилам. Мысли начинали навязчиво повторяться, норовя спутаться в неудобоваримый клубок, причем вслух. Он уперся ладонью в край стола, садясь прямее. Регис говорил. Не услышать его было бы не только недопустимо из соображений вежливости, но и обидно при любопытности обсуждаемых вопросов. Слушал, не перебивая, привычно ухмыляясь и крайне сосредоточенно морща лоб. Широта ухмылки по мере прослушивания плавно возрастала. По окончании развернутого определения себя хмыкнул и коротко рассмеялся. Явно не преследуя колючие цели.
- Бунтарь, ну надо же… Бунтарь! И как же я до такого докатился? Хм,- почесав подбородок, Фил посерьезнел снова и продолжил после паузы, неторопливо подбирая слова:- Заявляю со всей серьезностью: я сам как человек и личность – моя главная ценность, а на протяжении немалого периода жизни и единственная. Отношусь к ней очень уважительно и бережно, и делить с кем-то счастливую возможность ценить и оценивать себя никогда не стремился. И разве я в подполье? Разве держу дистанцию с прекрасным паразитическим обществом? Прямо сейчас я сижу здесь, в весьма приличной во всех отношениях таверне величайшего города Северных Королевств, при ярком свете и уважаемой компании. В подполье живу не я, а мои сменные лица, иногда побольше меня подходящие этому прекрасному паразитическому миру, ищущему способных и желательно тупых работников. И я определенно ощущаю отклик мира на свои дарования – буквально слышу его звон. В противном случае мне пришлось бы сменить тип бунтарства. Именно благодаря этому отклику я сытно жру, тепло одеваюсь, сплю на бесклоповных перинах и езжу на здоровой и выносливой скотине вместо печального и голодного пешкодрапа длиною в жизнь. И человек я неплохой. Однако. Тебе не кажется, что мы слишком много говорим обо мне, учитывая, что наша цель – компенсировать твой стресс? И уверен ли ты, что говоришь обо мне?- он устремил на Региса совершенно ясный взгляд.
Учитывая, что разговорчивость монстра-гуманиста была явлением обычным, распознать, действует ли самогон и на него, было не так просто. Но он действительно был небывало откровенен, предпочитая рассуждать не о мошках в янтаре, а о более близких к реальности вещах. И Фил вовсе не собирался надираться до бессознательности, намереваясь выслушать все в полном объеме.
- Насчет ерничанья. Думаю, ты знаешь, что каждый болтает в своей манере. И эта манера приносит в речь то, в чем не всегда есть острая нужда для понимания сказанного. Будь то обильные междометья, колкости, аллегории или обреченные на поражение поучения. Конечно, я могу выражаться иначе, возможно, тогда-то моя драгоценная личность и уйдет в подполье. Но мне казалось, что к этому наша компания тоже не обязывает.
Вопрос о могилах и смене взглядов Регис списывать на белену и игнорировать не стал, а подошел к нему со всей серьезностью. Какое-то время Фил молчал.
- Это хреново,- ровно заметил он наконец, по-прежнему без улыбки.- Но я подозреваю, что в этом мире находится место всем, кто, собственно, в нем есть. Даже если ты последний говнюк, рано или поздно встретишь себе подобных. Я, например, при всей специфике профессии и образа жизни, почти никогда не оставался без понимающего и принимающего коллектива. Ты сделал выбор. И тебя есть за что уважать.
Отредактировано Феликс Фогг (2016-11-01 23:05:19)
Есть у правды одно прелюбопытное свойство: после правды никакая ложь, даже самая изощренная, не выглядит достаточно убедительно.
— О да, Фил, — развел руки в стороны Эмиель Регис Рогеллек Терзиефф-Годфрой. — Ты без сомнения личность целостная, самодостаточная, социально ориентированная, открытая, как бочка огурцов, и, не могу не отметить: для нашего паразитарного общества такая же ценная, как ценен для левого сапога правый сапог. И это сейчас была не колкость, не аллегория, не совсем метафора и уж точно не обреченный на поражение пораженческий оксюморон. Это была полуправда. Ну прямо как твоя исповедь. Где-то на сорок процентов самовнушение, на шестьдесят — пропитанная самовнушением ложь.
Да, человеком Феликс Фогг был неплохим, человеком Феликс Фогг был даже хорошим. Однако, как всякий честный человек, вынужденный зарабатывать на хлеб с маслом не самым честным трудом, где-то когда-то выяснил — оказывается, ах и ох, обдурить человека не совсем честного, куда проще, чем человека, честного во всем. Еще бы! В конце концов, нечестный грабитель, случайно обнаруживая таинственную пропажу денег, самоуважения и штанов, редко когда признаётся, что его обдурил еще более нечестный вор. Вопрос престижа, отлично понимал Эмиель Регис Рогеллек Терзиефф-Годфрой: в глазах коллег каждый нечестный грабитель, каждый нечестный вор — либо любимчик фортуны, либо жалок, неконкурентоспособен, а следовательно, без пары минут мертв.
