— Как-то раз в мою деревню заглянул передвижной паноптикум. Ну так и вот, — задумчиво щипая за левую ягодицу рыжеволосую прелестницу, полным загадки тоном произнес Фенн. — Видел я там одну чудо-девку, лилипутеца называется — крохотная такая, с мою ладошку, но не смотри, что мелкая: грудь, жопец — все при ней!
— М-м-м? — недовольно крутанув частью тела, упомянутой последней, надула губки рыжеволосая прелестница.
— Тихо, спокойно, без паники, Иссабель, — легким шлепком призывая даму к покорности и смирению, широко улыбнулся Фенн. — Ты лучше. Но я не к этому. Я к тому, шеф, что, сдается мне, я разгадал твою подозрительную страсть к шерстяным будкам на голове…
— Поздравляю, — без всякого выражения поздравил капитан Роше, вот уже полтора часа кряду исследуя самую обыкновенную, украшенную золотистой шпалерой стену. — Напомни потом, чтобы похлопотал тебе о премии. За выдающуюся наблюдательность и передовой интеллект.
— Нет, шеф, так не пойдет. Ты сперва дослушай.
Если Фенну что-то встряло, отлично понимал Роше, остановить его было ничуть не легче, чем косяк озабоченных сексом лососей. Таран, а не человек.
— Ну так и вот, шеф. Мнится мне, сидит там у тебя под шапероном этакая лилипутеца и шепчет: «Не трахай баб, Вернон! Не трахай баб! И водку не пей!». А потом малюсеньким язычком лизь-лизь в ушко, лизь-лизь…
— Фенн!
— Да-да, шеф?
— За собой следил бы.
— Мф?
— А то тоже что-нибудь заведется. Например, в жопе.
— Дельный совет, — кивнул Фенн, как всегда — совершенно непонятно, в шутку или на полном серьезе. Кивнув, переключил внимание на Чижика, из всей компании — его самого, капитана Роше и двух горячих дев — наиболее адекватного собеседника. — Скажи мне, Чижик, ты каких мамзелей предпочитаешь, рыженьких или беленьких?
Роше выдохнул. С невероятным облегчением.
Бордель назывался «Золотая чаша», и сюда Синие Полоски привела отнюдь не жажда греховных наслаждений, но сугубо и только благо Темерии. Идейные противники которого вот уже второй час населяли соседние с их комнаты.
«Слишком тихо», — в очередной раз прикладываясь ухом к стене, чувствуя, что начинает самым решительным образом ненавидеть шпалеры, стиснул зубы капитан Роше.
Ничего не происходило. А должно было. И многое.

— Слушайте, он вообще живой? — упер руки в бока Тиберий фон Вальтц, с некоторой озабоченностью изучая тревожный силуэт барда, накрепко привязанного веревками к стулу и с мешком на голове.
— Живой, — ковыряя острием стилета в зубах, коротко улыбнулся Выдра, широкопрофильный специалист, некогда страшно недооцененный реданским архишпиком Сигизмундом Дийкстрой. И страшно же этим событием обиженный.
— К тому же, били мы не сильно, — подтвердил Колосс, второй широкопрофильный специалист, в отличие от чернявого и жилистого Выдры, наделенный комплекцией тролля, а также блестящей и пышной шевелюрой. Красивого пшеничного цвета.
Четвертый из компании — Господин Крышка, самый маленький и щуплый, — в дискуссии не участвовал, потому как был с головой погружен в полировку орионов, любовь к которым перенял у нильфов еще во времена Первой Северной.
— Если подохнет, шкуру спущу, — поглаживая бородку клинышком, нарочито небрежно сообщил Тиберий. — Со всех.
Известного на весь мир Юлиана Альфреда Панкраца, виконта де Леттенхофа, более известного под прозвищем «Лютик», их компания выслеживала не первую неделю. В общем-то даже не первый месяц. И очень обрадовалась, обнаружив такового в Вызиме. Обрадовалась еще больше — стукнув в темном переулке по темечку.
Откровенно говоря, прав был Колосс — били они не сильно, но поэт есть поэт, то бишь существо ранимое и нежное…
Словом, крайне не хотелось, чтобы эта радость оказалась преждевременной.
«Потому что с меня, — понимал Тиберий фон Вальтц и понимал отчетливо. — Шкуру спустят также».