Ноябрь сменился декабрём, декабрь медленно перерос в январь. Новый год, новое начало. Вызима была засыпала снегом до самого колена, лишь людные дороги оставляли возможность нормально пройтись, а то и проехать, по большей части дорог мелких можно было только проплыть. Это замедляло уровень жизни и приносило радость лишь городским детям, что с радостью пробивали в снежных сугробах тоннели, строили крепости, кидались снежками в проходящих детей, лепили снежных баб.
Остальных жителей города такая беспечность обходила стороной, особенно некоторых. С середины ноября Мерун ходил мрачнее тучи, бросил возможности общаться с людьми и едва ли мог смириться с тем, как окончились его отношения с младшей сестрой. В тот день он довёл её до слёз, они вновь поняли друг друга неправильно. До сих пор, спустя два месяца, перед ним стояло её заплаканное лицо, её глаза. Она восприняла его слова совсем не так, как ему хотелось, вовсе не такими, какими они были на самом деле. Из одного образа он превратился в другой: в предателя, ублюдка, выгнавшего её из своей жизни сразу, как она нашла в ней своё место.
За эти три месяца Сирона не прислала ему ни единой весточки. Ни письма, ни короткой записки, ни приглашения на прощание или свадьбу. Он и не ждал, зная, что их отношения окончательно испорчены. Не думал, что она сумеет простить его за то, что посчитала предательством. Гораздо более странным было то, что с момента своего отъезда она ни разу не приехала навестить родителей, не прислала им письма, не передала хоть короткий привет своим подругам в ателье. Его сестра как сквозь землю провалилась — их со Стефаном отъезд произошёл в запланированное время, а дальше начиналась обширная полоса неизвестности.
Первое время он терпеливо ждал. Жил привычной жизнью, с головой погружался в работу, выискивая всё более опасные дела, напивался до беспамятства, дважды вновь встречался с наркотической лихорадкой. Видениями ему являлась собственная вина, совесть, говорившая голосом Сироны. Где он только не находил самого себя за эти месяцы: в местном притоне, своём подвале, на чердаке корчмы, в борделе и даже в соседнем городе. Он не помнил, как туда попал.
Отчетливо запомнился только один день: тот самый, в борделе. Впервые на своей памяти он выбрал полную противоположность своей маленькой Сироны. У них так ничего и не вышло, несмотря на все старания рыжей, как полуденное солнце, девицы. Как только она вокруг него ни вилась, ни пыталась оправдать заплаченных денег, он ничего не чувствовал. Может быть, уже не мог без боли, а может просто не воспринимал иного типажа, ведь до этого никогда не интересовался иными. Шлюха показалась интересной, когда они перешли к третьей по счёту бутылке медовухи. Он не мог открыться ей, но мог рассказать о пропавшей сестре, об ошибках прошлого, глупейших поступках. В кои-то веки у него был человек, с которым можно было поговорить. И казалось, что рыжая видела в нём именно его — уставшего мужчину, чье тело было исполосовано шрамами чуть меньше, чем его душа.
Ближе к концу декабря волнение начало принимать серьёзный оборот. Мерун бродил от дома родителей в Предместьях к ателье и обратно, однако никто и ничего не слышал о жизни Сироны на родине Стефана. Близилось окончание года, снега уже тогда прилично намело, но он не останавливался. Бродил по улицам и в лютые морозы, и в страшные метели, до последнего думал, что она просто попросила их молчать. Убивался, насколько же сильно задел её своей, а то и чужой натурой; переживал, что больше никогда не увидит даже букв, написанных её изящной рукой. Всё это оказалось мелочью — глупостью, не имевшей ничего общего с реальностью.
Согласно информации, добытой по рабочим каналам Саламандр, след Сироны и этого Стефана терялся где-то под Марибором, как раз вскоре после её отъезда. С конца ноября по январь его сестра пропадала неизвестно где, более того, неизвестно с кем. Тот, кого она называла Стефаном попросту не существовал — ни человека с таким именем, ни тем более политика. В январе многие дела организации были так или иначе связаны с Нильфгаардом, не приходилось сомневаться в том, что информация могла оказаться неточной: собираясь вести дела с самим императором, готовиться нужно было основательно. Изучить противника, его слабые места и бреши. Стефан никакой брешью не был, при дворе не состоял и в политике не участвовал. И не было никаких сомнений в том, что этот Стефан — не Скеллен.