К сожалению, у каждой медали, в том числе краденой, практически никогда не бывает менее двух сторон. У каждой медали, отлично понимал Эмиель Регис Рогеллек Терзиефф-Годфрой, всегда обнаруживается другая сторона, оборотная, та самая, забыть о которой полагает делом чести всякий уважающий себя аферист, грабитель, ловец удачи, балаганный актер. Та самая, забыть о которой, надо думать, полагал делом чести «даже хороший» человек Феликс Фогг. И забывать о которой крепко-накрепко запретил себе Эмиель Регис Рогеллек Терзиефф-Годфрой. Вампир в общем-то предельно честный. Что не мешало ему оставаться четырехсотлетним лжецом.
— Ты совершаешь классическую ошибку бунтаря, Фил, — улыбался, не размыкая губ, Эмиель Регис Рогеллек Терзиефф-Годфрой. — Начинаешь видеть в каждой маске суверенное, независимое лицо. Опасно, Фил, опасно. Недолог час, с тем же энтузиазмом ты начнешь подозревать в слежке за собой, предположим, абсолютно тряпичный, с ярко выраженным отсутствием глаз, языка, мозгов... носовой платок. У твоих масок нет личности, друг мой, твои маски всего-навсего — ты. Или хочешь сказать, дескать обожаешь время от времени спорить на деньги с париком? Маловероятно. Это, кстати, не все. Итак, пара слов о подполье. Напомни, пожалуйста, когда ты в последний раз батрачил от рассвета до заката, скольких детишек успел настрогать ненаглядной супруге Марыське и скольких за последние... ну, допустим, лет пятнадцать успел выпасти коров? Вопрос риторический, ответа не требую. Увы, друг мой Фил, для нашего паразитарного общества ты еще больший подпольщик, чем твой уважаемый компаньон вомпер. Во-первых, потому, что твой компаньон вомпер — вомпер; во-вторых, потому, что ты, личность в свой адрес бережная и уважительная, плугу с Марыськой избрал... диалоги с париком. Но. Констатирую по традиции: это не плохо, это не хорошо. Ты верно подметил: мир большой, место найдется каждому. И тому, кто сеет; и тому, кто жнет; и тому, кто подозрительно скребется под полой. А как иначе? В нашем паразитарном обществе с двойным усердием сеет и жнет тот, кто не совсем уверен, дарует ли следующий день покой, дарует ли следующая ночь — сон.
Регис выдохнул. Падал снег, похожий на пепел. Безмятежно спал похожий на домашнее животное пес.
— Что до ёрничества, Фил, думаю, пояснять не требуется. Но я поясню: не пытайся играть в маски со мной. Я, видишь ли, вомпер и истинную натуру чую за версту. А коллектив... коллектив, действительно понимающ и принимающ исключительно для того, кто честен не только перед коллективом, понимающ и принимающ коллектив исключительно для того, кто честен перед самим собой. И пей давай. Самогон греется. Что недопустимо. Уважим и его.
Вероятно, Фил сумел бы просто продолжить пить, не будь вампир-гуманист таким многословным. Но Регис сказал все, что сказал, и сделал это именно сейчас.
- И еще одна умопомрачительно честная и шокирующе точная характеристика,- прокомментировал он после паузы. Голос звучал хрипловато.- Раскусил ты меня, признаю и каюсь. Я действительно постоянно врущий себе в самоубеждениях, глубоко несчастный и совершенно свихнувшийся на почве раздробления своей личности на тысячу осколков человек, втайне жгуче мечтающий о плуге и Марыське. Только адский голод заставляет меня браться за эти ужасные нечестные кости и карты. Моя беленькая и пушистенькая душа обливается кровью, обманывая всех этих невинных, прекрасных людей. Один дьявол, ну еще может проницательный вомпер, знает, отчего я, даже крупно выигрывая, не вижу в этом возможности в корне изменить свою тяжкую жизнь. Но я верю, что еще немного, и я смогу наконец безжалостно сжечь парики и взяться за плуг, дабы батрачить с утра до ночи с перерывами только на строгание потомства, самогон и утирание слез долгожданного счастья! Ведь каждый уважающий себя шулер должен за жизнь взрастить по сотенке коров и отпрысков, ну или хотя бы сотенку в сумме, мне давно пора приняться за дело, часы-то тикают! Серьезно, вампир?- Фил развел руками, до сих пор не улыбаясь.- Бред. При всем уважении – бред.
Монстр-гуманист злил. Снова. И теперь перебороть это было не так просто, несмотря на внешнее спокойствие и ровный тон, ставший резче только самую малость.
