Как удивительна и коварна бывает порою жизнь: совсем недавно любимая дочь богатого рода, пред которой были открыты все двери, а всякая дорога только и ждала, чтобы молодая эльфийка на нее ступила – теперь, смешно сказать, «Терния» была всего лишь очередным бойцом, еще одним незапоминающимся лицом в череде дворцовых обитателей.
   Впрочем, незапоминающимся ли?..
   Нелепо. Король, казалось, находил извращенное удовольствие в унижении девушки, будто отыгрывался на ней за некие давние счеты с ее семьей – или же с самим прошлым, в котором Эредин Бреакк Глас еще не был правителем и которое все еще жило, смотрело на него сквозь меланхоличные антрацитовые глаза. Раз за разом Эредин, как в игольницу, втыкал в девушку словесные шпильки, чтобы посмотреть, как она дергается – и неуловимо напоминал этим злого ребенка, с садистским интересом тыкающего палочкой склизкую оледенелую лягушку. Впрочем, детей нередко хочется оправдать, пожалеть, перевоспитать, а с этим же…
   «Придушить в колыбели».
   Вот и теперь – лишь войдя в зал, он небрежно, походя втоптал в пыль упрямую гордость, а девушка в ответ лишь церемонно поклонилась, не изменившись в лице.
   - Мой король, - почтительно отозвалась она и выпрямилась, опустив руки вдоль тела и глядя куда-то сквозь мужчину. В тихом голосе – ни тени сарказма или неприязни, лишь непреклонная вежливость, как и подобает.
   Она стояла против него – высокого и хищного, - как выставленная на обозрение скульптура. И как любая статуя, не в силах была оскорбленно отвернуться, а жалко прикрываться руками не позволяло самоуважение – скудные его остатки, и ей ничего не оставалось, как принимать это извращенное внимание со спокойным достоинством.
   «Гордись мной, мать», - подумала Терния – мелькнувший перед мысленным взором образ статной, красивой и строгой женщины породил горечь на корне языка, и девушка незаметно стиснула зубы, чтобы не скривиться. В ответ на риторический вопрос короля она опустила взгляд на избранное оружие – тренировочную саблю. Вся «тренировочность» оной заключалась разве что в тупом лезвии и скругленном острие.
   - Едва ли мой «наряд» стоит вашего внимания, мой король. – Штаны и рубаха без изысков, обмотки на ногах, щитки на предплечьях и голенях, и жесткая тесьма, стягивающая волосы. Вот уж действительно – до чего завидное платье.
   Все так же смотря не в глаза, но держа взглядом его целиком и в то же время словно не видя злой усмешки, Терния заложила левую руку за спину, вскинула саблю на плечи и задвигалась, как отмерла – спокойно обходя противника по дуге. Она ступала неслышно, будто ощупывая пол ступнями. Ее поза изменилась, стала напряженной – видно было, что девушка готова была в любой момент сорваться с места.
   Атаковать первой не хотелось, но Эредин со всей своей омерзительно-менторской любезностью предоставил – считай, приказал – девушке право первого хода. Выбор, по большому счету, был невелик.
   Он небрежно покачивал рукой, так, что становилось понятно, каких незначительных усилий ему стоило управляться со здоровенным деревянным дрыном. От такого, даже если попадет плашмя, останутся длинные, черные на третий день гематомы.
   Логично, что при таком раскладе надо было не попадаться.
   На выдохе, она резко наклонилась и качнулась вперед, но в последний момент отскочила в другую, неправильную сторону, перебросила саблю в левую руку и единым слитным движением полоснула, метя задеть подмышку. Тут же крутанула запястьем, поворачивая клинок, чтобы не парировать, но слегка отвести от себя удар и выскользнуть из-под меча, одновременно используя это движение, чтобы чиркнуть самым острием по запястью.
   …едва ли у нее был шанс победить его. Совершенно точно не было никакой возможности ранить его этим бесполезным тупым клинком. Но этот бой – он был не о победе, отнюдь, то была навязанная пляска, в ходе которой партнер стремился переломать Тернии ноги, а ее целью было, в свою очередь, доказать, что она достаточно ловка, чтобы не только остаться целой, но и достойно завершить танцевальную партию.
