— Таким образом, капрал Фогельмайер причастность к диффамации, получившей широкую огласку как «Новелла о Леске-куралеске и генералиссимусе Про-Попо», в коей, цитирую, автор агрессивно и хлестко бичует пороки Его Сиятельства полковника Проппэ де Парво, отрицает категорически, ибо, цитирую собственноручно написанное капралом Фогельмайером: «з дитства гра…» — не могу разобрать — «гра…граму́те ни абучён»… Ваше Величество?
— Что, Ваттье, что?
— Прошу прощения, Ваше Величество, и с позволения продолжу. Полковник де Парво в свой черед…

«Про-Попо, Ваттье, — прокрутил перстень с гигантским бриллиантом Его Величество. — Про-Попо».

Новоиспеченная графиня де Малья женщиной оказалась страстной, алчной, неутомимой.
И чрезвычайно громкой.
«Ты заткнешься когда-нибудь? Ты вообще когда-нибудь заткнешься?», — думал тогда Эмгыр, жалея, что поддался порыву. Мимолетному, эгоистичному, наверняка достойному виршей, хлесткостью и агрессивностью ничуть не уступающих тем, что бичевали пороки Его Сиятельства полковника Проппэ де Парво, отныне широко известного, как «генералиссимус Про-Попо».
Потому что был зол. Очень зол. Страшно зол.
На себя. И, разумеется, — на нее.
Нет, не на новоиспеченную графиню де Малья, эту страстную кобылицу с гривой черных курчавых волос. На ту, другую.
Тонкую, светловолосую, большеглазую. С бледным, по-детски открытым лицом.
«Кто ты такая? Кто ты такая, мой маленький неопалимый мотылек? — думал Эмгыр. Часто. Прямо-таки непростительно. — Ах, да. Помню. Помню. Помню. Можешь не отвечать. Цирилла Фиона Элен Рианнон».
Иногда он называл ее Незабудкой. Незабудка — этот маленький, миленький, но не больше, цветочек. Маленький, миленький цветочек, который, едва прощупав корнями почву, заполонял, заполнял собой все.
«Кто ты такая? Мой маленький неопалимый мотылек. Кто?».
Всякий раз деля с ней покои, он вспоминал Паветту. Закрывая глаза, вспоминал Паветту.
Представлял Паветту. Идеальную Паветту. Сильную. Гордую. В сущности, они были похожи.
Во тьме все мотыльки летят на огонь.

— Ваше Величество?
— Что, Ваттье, что?
— Ваш приказ?
— М-м-м, дай подумать. Ссылка? С полной конфискацией имущества?
— Прошу прощения, Ваше Величество?
— Просто продолжай, Ваттье. Решу потом.

Мотылек. Незабудка. Ее Величество. Ни днем, ни ночью — Великое Солнце! — была все-таки не похожа. Ни чем не похожа на нее. Истинную, подлинную Цириллу Фиону Элен Рианнон.
Во всяком случае, он надеялся. Пожалуй, — Великое Солнце! — помолился бы. Будь с детства обучен. Или, на худой конец, «абучён». Потому что понимал — может ошибаться. Потому что, увы и ах, императоры ошибаются тоже.
«Если ты еще хоть раз так на меня посмотришь, Цирилла Фиона Элен Рианнон, если ты еще хоть раз так до меня дотронешься, Цирилла Фиона Элен Рианнон, то… Что? Вот что? Буду сильно недоволен? Погрожу пальчиком?.. Глупый, маленький мотылек. Ты ведь понимаешь. Конечно, ты понимаешь — Стелла Конгрев умна, как никто — подлетишь слишком близко и будет… поздно».

— …кошениль и медный купорос.
— Ваттье. Ты еще здесь?
— Ваше Величество?
— Вон пошел. Нет. Стой. Передай Кейлару «Его Величество желает видеть Ее Величество». Пусть исполнит немедленно.
— Слу…
— Все. Вон.