- Риторический вопрос? Стало быть, проницательный вампирский ум уже вывел во всех этих пунктах пятнадцатилетней давности аккуратный нолик, как и в честности с собой? Неверно. Но раз уж ответа от непосредственного участника событий не требуется, ибо анализ вампирским чутьем не ошибается и выводы его непоколебимы, не буду продолжать и оспаривать этот подсчет моей полезности для общества в целом и коллектива в частности. Пусть это останется только попыткой еще раз отметить, что даже проницательные вомперы не всегда правы. Я, конечно, не фельдшер, но есть у меня стойкое ощущение, что иногда даже проницательные вомперы совершенно по-человечески видят то, что хотят видеть, и ничего кроме.
Вероятно, злить Региса в ответ было неправильно. Старый. Гуманист. Вампир. Но он дал повод, притом проигнорировав прошлый намек, что ему неплохо бы бросить свой анализ личности собеседника, сдобренный теми самыми поучениями. Порция самогона была недостаточной, чтобы весело прощать и тут же забывать все услышанное, но достаточной, чтобы заставить обычную сдержанность дать трещину. Хотелось по меньшей мере приложить эту мудрую седую голову об стол. Неоднократно. Фил продолжил говорить, сложив руки на груди и не проявляя никакого внимания и уважения к греющемуся самогону. Устремленный на доктора-вампира взгляд был по-настоящему колючим.
- Неужели мы оба в чем-то сильно ошиблись в тот памятный день нашей первой компотной попойки и формирования творческого дуэта, с которого я, кстати говоря, исключил тебя из списка тех, перед кем необходимо играть в маски? Какая ирония выяснить это именно сейчас, в ходе тестирования шаттенвальдовского подарка. Ты, похоже, решил со мной связаться ради потенциала, в надежде выскрести из-под многих слоев ерничаний мое золотое сердце, за каким-то чертом очень тебе нужное? Крайне жаль в очередной раз тебя разочаровывать,- холодный тон не соответствовал последнему утверждению.- Ухватился за, как ты почему-то думал, единственного человека, который хочет с тобой общаться, решив, что он добр и гуманен, а прочее – ничего не значащий лживый лепет, самоубеждение и вынужденные маски? Эдакий подпорченный паразитизмом общества человечий вариант твоей незабываемой вампирской личности. Должно быть, очень удобно приписывать ему собственные душевные травмы и затаенные желания о коровах с Марыськами и убежищах за масками, самоубеждаясь, что это все истина, разгаданная вампирским чутьем.
Отредактировано Феликс Фогг (2016-11-11 22:11:40)
— Крайне неприятно, Фил, — ни один мускул не дрогнул на лице Региса. — Крайне неприятно, когда суть сказанного тобой коверкают. Крайне неприятно, когда сказанному тобой... ох, нет, мной, разумеется!.. придают, не иначе спровоцированный завистью, грубый, катастрофически примитивный смысл. И совершенно напрасно. Совершенно напрасно, Фил. Ибо, во-первых, зависть есть ничто иное, как — немного цифр: в девяти случаях из десяти — губительная жажда привить себе в одночасье то, что годами культивировалось в других. Во-вторых, я и примитивизм суть понятия взаимоисключающие. Я, друг мой Феликс, существо сложное; я, друг мой Феликс, по-прежнему четырехсот тридцатилетний вампир. Еще немного интересных, познавательных цифр: единственное, к чему я, друг мой Феликс, могу питать аффекции, хотя бы на треть подобные зависти — мимолетность вашей, людской памяти. Той самой памяти, которая, будучи не способной в адекватные сроки обработать превосходящий некий усеченный стандарт объем информации, будучи не способной отыскать в прошлом эквивалентный посыл, за каждым непонятным словом, за каждой лишенной милой простоты конструкцией видит легионы — ни дать ни взять! — демонов, интервентов, захватчиков и тотчас же начинает самозабвенно противостоять им. А как же! Кто, как не я, защитник моей чуткой, чистой души?! У меня, Фил, души нет. За «шишкой» я не вижу «шашки», отсюда — откровение, Фил, откровение! — мне так трудно, трудно до обидного найти с вами, людьми, общий язык. Боюсь, ни латентного пахаря, ни озабоченного вопросами осеменения Марысек осеменителя Марысек, ни терзаемой муками самоидентификации романтической души я в тебе не видел, не вижу и видеть, представь себе, не предполагаю. Не говоря уже об упрощенной версии моей незабвенной вампирской личности. Ты, Фил, безбожно себе льстишь. А вот это уже великолепно, тютелька в тютельку, без ложной скромности, текстуально вписывается в твой — возблагодарим вампирий аналитический гений и грандиозный интеллект! — психологический портрет, — широко осклабился Эмиель Регис Рогеллек Терзиефф-Годфрой.