   Девушка слегка покачивалась в такт шагам Эредина, как змея перед дудочкой. Время от времени она застывала поодаль, напряженная, но с тем же неподвижным лицом, дышащая в строго определенном ритме – только вот чем дольше ей удавалось уходить от ударов, тем громче звучало ее дыхание.

Бесцеремонный рывок нарушил гармонию ритма и выдернул девушку из системы тщательно выверенных движений: Эредин схватил ее за запястье – и Тернии показалось, что на руке сомкнулись клещи.
   Она всерьез ожидала настоящего удара, пресекающей дыхание боли, спазма и приступа неконтролируемой тошноты следом, однако его не последовало. Немало удивившись про себя, девушка отскочила и легко отступила на пару шагов, с недоверием смотря на короля – тот ухмылялся и взирал на эльфийку с самодовольством столь явственным, что казалось, будто оно вот-вот потечет у него по щекам. Любая ее ошибка была ему слаще патоки.
   «Как глупо», - с усталой тоской подумала Терния и отвесила очередной церемонный поклон – в благодарность монарху за проявленное внимание и потраченное на подданную время.
   Дыхание ее понемногу успокаивалось, напряжение уходило из тела, но вместо него в душе снова распускались эмоции, неистребимые и упрямые, как сорная трава на плодородной почве.
Эредин, по своему обыкновению припечатав эльфийку – «Как мужчин убивают мужчины? В самом деле? Есть ли предел его самолюбию», - важно вскинул голову и чеканным шагом вышел вон из зала. Кому-то иному он наверняка показался бы внушительным – широкоплечий и стремительный, но Терния слишком внимательно следила за ногами эльфа и видела, как тот едва заметно припадал на левую.
   Массивная окованная дверь грохнула – металлический стук прокатился по залу, обозначая конец аудиенции, и Терния осталась одна.
   Несколько долгих секунд она смотрела на дверь, вслушиваясь в едва различимый отзвук шагов по ту сторону так напряженно, что у нее, казалось, заныло в ушах. Вскоре все звуки стихли – и эльфийке показалось, что она задыхается в объявшей ее тишине. Горло перехватило, а к лицу прилил жар, тонкие пальцы помимо воли стиснули рукоять бесполезной деревянной сабли. В висках у девушки застучало, а сама она пошатнулась – не от слабости, но от брезгливой тошноты, подкатившей к горлу, и необъяснимого чувства гадливости, направленного на аскетичное окружение. Весь этот зал – просторный, с высоким потолком, от стены до стены застеленный жесткими циновками – будто схлопнулся вокруг нее. Обитые деревянными панелями стены вызывали отвращение, словно склизкие, поросшие плесенью своды заброшенного водовода, они давили, понемногу сжимаясь и выдавливая остатки дыхания из легких Тернии.
   Шумно схватив ртом воздух, эльфийка развернулась на пятках и резким движением вскинула руку, широко размахиваясь – все ее нутро, казалось, выкручивалось раскаленным жгутом, горькая злоба и неприятие требовали выхода. Обычно спокойное ее лицо исказилось: бледные губы кривились, брови надломились.
   «Два-четыре», - мелькнуло в мыслях. – «Два-четыре».
   Вдох – два удара сердца, выдох – четыре.
   Сипло выдохнув, Терния медленно-медленно, через силу опустила руку и на негнущихся ногах подошла к оружейной стойке – с педантичной аккуратностью поставила саблю на место.
   Отряхнула руки.
   Развернулась на пятках.
   И быстрым шагом покинула зал, ощущая, как клокочет все внутри.
   Вся ее выдержка трещала по швам и грозила вот-вот начать осыпаться, а затем и вовсе разлететься вдребезги. Естественно, Терния не могла позволить себе жалко впасть в истерику, а потому до скрежета стиснула зубы и прибавила шагу – прочь от тренировочного зала, по холодным коридорам, мимо молчаливых слуг. Прочь от присутствия ее короля, Эредина, которому она обязала себя улыбаться и покорно гнуть спину.
   Прочь даже из этого несчастного, осиротевшего замка, такого же мертвого, как король Ауберон или вся ее семья – оказавшись в выделенных ей покоях, Терния наспех переоделась, плеснула в лицо холодной водой, чтобы не так пылали щеки, и с непривычной поспешностью выскочила из флигеля.