— И что, бросишься в погоню, как настоящий рыцарь? — Эрс, вездесущий и всезнающий, выглянул из-под левого плеча Меруна. — Да её в рабство давно уж продали. Не знаешь, что ли, как это происходит? Раньше надо б...
Договорить мужчине не дал почти что прилетевший в правую скулу кулак. Почти — он всё-таки успел отскочить, прекрасно зная, что такие слова действуют на их палача как красная тряпка на быка. Где-то, говорят, так даже развлекаются. То ли в Туссенте, то ли в Зеррикании. Он мог бы показывать настоящие представления с участием Меруна и плаката «Сирона — шлюха», кто-нибудь точно заплатил бы за такую потеху.
Сейчас даже слепому было бы заметно, что Мер злился. Горящие глаза, раздувающиеся ноздри; дыхание, больше напоминающие рык. Он не сумел ударить товарища, зато с легкостью молотил стену кулаками, позволяя ярости вырваться наружу. Помнится, держать её в себе он вообще не умел: колотил либо предметы, либо людей, а то и нажирался, чтобы она вышла потоком слов и видений. Он походил на пороховую бочку все те полтора года, что они были знакомы. И Эрс, сколько бы не ёрничал, не завидовал тому, рядом с кем Мерун наконец-таки взорвётся. Ох, и славное же выйдет побоище.
— Для начала — в Марибор, — отдышавшись, он попытался говорить спокойно, что выходило из рук вон плохо, просто отвратительно. — Потом разберусь. Не услышишь ничего через две недели...
— Вышлю цветы на похороны.
— На свои. Если не услышишь ничего через две недели, значит пошло хуже, чем я думал.
— Мне казалось, ты и тут был нужен. Я, знаешь ли, не намерен прикрывать твою фанатичную рожу.
— Я вернусь. Просто не один. Когда-нибудь.
Он лишь пожал плечами. Эрс не чувствовал того, что сейчас ощущал на себе Мерун. Он злился, но злился не столько на похитителя, сколько на самого себя. Отпустил её к лучшей жизни, усмирил своё желание держать её на расстоянии вытянутой руки, научился не лезть в её решения и личную жизнь. И он считал это переменами к лучшему!
Снег по пути домой уже не казался препятствием, он шёл сквозь него так легко, будто жар его тела и злости пробивался наружу, растапливал дорогу, отпугивал прохожих. Гнев кипел в нём, вынуждая останавливаться и сбрасывать напряжение на всём, что попадалось под руку. Был растоптан какой-то снеговик, отправлен в дальний полёт камень. Не уследил, не послушал собственного внутреннего голоса, впервые не надавил там, где обязан был надавить. Обязан!
На самый край сознания забралась противная, скользкая мысль. Что, если уже слишком поздно? За прошедший месяц могло случиться что угодно, с ней могли сотворить такое, отчего даже у него волосы встали бы дыбом. Она могла погибнуть. Тряхнув головой, осыпав снегом и без того заснеженный порог своего дома, Мерун выбросил подобное из головы. Она не могла погибнуть. Не так рано, не в такой ситуации. У него ещё был шанс найти её, спасти, вытащить из пучины кошмара, в которой она наверняка задыхалась. Он бы почувствовал, если бы она умерла.
Он не видел, как сбил плечом полку в прихожей, заставив глиняные чашки посыпаться на пол, разбиться на множество осколков, покрывших его, словно очередные снежинки; он не видел, куда шёл. Просто знал, что ему нужно собрать вещи и отправиться в Марибор, а из вещей в доме было всего ничего: пара тряпок и меч.
В спальне, как и бывало обычно, царил полумрак. Хозяин дома не зажигал свечи, в последнее время даже печь не топил и не открывал окон, занавешенных какими-то тёмными тряпками. Так, лишь иногда впускал свежий воздух. Именно потому, копаясь в сундуке, он не сразу заметил, что что-то не так. Над кроватью, где какое-то время всё-таки провисел портрет Сироны, сейчас красовалась стрела. На первый взгляд ничего особенного: гибкое тёмное дерево, соколиное перо; вот только прижимала она собой пергаментный конверт.
Он готов был вновь шагнуть в огонь, лишь бы сегодняшний день оказался дурным сном, новой галлюцинацией под влиянием фисштеха.
Страх, не за себя, а за сестру, дурной волной бегал по телу, в то время как глаза Меруна метались по коротким, но ёмким строкам на обрывке пергамента. Можно было бы подумать, что это шантаж, всего лишь глупая попытка вывести его из игры, спустя столько-то времени, однако всё картину ломала прядь длинных серебристых волос. Её волос, всё ещё пахнущих точно так, как всегда пахла она.