— Ну, не хотим сложностей, пойдем в низы. Ты чертовски прав, дружище. Анализ вампирским чутьем не ошибается, выводы его непоколебимы, результаты точны, вскрытые в процессе истины — неопровержимы. Истина такова — никаких аллегорий, никаких метафор, голый примитивизм: ты самовлюбленный, эгоистичный сукин сын. Самовлюбленный, эгоистичный сукин сын. И гордый до усеру. Потому что сумел увернуться. Сумел оставить ни с чем этот глупый, неповоротливый, лишенный моих аналитических способностей мир. Мир, безусловно, жаждущий превратить тебя в пахаря, но, что куда хуже: в целях поддержания стабильно высокой крестьянской популяции обязать на регулярной основе трахать Марысек. Ты жуткий гордец, Фил. Ты, Фил, не такой, как все. Любопытный факт, говорю, как доктор: не таким, как все, Марыськи даже не требуются, не такие, как все, предпочитают... — продолжая склабиться, Регис совершил в воздухе некий легко узнаваемый жест. Кулаком. Вверх-вниз. — И напоследок. Каким бы уникальным, каким бы гордящимся своей уникальностью ты ни был, говно в тебе совершенно обыкновенное, Фил. А поскольку я... фельдшер, поскольку во избежание фатальной интоксикации говно из людей положено вытряхивать... словом, выскребать сердце не гарантирую, но...
В мгновение преодолевая расстояние между собой и Феликсом, уже без улыбки, в кои-то веки Эмиель Регис, философ, гуманист, поступил совершенно не по-вампирьи. Но совершенно по-мужски.
Хорошенько вмазал под левую челюсть; не теряя инерции, повторил то же самое с правой руки.
Бил без фанатизма. Бил, потому что должен был.
Ноцицепторы взорвались. Браслет сработал безукоризненно. В глазах вспыхнуло. Собственная голова запрокинулась. Боль была чудовищной. Челюсть хрустнула. Заплясал в калейдоскопе желто-красных пятен, белесых искр этот чрезмерно озабоченный вопросами сельского хозяйства и траханья паразитарно-паразитический мир.
— И ф дружбе моей никогда не сомнефайся, — сплевывая кровью, сквозь стиснутые зубы процедил Эмиель Регис.
Дружок вскочил на ноги. Зарычал. Шерсть на загривке вздыбилась. Дружок был в растерянности. Дружок не понимал: кого от кого оттаскивать, кого хватать за задницу, а кого безжалостно грызть.
- Поздравляю, старик,- успел ответно и не менее оскорбительно осклабиться Фил.- Наконец-то говоришь абсолютно по-людски. И, стало быть, о том, что болит…
Зато договорить эгоистичный сукин сын, кроме шуток, очень даже гордый быть сукиным сыном, не успел. Эгоистичный сукин сын полетел на пол вместе с ни в чем не повинным, долгие годы честно служащим задницам здешних постояльцев стулом. И, само собой, с гуманным проницательным вомпером, ускорение и придавшим. Получил в челюсть. Раз, другой. Единожды треснулся спиной о деревяшки пола, почти услышав, как брякнули вомперские позвонки. Удивительной штукой был этот шаттенвальдовский браслет.
Даже сдерживаясь, чтобы не дать в морду Регису, Фил никак не ожидал, что он не просто хочет того же, а еще и не сдержится. Это ж надо… Но он не рассуждал.
- И мыфли не было,- в свою очередь сплюнул кровь Фил. И с полной боевой готовностью, а также боевой подготовкой совершенно улично-городского сукиного сына, ловко увернувшегося от плуга и много чего еще, как раз-таки исключая, впрочем, Марысек, съездил гуманному монстру по уху. Без придумок и от всей души. И о симметрии не забыл, с удовлетворением осознавая звон в собственной башке.
На достигнутом Фил не остановился. Желая дать отпор по-настоящему, он схватил бы буйного старика за горло, прекрасно зная, куда и как давить, дабы тот перестал быть буйным. По крайней мере, в отношении людей знания работали. И он совершенно не чувствовал, что дерется с реликтом Сопряжения Сфер, обладающим сверхсилами. По правде сказать, ему случалось сцепляться с противниками и пострашнее, чем тощие седые гуманисты. Несомненно, это не было схваткой на смерть. Можно было просто бить.
За все дерьмо пятнадцатилетней давности, выгребаемое послушником Марком из-под разной скотины. За костры, прекрасные до спазмов в пустом желудке. За розги, молитвы и до тошноты идиотские мифы, зазубриваемые под видом правды. За все дерьмо своей жизни. Просто бить, одновременно огребая за все дерьмо куда более долгой жизни гуманного вомпера. Каждый бил за свое дерьмо. Со всем отчаянием в дерьме утопающего. И тут же огребал за него же.
Трещал огонь. Только что пригревшееся и вдруг бессовестно разбуженное домашнее животное недоумевало. Гуманный монстр и честный шулер барахтались на полу, как самые дурные дебилы и обыкновеннейшие человеческие придурки, с упоением мутузя друг друга. И каждый мутузил одновременно себя, о чем не давали забыть ехидно звякающие браслеты. Злость граничила с весельем.