   Направив стопы свои к озеру – безмятежному зеркальцу в ладонях диких трав, - она увещевала себя в пути, успокаивала топорщившиеся колючками мысли. В какой-то степени девушке это даже удалось, а потому к заветному месту – позабытой и давно заброшенной беседке – она вышла спокойно, вновь надев алебастровую маску вместо живого лица.

Отредактировано Терния (2017-06-20 04:08:38)

Это было место уединения и покоя, и тихой печали – во многом сродни той, что царила на старых кладбищах: туман, протянувшись с озера, влажным жемчужным пологом накрывал старинную беседку, утопавшую в буйно разросшихся кустах роз, чьи пышные чаши, темные, словно свернувшаяся кровь, разливали в воздух тонкий, почти лишенный сладости аромат.
   Воздух казался густым – и виной тому был не только туман, но и царившее вокруг безмолвие. Казалось, даже вездесущие птицы избегали холодных мшистых колонн, а мелкие зверьки не осмеливались приближаться к розовым кустам.
   Терния, такая непохожая на себя же едва ли часом ранее, сама себе казалась не живым существом, но частью пейзажа – фигуркой игрушечного мирка, заключенного в стеклянный шар. Ее освобожденные от тесьмы волосы рассыпались по спине и плечам, простые штаны и невыразительную рубашку она сменила на платье – ниспадающее потоком белого шелка и лишенное всяких украшений. Талию обнимал вышитый черным бисером пояс – девушка расслабленно положила на него руки.
   Она стояла в центре беседки, будто статуэтка на подставке, и флегматично созерцала мутную сквозь туман гладь озера. Напряжение понемногу отпускало ее, стиснувшая сердце когтистая жгучая горсть остывала, вновь обращаясь холодной стальной броней.
   Для нее это было место памяти – последний островок светлых воспоминаний о былой жизни. Убежище – сколь угодно скудное, но раз за разом помогавшее отрешиться от застилавшей разум злобы.
   Саму эту беседку годы назад возвел ее брат, а розы – ах, эти красавицы, с их широкими бархатистыми лепестками, царственные и сдержанные, как королева в трауре, - в свое время вывел ее отец.
   При мысли об отце бледные девичьи губы тронула слабая улыбка – как радовался он, когда новый сорт пережил заморозки, с каким упоением описывал дочери свойства владычицы сада.
   Терния тайком умыкнула несколько саженцев из пределов подверженного разорению поместья – и посадила их здесь. Удивительно стойкие кусты прижились и разрослись бесконтрольно всего лишь за год, они одичали без должного ухода, но, по мнению Тернии, оставались так же прекрасны.
   Улыбка ощущалась странно: «Как будто лицо треснуло», - мысленно вздохнув, подумала эльфийка, и медленно закрыла глаза. Опустив руки вдоль тела, она запрокинула голову и глубоко вдохнула – прохладный, тягучий от влаги вечерний воздух наполнил легкие и будто бы освежил голову, прогнал тревогу. Это было кстати – в последнее время Терния отказывала себе в удовольствии посетить позабытую свою беседку, в то время как нервное напряжение лишь копилось. Девушку швыряло из огня в ледяную воду: изменщица, отщепенка, королевская свита – и в каждой новой ипостаси ей приходилось заново выстраивать вокруг себя барьер и саму себя собирать практически заново.
   Терния чуть слышно фыркнула: это было бы смешно, не будь это так грустно – вся ее жизнь стала напоминать попытки безумца починить разбитую фарфоровую куклу, не имея при себе ни клея, ни пинцета для мелких осколков. В лучшем случае получалось лишь ненадолго сложить хрупкие части вместе, но они почти сразу рассыпались, разлетались и бились – с каждым разом за ними приходилось тянуться все дальше, а на сбор хаотичной мозаики уходило все больше времени.
   Качнув головой возникшему в мыслях образу, эльфийка осторожно сошла по ступенькам – от времени и близости озера те потемнели, а от ползучего вьюна стали неровными. Неспешно она обошла беседку по кругу, касаясь рукой окружавших ту колючих зарослей и про себя размышляя ни о чем конкретно – мысли ее витали вокруг сотни образов, приятных и светлых, по большей части, родом из детства. Остановившись у западной стороны, девушка протянула руку к одной особенно вычурно распустившей лепестки розе – та уже отцветала и в последние дни или даже часы своей жизни отчаянно стремилась отдарить мир своей красотой.