«А ведь желаю, — думал Эмгыр, крутя перстень с гигантским бриллиантом. — Действительно желаю. Это любопытство. Обыкновенное любопытство. Вот и все».

Кеххо аэп Кейлар, исполняющий обязанности командора гвардии, замер на почтенном расстоянии. Тревожить Ее Величество во время досуга было не положено. Но потревожить пришлось.
— Ваше Величество, Ваше Сиятельство, — по-солдатски отдал честь исполняющий обязанности командора гвардии Кеххо аэп Кейлар, подающий надежды капитан, родом из Виковаро. — Его Величество желает видеть супругу. Мне приказано сопроводить вас до кабинета.
Кеххо едва заметно улыбнулся. Не сдержался. Не смог. Ее, королеву Цинтры, Императрицу Нильфгаарда, любили если не все, то многие. За чуть грустную мягкость во взгляде. За идеально кукольное лицо.
И маленький потрет с изображением среброволосой Императрицы Величайшей Империи полагали хорошим тоном иметь в доме — где-нибудь как раз над каминной полкой — не только в Нильфгаарде, столице Нильфгаарда, но и в его родном Виковоро.
— Прошу проследовать за мной.

Людей Эмгыр делил на два сорта: те, которые, дай волю, зубами вгрызутся в горло, и те, которым сперва подай вилочку, ложечку, приличную скатерть в кружавчиках, и крепкий, возможно, металлический стол.
Кеххо аэп Кейлар несомненно принадлежал к первому сорту, потому как принадлежи ко второму, звался бы не «капитаном», но «мэтром» и, не помня себя от счастья, перекладывал бы говно из плошки в плошку.
«Про-Попо, — думал Его Величество. — Про-Попо».
Взгляд Кейлара, каким тот украдкой проводил — да помню я, помню — Цириллу Фиону Элен Рианнон, Эмгыру не нравился. Нечто среднее между взглядом первого пса на псарне и взглядом усталой домохозяйки — гордость за приобщение к чему-то важному (к удачной охоте ли, или к пышному пирогу с почками) и робкая, ну либо не очень робкая надежда на любовь. И ведь это не конец, и ведь Кеххо — не исключение. Таким взглядом на — да помню я, помню — Цириллу Фиону Элен Рианнон смотрели многие. Солдаты в частности. Те самые солдаты, каждый из которых вполне мог оказаться в ответе за размозженные черепа ее, Цириных, маменьки с папенькой, и каждый из которых в тайне надеялся — случись с ним что, его сестры и дочери, в принципе, тоже могут рассчитывать на безбедное, в принципе, будущее если не за императором, то уж точно — за крепким, плечистым… мясником.
И народу, простому народу она, Цирилла Фиона Элен Рианнон, нравилась тоже. И это было понятно. А что, думал какой-нибудь бондарь, запивая паршивую долю водкой, если император взял в жены — нет, вы только подумайте! — северянку, то и мне можно… Совершенно неважно, что.

«Про-Попо, — думал Его Величество, крутя перстень с гигантским бриллиантом с такой силой, что на коже оставались широкие красные полосы. — Про-Попо».
Сегодня она была… обыкновенной. И не то чтобы очень красивой.
Паветта. Как есть Паветта.
Паветту он помнил. К сожалению, чересчур хорошо: херувим, натуральный херувим — чуть грустненький, чуть злобненький — на публике; но, стоило уединиться в покоях, от херувимчика оставались разве что пребольшие глазки да воистину трубный голос.

Он помнил. Он помнил — и вряд ли когда забудет, — крик Паветты, ее страшный, жуткий, невозможный, невообразимый вой.

«Про-Попо, — думал Его Величество. — Зарраза! Ну, Ваттье, если ты еще раз сунешь мне под нос какую-нибудь новеллу, попомни мое слово, вздерну!».