Фил напряженно скалился, стискивая зубы и уже едва различая Региса, совершенно идентично помятого, окровавленного и, хотелось верить, измотанного. Чего он не подозревал в гуманном вомпере, так это способности вот так по-простому врезать собеседнику. Кроме шуток, эгоистичный сукин сын был восхищен.
С весьма неуклюжим, но мастерским применением всего собственного веса резко оттолкнув и в очередной раз впечатав в скрипучие половицы гуманного вомпера, Фил в свою очередь развалился на спине, не торопясь бить снова. Отнюдь не золотое сердце бешено колотилось. На третьем тяжелом выдохе он, почти не ожидая этого сам, рассмеялся в голос, ощущая себя абсолютно трезвым, адски уставшим и, чего там, довольным человеческим придурком. Приподняв голову, наткнулся взглядом на озадаченную серую морду Дружка, само собой, не пропустившего стычку новоявленных хозяев, и снова ударился затылком об пол, зажмуриваясь. Вид пса показался настолько забавным, что притихший было ржач только усилился. Беззаботный, совершенно дурацкий и крайне заразительный.
- Дружок,- с трудом выговорил Фил, вяло приподнимая руку в сторону домашнего животного и игнорируя гуманного вомпера.- Кис-кис… в смысле иди сюда… морда серая,- для ясности своих намерений он пошебуршил пальцами в воздухе, чеша незримое пространство на манер собачьего уха. Сдерживаемый дурацкий смех пробился снова.
Отредактировано Феликс Фогг (2017-03-23 09:57:18)
— Я офи... тьфу, блять, ошибся! — ссаживая о доски пола спину, раздирая в клочья и без того разодранную рубаху, неимоверным усилием перекатываясь на бок, еще разок абсолютно по-человечески произнес Эмиель Регис Рогеллек Терзиефф-Годфрой. — Ты не фу... тьфу, блять, не сукин сын! Ты фу... тьфу, блять, упырь. Самый натуфальный упырь. Да-да, комплемент, — тихо рассмеялся Эмиель Регис, философ, монстр, абсолютно по-человечески понимающий, абсолютно по-человечески принимающий: дружба — это не обмен любезностями, дружба — это когда не понаслышке знаешь, опробовал родными костяшками, насколько прочен, следовательно — надежен как опора — товарищеский хребет.
Огонь в очаге потрескивал. Небо окрасилось пурпуром. За окном, не переставая, падал похожий на пепел снег.
Белый пепел, черный пепел. И кровь. Красная кровь. Универсальная, любил повторять Эмиель Регис, во всяком случае по цветовому признаку, на всех.
— Курва! — добавил Регис, кулаком ударяя Феликса под дых. Что поделать, мстителен. — А сердце не трогаю. Обещал же? Вот и не трогаю. Заметь!
Было смешно. Смешно было дьявольски.
Смех перерастал в спазм.
Регис смеялся. Смеялся, смеялся. Как упырь, но больше — как человек.
За тех, кто смеяться не мог. За тех, кого терял, за тех, кого нет. Честно, отчаянно, искренне. За четыреста тридцать лет.
Левый, неизвестно кем подбитый глаз, заплыл. Болела челюсть. Болело все. Содранные костяшки не спешили зажить.
Вдохнул. Выдохнул. Голова кружилась. Падал пепел, похожий на снег. Все болело. Каждая клетка, каждый раскурвинный нерв.
Сплюнул. К сожалению, не очень удачно. Плевок — кровавый сгусток — угодил на грудь. Прямо под ключицы, туда, где до сих пор темнел оставленный Вильгефорцем след. След, который горел. Каждую минуту, каждый после воскрешения день и вдруг... И вдруг перестал гореть.
Регис смеялся.
Еще громче смеялся Феликс. Поскуливал, совершенно растерянный, ничего не понимающий Дружок, только-только начинающий привыкать к перемене хозяев и мест.
— Все. Pax! Pax! Мир! Мир! — растирая грудь, показал красные от крови клыки вампир. — Скажу примитив... Ладно, хер с ней, с изящной словесностью. Подебилили и конец. Пора смотреть вперед, в светлое будущее! А шагать в таковое предпочтительно, имея в наличии пару сменных рубах. У тебя, сукин сын, есть? Потому что у меня, престарелого вомпера-аналитика, нет, — пожал плечами, охая от боли, Эмиель Регис.
Улучив момент, Дружок резвым прыжком вклинился между сукинсыном и вомпером, припал на передние лапы, игриво завилял хвостом, почти сворачивая шею, завертел головой в попытке лизнуть хоть чей-нибудь — разумеется, помимо собственного, — нос.