   Стебель все еще был упругим и не желал ломаться – когда Терния потянула, шипы впились ей в ладонь, несмотря на облекавшую ту ткань перчатки.
   И когда цветок оборвался с характерным щелчком, пронизанный дымчатым серебром воздух вздрогнул от еще одного звука – непривычного, необычного для этого места.
   Глухой перестук копыт по земле.
   Терния неосознанно сжала пальцы – едва обратив внимание на боль, она вскинула лицо и медленно, словно двигалась сквозь холодный студень, повернулась на звук.
   Верхом на черном коне, как тень горя, в ее закрытый мирок въезжал Эредин. По-хозяйски, неспешно, привычно топча конскими подковами все то, что не создавал – и с каждым его шагом увядала, покрываясь патиной, всякая добрая мысль.
    «Убирайся».
   Он был в праве – но попросту не имел права быть здесь, в усыпальнице образов славного рода, одно его присутствие противоречило, отравляло все то, что Терния лелеяла в душе. В ее сознании истаяла отцовская улыбка и ссохлась, рассыпавшись холодной ломкой стружкой, подаренная матерью лютня. Гордый и статный силуэт брата обратился согбенной, сломленной фигурой, а поместье – дом, родной и теплый! – провалился внутрь себя, как жалкий карточный домик.
    «Пошел вон!», - внутри у девушки все кричало, каждая жила стала струной, издававшей гулкий вой.
   Губы ее дрогнули, открываясь, как трещина на алебастре:
   - Мой король. – Негромко и мягко отозвалась Терния и медленно поклонилась. Лишь огромным усилием ей удалось заставить себя двигаться плавно.
   Выпрямившись, она неторопливо заткнула стебель сорванной розы за пояс – словно так и надо было.
   Словно это были всего лишь цветы – и не было вокруг ничего.

- Да, мой король. Здесь тихо. – Негромко отозвалась Терния, неотрывно наблюдая за Эредином.
   Он по-хозяйски осматривал беседку, розы, озеро и даже саму девушку – и нахально ухмылялся при этом. Поводья он обмотал вокруг перил и привязанный конь тут же стал алчно вдыхать запах роз и налитых листьев – Тернии пришлось совершить над собой усилие, чтобы не ударить наглую скотину по морде. Мысленно, впрочем, она пожелала лошади ободрать язык и глотку шипами, и сдохнуть от загноения ран.
   Конечно, конь не был ни в чем виноват, но Терния едва ли могла убедить себя в этом – это была лошадь Эредина, королевский скакун. Она ненавидела проклятую тварь.
   Когда монарх поднялся по ступеням, эльфийка безмолвно проследовала за ним: он ступал тяжело и шумно, хрупкие стебли вьюна потрескивали у него под ногами, в то время как Терния двигалась чуть слышно и мягко. Когда мужчина бесцеремонно упал на скамью, девушка осталась стоять. Она все так же смотрела на него, немигающим, неподвижным, неживым взглядом.
   Публично отказываясь от своей семьи и впоследствии присягая Эредину на верность, Терния понимала, на что шла. Она воистину была готова пожертвовать отведенный ей век ради достижения цели – ее лишили всего: дома, семьи, имени, однако сама она все еще была жива и поддерживала себя самолично возложенным на нее долгом перед павшим родом. Но к тому, что происходило теперь, девушка готова не была – все это напоминало дурной, ужасающий сон.
   Еще тогда, у подножия эшафота, униженно стоя на коленях, Терния мысленно собрала всю свою гордость, горе и гнев, все, что в жизни ей оставалось дорого – и сокрыла их в воображаемой комнате. В комнате, в которую, кроме нее самой, не могло проникнуть ничто и никто, ключом от которой никто не мог овладеть. Это была ее сокровищница. Терния поклялась себе, что вынесет все, что было ей уготовано, поступится собственным достоинством и на время покорится тирану, будет верной во всем, но рано или поздно, эльфийка знала, она распахнет дверь к скудным своим богатствам – и снова станет собой.