Сегодня она была обыкновенной. Совершенно обыкновенный маленький, неопалимый мотылек.
— Ваше Величество, — приветствовал супругу Эмгыр вар Эмрейс, Белое Пламя, Пляшущее на Курганах Врагов, поднимаясь из-за стола… и упираясь ладонями в стол. И удивляясь собственному голосу: — Чего ты хочешь? Вот чего ты хочешь?
«Скажи ‘лошадку’, — думал Его Величество. — Скажи, дьявол, а d’yeabl aep arse, что хочешь лошадку. Все любят лошадок».
И племенных жеребцов.
— Вечером я покидаю столицу. У нас немного времени. Чего ты хочешь, Цирилла Фиона Элен Рианнон?

«Про... Вздерну, Ваттье, вздерну. Капрала Фогельмайера на пару с тобой».

—  Ваше Величество, вы всё высказали или ждать дополнения в письменной форме? — Он был спокоен. Наверное, никогда прежде он не был таким спокойным.
Еще бы. Черт с ней, с этим маленьким, ревущим — ну вылитая Паветта! — неопалимым мотыльком. Были вопросы куда насущнее — например, от чего — Великое Солнце в свидетели! — так страшно болят ладони? До ломоты, до хруста костей вжатые в мраморный, изумрудно-зеленый стол.
«Гордишься мной, папенька? — абсолютно спокойно думал Эмгыр вар Эмрейс, Император Величайшей Империи. — А что? Великолепный же повод. Твой сын — гений, твой сын — герой. Потерял одного ребенка и до смерти запугал другого».
— Я жду, Ваше Величество!
Ждал. Впрочем, по традиции — недолго.
«Или руки сломаю, или развалю стол».
Был, разумеется, и третий вариант. Самый, разумеется, тяжелый. Руки он все-таки поднял, обошел полукругом мраморный, изумрудно-зеленый стол, стиснул двумя пальцами ее мокренький, бледненький подбородок.
«А ты ведь и впрямь куколка, моя куколка. Глупенькая куколка, набитая соломой, — абсолютно спокойно думал Его Величество. — Глупенькая куколка, набитая соломой, возомнившая, будто она — фарфор. Спасибо, Стелла, спасибо! Ты истинная кудесница…».
Куколка. Худая, большеглазая, с мокрым носом и бледным подбородком.
«Ну а как не возомнить, когда с тобой носятся, точно с писаной торбой, и при всем при этом не трогают? Не бьют, не таскают за волосы? Невозможно удержаться. Решительно невозможно.
Выходит, я ошибался? Тогда, в саду. Что это было? Что?
Весна? Солнце? Ландыш — тогда тоже был ландыш? — твоих духов?
Невозможно. Решительно невозможно. Я не мог ошибиться. Не в тот раз. Не в тот».
— Смотри в глаза, когда с тобой говорит Император, — тихо и властно произнес Его Величество. — Значит, простудилась, упала с башни, подавилась вишневой косточкой? Разве тебе в детстве не читали книжек? Разве графиня Лиддерталь не рассказывала? Хорошо, расскажу я: когда благородным девицам не по вкусу суженный, благородные девицы, представь себе, действительно простужаются, кушают вишенки, не сплевывая косточек, и с башен, представь себе, тоже падают. По собственной воле. Но… вот ты, живая и здоровая. Что тебя остановило? Гордость, жажда власти… кристально чистая, словно по волшебству разбередившая сердечко любовь? А если в Дарн Рован тихо, как в могиле… ну так заведи себе кошку! Собаку. Попугайчиков, в конце-то концов.
Проклял. Отец бы его проклял.
— Ты впрямь думаешь, — чуть мягче продолжил Эмгыр, отпуская мокренький, теперь дрожащий, бледный подбородок, — будь я всегда рядом с тобой, что-то бы изменилось? Что-то существенное? Фундаментальное? В корне? Глупый… глупый ты мой мотылек. Моя ты Незабудка, такая воспитанная, такая талантливая, а не видишь: мы оба, Цирилла Фиона Элен Рианон, ничто иное как… интерес государства. И обязаны играть роли. Очень убедительно, по возможности — максимально долго. Потому что я тоже… потому что я тоже, мой ты мотылек, кукла. Просто у меня… веревочек больше.