— Фу, Дружок! — отвернул голову Эмиель Регис. — Кстати, Фил, обрати внимание, это, курва, блять, самый дипломатичный на весь паразита... короче, это самый дипломатичный во всем свете пес. Дружок! Неси компот! — осклабился вомпер, подавляя очередной порыв смеха, похожий на стон. — Ладно-ладно, не самообманываюсь. Не принесет.
— Ау-вуф! — радостно скульнул Дружок.
Ничего ведь дурного не случилось. И все было вполне себе не плох...
— Овф-овф!
- Ценю, к-кхурва… ценю!- откашлялся Фил, в качестве финальной точки дебильно-человеческой драки получив от гуманного монстра под дых.
Мотнув головой, попытался оценить нанесенный себе любимому и эгоистичному ущерб, что немало облегчала практически переставшая существовать рубаха. Увы, ущерб только начал проступать. Зато прекрасно просматривались старые шрамы, история жизни и документированное доказательство редкостной везучести Феликса Фогга. Узкие полосы от стали, рубцы от огня, точки от стрел. Красноречивые даже для нефельдшеров: он много раз мог расстаться с жизнью. Чуть меньше, чем дофигища. Или больше.
Начинали по-настоящему болеть ребра и зубы. И спина. И затылок. И пальцы. Мстительно пульсировало совершенно забытое на время драки и совсем в ней не береженное левое плечо.
Гуманный вомпер уже куда-то дергался и стремился прикрыть собственную голопузость, озаботившись поиском сменной рубахи. Такая стыдливость позабавила, а другой причины не виделось, поскольку мерзнуть Регис точно не мог.
- Есть, а то как же. Без сменных рубах по жизни никак,- хмыкнул Фил, слегка кривясь и кивая в направлении своих седельных сумок. Сам он подниматься не спешил. Валяться на полу, особенно с учетом тяжкого опыта неугомонного вомпера-аналитика, было не так уж плохо.- Сейчас не принесет, а вот потом – кто знает… Фуф, Дружок, собака ты вампирская!- устыдил Фил серомордого, пробившего-таки вялую оборону в своем стремлении лизнуть его в нос, а заодно и в подбитый глаз с захватом ссадины на скуле. Воспитательный момент совершенно рушила широкая ухмылка. Да и дружелюбно трепать ладонью сразу оба серых уха он не перестал. Когда-то на это требовалось обе руки.- Ты мне напоминаешь об одном старом знакомом,- негромко изрек Фил, не сводя глаз с пса.- Мы с ним паршиво расстались,- выдохнув, он резко сел, опираясь на пол. Голова кружилась.- Славный был пес,- как-то торопливо продолжил он после паузы.- Обитал на помойке. Когда мне было велено раздавать хлеб нуждающимся, я шел туда. Там их было вдоволь. Собаки, кошки. Целые поколения. Казалось, что они никому не мешают. А потом там появился риггер.
Отредактировано Феликс Фогг (2016-11-16 20:13:00)
Аналитический спарринг с элементами рихтовки челюстно-лицевых зон принимал оборот социальной трагикомедии — демонстрации мускульной силы больше не требовалось, отпала необходимость в показательной игре слов. Вот и хорошо, задумчиво выдохнул Эмиель Регис Рогеллек Терзиефф-Годфрой, инспектируя комнату на предмет наличия седельных сумок, в которых закаленный боями с марыськами, плугом, молотом и, быть может, серпом эгоист и сукинсын Феликс Фогг держал незаменимый на случай экспрессивной дипломатии сменный бельевой набор.
Трещал огонь. Тыкаясь мокрым носом в правое плечо Феликса, требовал продолжения уши-трепательной терапии абсолютно всем довольный Дружок, дипломат и пес.
Все было хорошо. Впервые за долго все было хорошо. По-настоящему.
— Ну, пожалуй, сойдет, — раскладывая на койке светлую льняную рубаху, заключил Эмиель Регис Рогеллек Терзиефф-Годфрой. Стянул через голову пришедшие в негодность лохмотья, кое-как скомкал, отер густо насыщенный красным растекшийся кляксой под ключицами плевок.
Все было хорошо. Впервые за долго все было хорошо. По-настоящему.
Под кожей — на лопатках, вдоль позвонков — металлически поблескивала серо-зеркальная россыпь. Картина вырисовывалась презабавная, сюрреалистическое панно: как будто кто-то умудрился вживить в скучный эпителий празднично мерцающее битое стекло. Но это было не стекло. Гранит. Обыкновенный гранит, материал совершенно не заменимый при строительстве опорных колонн.
Имени архитектора замка Стигга не помнил никто.
Не помнил и сам Эмиель Регис Рогеллек Терзиефф-Годфрой. А жаль. Возможно, знай его, сумел бы вытравить из памяти другое имя, лишнее имя, ненужное имя. Вильгефорц.