   Однако в слабости своей она искала поддержки – реальной, а не выточенный из воображаемых образов, - и находила ее в пределах старой беседки, та была отражением запертой комнаты.
   И теперь Эредин нашел путь и туда тоже – стоял на пороге самого сокровенного.
   И улыбался.
   Проклятье, как же хотелось сцарапать, сорвать, срезать эту поганую ухмылку с его лица – вместе с лицом, снятым с черепа!..
   - Здесь тихо. – Безжизненным голосом повторила девушка и опустила глаза долу. Коснувшись заткнутой за пояс розы, она продолжила: - Тут можно отвлечься от городской суеты. А розы мне всегда нравились.
   Последние слова, казалось, прозвучали с вызовом: «Ну конечно, подумать не мог», - Терния мысленно скривилась, не веря в эту дурно сыгранную наивность. Сколь бы ни был неприятен Эредин, как личность, он не был идиотом – и едва ли не мог сложить два и два: ее собственное былое прозвище и характерный подбор украшений.
   Несколько резким жестом подхватив подол, эльфийка опустилась на скамью – с дальнего от короля края. Педантично оправив ткань, чтобы ниспадала красивыми складками, она выпрямилась – и снова взглянула в лицо монарху. Как бы ни противилась тому вся ее сущность, приходилось держать себя, превозмогать желание хотя бы стиснуть зубы, сжать пальцы так, чтобы ногти впились в ладонь или хотя бы прищуриться, тем самым выражая тысячную долю испытываемой неприязни.
   - Вы сомневаетесь, ваше величество?
    «Конечно, сомневаешься», - Терния слегка наклонила голову, отчего светлые локоны соскользнули с плеча, - «Не жди, не дождешься – я не дам ни единого повода».
   Она нахмурилась – совсем немного, то было едва заметное напряжение лицевых мышц, но даже этого хватило, чтобы между бровей, как трещина, пролегла короткая складка.
   Это продлилось лишь секунду – а затем девушка с чуть слышным вздохом закрыла глаза и заговорила: спокойно, ровно и уверенно – тем же голосом, каким она не так давно произносила слова присяги.
   - Броня и венец – это лишь вещи, ваше величество, суть кроется в том, кто носит их. – Быстро сглотнув, Терния приоткрыла глаза и взглянула на Эредина из-под ресниц. – Вы – король, мой и всего Народа, иного у нас нет, и я пошла за вами, потому что желала этого. Я устала бездействовать.
   Девушка замолчала и отвернулась – казалось, чтобы взглянуть на озеро. Туман клубился над ним, размывая границу между землей, водой и небом, скрашивая все в единую невыразительную муть – смотреть в ней было решительно не на что.
   - Время этого мира истекает, – голос Тернии звучал надтреснуто, - и я не могла… не могу просто ждать, сложа руки и думая, что все разрешится само собой, как это делали предыдущие поколения.
   Она коротко выдохнула и опустила голову – резко, как будто сломался шарнир в шее. Скользнувшие волосы закрыли лицо – и Терния позволила себе мимолетную злую усмешку: считалось, что правду говорить легко и приятно – сейчас девушка не солгала ни в чем, сложив кристально-чистую мозаику, но слова подогнанной истины отдавали полынной горечью.
   Медленно-медленно она разжала пальцы – все-таки не сдержалась и стиснула их, сминая тонкую ткань платья, - и выпрямилась.
   - Время ожидания прошло – пора действовать. И вы, ваше величество, считаете так же – это видно по вашим поступкам.
   Она едва не подавилась на последнем слове – и незаметно укусила себя за язык.
   - Король Ауберон был мудр, но его мудрости хватило лишь на поддержание спокойствия. Однако он был стар и опасался думать о большем, хотя медлительность и попустительство уже погубили Народ гор. Вы – молоды и решительны и готовы вести всех нас к развитию, прочь от губительной стагнации, и это именно то, в чем мы отчаянно нуждаемся. Никто из нас не мог желать лучшего монарха в нынешние времена.
    «Если бы только ты не уничтожил все то, ради чего вообще стоило что-то делать», - про себя добавила Терния – и вздрогнула от тошноты и отвращения к самой себе. К счастью, дрожь можно было списать на пронесшийся сквозь беседку порыв холодного ветра.