«Возьму с собой, — твердо решил Эмгыр, отступая на шаг, может, — на четыре. — И пусть думают, что хотят, пусть хоть из кожи вон вылезут… все эти Радовиды, Фольтесты, Сигизмунды Дийкстры, Стеллы Конгрев и прочие Ваттье де Ридо.
Возьму с собой. В Третогор. В Вызиму. В Новиград. Таково мое решение. Такова моя высокая воля.
И ведь поверят, — стиснул зубы Эмгыр. — Поверят, нордлинги, — куда они денутся, — этот блеск, лихорадочный блеск в глазах Ее Величества — совершенно же очевидно же! — тоска пополам с ненавистью. Тоска по дому, милой сердцу Цинтре, которая вроде бы и Цинтра, вроде и дом по-прежнему… но уже не твой. И ненависть. Ненависть к тому, каждый поцелуй которого — пропитанное кровью твоего народа клеймо.
А, может, и не поверят. Я ведь не верю… О, черт. Браво, Стелла! Браво, — одернул себя Его Величество. — Безупречно. Безукоризненно. Очень и очень достойно. Надо думать, мне следует представить тебя к награде. Правда, по, хм, столь нетривиальному поводу придется изобрести какую-нибудь новую. Поручу Ваттье. Выйдет удачно — помилую. Возможно даже не вздерну».
Не возьмет. Разумеется, никуда он ее не возьмет. Ни в Третогор, ни в Вызиму, ни в Новиград, не возьмет не потому, что его возненавидят — казалось бы, куда больше? — все эти Радовиды, Фольтесты, Сигизмунды Дийкстры, суть такие же глиняные колоссы, как и он, а значит в силу жесткости конструкции— совершенно же очевидно же! — на чувства, сложнее голода, в принципе не способные,  — не возьмет потому, что… Потому что в чем-то она была права и права безусловно. Будь он моложе, будь он Дани или… Железный Йож, позволил бы.
И гениальная школа Стеллы Конгрев, графини Леддерталь, здесь вовсе не при чем.
— Руку, девочка. Ну же, протяни ладонь. Вот. Так хорошо, — стиснул Его Величество хрупкую, невесомую ладонь Ее Величества своей широкой. Подвел к окну.
Постояли молча.
— Город Золотых Башен. Говорят, красив в любую погоду. Отсюда-то конечно. А если спуститься? А если подойти ближе? Как думаешь, какое зрелище откроется? Обыкновенное. То же самое, каким ты имела счастье любоваться в Цинтре… И в Бругге. Город Золотых Башен красив в любую погоду... Но стоит свернуть за угол, покинуть центральную площадь, что там? Я скажу: бродяги, юродивые, реки помоев… величавыми айсбергами дрейфующее средь бродяг и юродивых по рекам помоев дерьмо. Ах. Прошу прощения, Ваше Величество, — улыбнулся уголками губ Его Величество. — Но таким Город Золотых Башен ты никогда не увидишь. Потому что никогда так близко не подойдешь. Потому что… потому что не император, императрица — вот сердце народа. А оно не обязано любить или быть любимым. Оно обязано — хотя бы на публике — биться ровно. Вот и все. В Дарн Рован ты, конечно, не вернешься, — обернулся к Ее Величеству Его Величество. Она была высокой. Без обуви доставала ему аж до подбородка. — Останешься здесь. И будешь ждать. Меня. Вернусь — выберем тебе собаку.
«И Кеххо забирай. Если хочешь», — шутливо подумал Эмгыр.
Осекся.
«Нет, не позволю».
А графине де Малья он, может быть, подарит здоровущую, жутко дорогу, круторогую, черную, как ночь, корову.