В целом же, все было хорошо. Впервые за долго все было хорошо. По-настоящему. Маленькая, совсем не уютная комната. Пара коек. Эргономичный камин. Стол. Компот.
Беспородный пес по имени Дружок. А прочее — несущественно. Да и, собственно, не угадаешь, никогда не угадаешь, какие формы на сей раз примет всегда обязательное крещение огнем.
Падал пепел. Чернела размазанная по доскам пола — еще недавно по-живому красная — кровь. Все было хорошо. Лучше некуда.
Сердце стучало громко. Было не до него.
Делился познавательными историями из прошлого сукинсын Феликс Фогг. Людская традиция. Для человека, знал Эмиель Регис Рогеллек Терзиефф-Годфрой, персональная трагедия, персональная комедия, озвученная при свидетелях в общей сумме, отличной от двух, персональной комедией, персональной трагедией быть перестает; для человека персональная комедия, персональная трагедия, озвученная при свидетелях в общей сумме, отличной от двух — уже не комедия, уже не трагедия, но общенародное достояние, сказка, ложь, свободный к интерпретации фольклор. А в таком ореол героической святости рано или поздно обретает даже самое распоследнее дерьмо.
Регис усмехнулся. Дерьмом Фил, разумеется, не был. Кто угодно, но только не он. Слов не требовалось. Как всякий человек, только что избавив себя от переизбытка говн, сукинсын Феликс Фогг нуждался в слушателях, чутких слушателях, отзывчивых слушателях — в тех, кто был способен понять и принять его очень личный очистительный монолог.
Что ж, с коллективом Фил не ошибся. Понять и принять его могли и многое повидавший Эмиель Регис, и многое переживший Дружок, дипломат и пес.
— В жизни каждого из нас, — философски заметил Эмиель Регис Рогеллек Терзиефф-Годфрой, опускаясь на койку. — Так или иначе случается свой собственный риггер. И очень... очень хорошо, когда ты — не он. Ну-с, прошлое прошлому. Вопрос насущный. Определяемся с порядком очереди: сперва компот, затем лечение? Сперва лечение, затем компот?
Все было хорошо. Впервые за долго.
Мокрый и холодный нос тыкался в плечо. Исправно чесались сразу оба меховых уха. Монстр-аналитик деликатно изучал содержимое седельной сумки сукинсына и человека без прошлого Феликса Фогга, за относительно долгое время являясь первым, получившим на это разрешение.
- Угу,- без затей согласился Фил, философски рассматривая всегда философски настроенного монстра-гуманиста, у которого, как ни посмотри, не было предела по количеству неожиданностей. На сей раз обнаружились диковинные подкожные стекляшки.- Но я не об этом. Пойми, дело было в обычнейшей, не самой крупной деревне. И вдруг там появляется чудовище, предпочитающее отходы больших городов. Сегодня его нет, а завтра – вот оно, и совсем даже не новорожденное. Оно сжирает неправильных нуждающихся, потом местные блюстители порядка и закона выжигают неправильных прекрасных дев, истинно единственных подозреваемых в таком чуде. Это почему-то не помогает, и чудовище срочно, ибо цена растет вместе с ним, поручают ведьмаку. И этот мир успокаивается на какое-то время. Хотя бы в масштабе занюханной деревни. Миру нужны правильные прекрасные девы, правильные нуждающиеся, правильные бунтари и правильные медики. Как ни странно, мой опыт показывает, что держаться лучше остальных, не поддающихся однозначному правильному определению. А вот ты, как мне почему-то думается… А, ладно. К чему я клоню? Не анализируй меня, особенно если хочешь того же в ответ,- машинально вытерев нижнюю губу, он с любопытством взглянул на кровь на пальцах и тихо фыркнул.- Давай хоть от этого анализа оправимся.
Существенный вопрос о порядке очереди действительно стоило обдумать со всей серьезностью. Фил прищурился, внимательно рассматривая кувшин на столе. Пар от компота уже не шел. Он понятия не имел, сколько времени творческий дуэт дурных дебилов провел, катаясь по полу в дурацкой и совершенно человеческой драке.
- Лечение,- озвучил он, по-прежнему сидя на полу в сколь слюнявой, столь и душевной компании Дружка, тем самым предлагая монстру-гуманисту заняться сперва собственными боевыми ранениями.- Компот будет ему хорошим продолжением.
Отредактировано Феликс Фогг (2016-11-16 22:29:36)
— Бери стул, ставь поближе, садись, — деловито распорядился Эмиель Регис, успевая к тому времени превратить койку в миниатюрный инструментальный стол. Но вполне безобидный, поскольку ничего опаснее баночек с мазями на нем не было. — И самогонку захвати.
Петух прокукарекал во второй раз. Поднявшись на ноги, нависнув над Феликсом, Регис профессионально сощурился.