Тернию мутило.
   Она не могла сказать, было ли тому причиной отвращение к самой себе или же раздирающая изнутри злоба, направленная на Эредина. Самой девушке казалось, что все нутро ее изодрано, искалечено черными когтями, но более всего она сожалела не о себе, а о том, что не могла сделать этот урон реальным, перенеся на монарха.
   Вся эта беседа напоминала изощренную пытку. Когда король заговорил о престоле и грядущей славе Народа, девушка с трудом подавила желание вскочить и ударить мужчину – яростное возмущение жгло ей горло, как раскаленный свинец: «Этот престол – не твой!», - хотела бы закричать она и вонзить ногти в глаза узурпатора, - «Ты опорочил, опозорил его, запятнал весь дворец и самим своим существованием оскорбляешь светлую память Ауберона!»
   Однако она смолчала. Быть может, мысль о том, что Aen Elle в самом деле застыли над пропастью и лишь решительными действиями можно было отвести от Народа беду, помогла девушке сдержаться – она лишь поджала губы и вскинула голову, упрямо встретив пронзительный взгляд Эредина. Он был подобен холодным иглам и причинял, казалось, даже больше страданий.
   Впрочем, и этого мужчине оказалось мало – вальяжно рассевшись на скамье, он картинно отбросил волосы с лица и ткнул в Тернию костистым пальцем, припоминая судьбу ее семьи и ее собственную.
   Эльфийка слегка нахмурилась, а затем вопросительно вскинула бровь, выражаясвое недоумение:
   - Обманываться? – Негромко переспросила она и, опустив ресницы, качнула головой. – Вы лишь повторяете очевидное, Ваше величество, то, что мне известно. И я, право, не понимаю необходимости напоминать мне об этом.
   Что бы ни думал Эредин, Терния помнила все, каждую секунду, каждую каплю крови, скатившуюся с эшафота. Она могла бы взяться за перо и чернила – и с филигранной точностью повторить на бумаге хаотичный узор, сложившийся из грязи, что покрывала сапоги короля в тот день. Слово в слово она могла бы повторить свои речи: мольбу и клятву отречения от семьи, с той только разницей, что теперь произносить их было бы немного легче.
   - Моя жизнь принадлежит Народу, а вы – его воплощение, наш монарх и лидер. – Продолжила она, сглотнув горькую слюну. Эредин нависал над ней, поэтому Тернии приходилось запрокидывать голову – поза была нелепой, неудобной, и тем сильнее раскачивала душевное равновесие девушки. – Я же сказала: время ожидания прошло. И я иду за вами, потому что в вас вижу того, кому хватит решимости вести нас – по-настоящему, а не убаюкивая подданных пустыми обещаниями.
   Речь девушки была уверенной и ровной – отчасти потому что она не лгала, пусть и всей правды тоже не выдавала.
   Терния действительно считала, что прошло, безвозвратно утрачено было время сонного покоя – ради выживания Народа необходимо было действовать, а Эредин, решительный и беспощадный, как нельзя лучше подходил на роль военачальника, способного вдохновить последователей. И где-то далеко, при иных обстоятельствах, в другом месте и в другое время – Терния пошла бы за ним добровольно, сражалась бы под его знаменем с пылом и преданностью.
   Если бы только проклятый ублюдок не убил всю ее семью, не разрушил ее дом и не отнял у нее все, что было ей дорого.
   Такого, пусть в иных своих желаниях он был бы хоть тысячу раз прав, она простить не могла.
   Терния принесла себя в жертву, сложила свою жизнь к его ногам в отчаянной попытке достигнуть нескольких целей разом – и не собиралась отступать, пусть бы король нависал над ней мрачной тенью, а горло сдавливала тошнота.
   - Вы – король. А королей не дано судить одиноким подданным, - проговорила она и медленно повела плечом, - свой ответ за дела, какими бы они ни были, вы будете держать перед всем Народом и самой историей.
   «И перед теми, кого ты убил. Надеюсь, они будут вечно рвать твою душу на части», - мысленно добавила Терния и на миг закрыла глаза – темнота под веками осветилась образами улыбок, которые она больше никогда не увидит воочию.