— Ну-с, повреждений, несовместимых с жизнью, я не вижу, хотя, конечно, следовало бы провести вскрытие... Шучу-шучу. Будь добр, плесни мне этой волшебной амброзии на руки. И на вот этот чудный марлевый тампон. Огромное спасибо, просто колоссальное. А теперь, друг мой Фил, закрываем глазки и доверяем... фельдшеру, — ухмыльнулся Эмиель Регис Рогеллек Терзиефф-Годфрой, опуская левую ладонь на лоб Феликса так, чтобы голова слегка запрокинулась. — Сейчас будем дезинфицировать. Процедура не опасная и в твоем... в нашем случае практически безболезненная.
Дружок фыркнул. Запах самогона, по всей видимости, ему не нравился.
— Кое в чем, друг мой Феликс, мы все же демонстрируем феноменальное, не побоюсь сказать, единодушие, — по-прежнему улыбался Регис, обрабатывая яркий, пышный, как куртизанка на собственное сорока пятилетие, фингал под левым глазом единодушного друга Феликса, параллельно стараясь не думать о наличии у себя в точности такого же, симметричного. — Я, знаешь ли, тоже предпочитаю компании личностей не однозначных, не поддающихся стандартной классификации. Как-то так вышло, личности нестандартные гораздо реже, вот допустим, пытаются истыкать тебя вилами. Очевидно догадываются: подобному ну никак, совершеннейше никак не обойтись без подобного. Вымрешь от бесхозности. И безысходности. Смерть, гарантирую, чрезвычайно неприятная. Не больно ведь? — больно не было. Впервые за долго больно действительно не было. И все было хорошо. Впервые за долго. По-настоящему. — Что до твоего риггера, голод, войны, нестабильная демографическая ситуация заставляют животных мигрировать. Иногда мигрировать животных заставляют люди. Тем не менее, правды мы никогда не узнаем, а посему последую твоему примеру и — чудо чудное! диво дивное! — откажусь от анализа, — совершенно серьезно добавил Регис, смазывая фингал фантазийно пахнущей мазью на основе чеснока и уксуса. — Так что, ты — это ты, я — это я. В сумме — опекуны вон того дипломатичного мордастого чудовища.
Дружок чихнул. Справедливо. Мази пахли преотвратительно.
— Переломов не вижу, вывихов не вижу, ушибов не вижу, ничего летального не чувствую, — ворочая из стороны в сторону голову Феликса, диагностировал Эмиель Регис Рогеллек Терзиефф-Годфрой. — Займемся костяшками?
Огонь в камине потрескивал. Паленья почти прогорели.
И все было хорошо. По-настоящему. Хотя с анализами могло быть и лучше, решил Регис, всеми силами подавляя инстинкты философа-гуманиста, а также амбиции высоко профессионального фельдшера.
Слюняво-душевная компания Фила полностью устраивала, но доктору-вомперу в практике он все же не отказал, осознавая, что рано или поздно соскрестись с пола придется.
Закрывать глаза Фил так сразу и насовсем не стал, предпочитая делать это только по необходимости и в остальное время пользуясь случаем оценить собственный ущерб вблизи – вомпер-аналитик отлично работал зеркалом. А сам в зеркалах не отражался, чем, помимо врачебного долга, и можно было объяснить внимание к не особо требующим врачебного вмешательства ссадинам и фингалам напарника по творческому дуэту дурных дебилов.
- Мало того, плохо поддающиеся классификации личности лучше других знают, что на вилы может угодить любой. Они, в отличие от других, не испытывают при виде соседей с сельскохозяйственным оружием смертельно мучительной обиды, поскольку ко всяческим колючим неприятностям готовы. Сами дольше живут и ближним помогают.
Регис не считал нужным расспрашивать о былых подвигах, некоторые из которых оставили до сих пор заметный след. Фил в свою очередь не интересовался, почему гуманный монстр не избавится от блескучих пережитков прошлого в районе собственного хребта. Регис профессионально философствовал, Фил молчаливо слушал, глаза все же прикрыв – уже без особой необходимости, но борясь с одинаково сильными желаниями зевнуть или чихнуть. Обработка нанесенных взаимным анализом ран была действительно безболезненной, но чихать пока что было чревато помехами в лечении, а спать мешало активное ворочание головы туда-сюда рукой старательного вомпера-аналитика.
- Я упырь и ты упырь,- весело заключил Фил, снова открывая неподбитый и соответственно не подвергаемый чесночно-чихотной обработке глаз.- И это неплохо. Да, Дружок?- характерный звук постукивания облезлым хвостом по полу вызвал максимально беззаботную для кровавозубых возможностей улыбку, адресованную трудно классифицируемым личностям в частности и понимающе-принимающему коллективу в целом.
Отредактировано Феликс Фогг (2016-11-23 18:49:04)
Вы здесь » Ведьмак: Глас рассудка » Книжные полки » Белый пепел, чёрный пепел (Новиград, 1268)