«Дождись меня, — Мерун крепко сжал в кулаке её локон, покосился на метель за окном, видную сквозь небольшую щель в тряпках. — Пожалуйста, только дождись меня».
Он и так медлил слишком долго. Если у «Стефана», как бы на самом деле не звали ублюдка, было, что сказать и показать, он выслушает его. На опушке старого, жидкого леса близ Предместий — так говорило письмо. Если же тот блефовал, если всё это было не больше чем ловушкой, он выпотрошит его, развесив его кишки на ближайшем заборе. Одному чёрту было известно, насколько зло был Мерун сейчас.
Чёрту и дому, едва не пошатнувшемуся от той силы, с какой была захлопнута дверь.

Дорога от дома на окраине Вызимы до леса близ Предместий не занимала много времени даже в самую суровую метель. Пройти улицу, свернуть и срезать путь через двор, куда боялись соваться честные люди, выйти на мост и не утонуть в сугробе. Простейшая задача, оказаться в назначенном месте при желании можно было бы и через десять минут после прочтения послания. Мерун в кои-то веки предпочёл сначала подумать, а потом мчаться в возможную ловушку, поддаваясь эмоциям.
В письме чётко оговаривались условия: один, без оружия; однако не было ни слова о том, что по чистой случайности рядом с лесом, а то и в самом лесу может оказаться кто-то другой. Он уже свернул в знакомый неприметный переулок, где располагалась дверь в убежище, занёс руку, чтобы подать сигнал, как вдруг резко передумал. Парни не стали бы впутываться в это дело, покуда оно не приобрело хоть сколько-то выгодный характер, а от мысли о том, чтобы вновь обратиться к Эрсу, который наверняка растянул бы рот в препротивнейшей улыбке и согласился, подташнивало сильнее, чем от пойла в худшие дни.
— Глянь-ка, передумал, — с разочарованием, достойным театра, выдохнул Эрс, в тот момент смотревший в окно. — Прям-таки мозги отшибает при упоминании сестры.
Но сегодня Мерун проявлял чудеса самообладания и сдержанности, на ходу составляя возможный план действий. Он умышленно выбрал долгую дорогу до леса — пытался запутать соперника, дать тому повод думать, что за это время он успел с кем-то договориться, заиметь козырь в рукаве; и, медленно шагая по заснеженному мосту, пытался проанализировать Стефана. Согласно известным данным, тот был мелким шпиком, работавшим не на империю, а на самого себя — значит, чем больше были деньги и выгода, тем сильнее вероятность, что именно там он и окажется; вдобавок к этому не гнушался торговлей людьми, иначе не было смысла похищать девушку, и легко шёл на шантаж — не был обременен моральными принципами, как и сам Мер.
Картина складывалась более чем паршивая, а он всё равно шёл, без меча чувствуя себя не на своём месте. Непривычно, когда ничего не давит на спину; можно потеряться, когда не за что схватиться в порыве злости.
Он увидел его ещё раньше, чем подошёл достаточно близко. Среднего роста темноволосый мужчина, с приятным по общим меркам, смазливым лицом и отвратительно паскудным его выражением. Это теперь он показывал своё нутро, а в прошлый раз, помнится, выглядел и вёл себя как настоящий рыцарь. Противно становилось от самого себя, когда Мерун вспоминал, что сумел остановиться ради такого куска дерьма.
И сейчас он остановился тоже, пока ещё будучи в состоянии соблюдать поставленные условия. В то, что от этого хоть как-то зависит жизнь Сироны верилось с трудом, в конце концов Стефан должен был быть лишь посредником, жизнью его младшей сестры наверняка распоряжался покупатель, однако лезть на рожон лишь ради проверки не хотелось. У него был совсем другой план.
— Молодец, мало кто знает про подвал, — на губах мужчины играла неприятная, хищная улыбка; его серые, отливающие сталью глаза внимательно следили за каждым движением собеседника, ловили любой его поворот и подмечали мелочи, вплоть до привычки с той же скрупулезностью изучать оппонента взглядом. — И с чего ты взял, что теперь, спустя пару месяцев, мне не плевать на то, что с ней происходит? За это время можно было погибнуть хоть сотню раз. Мне просто хотелось взглянуть на твою рожу, прежде чем я же тебе её изуродую.
В сумерках, уже опустившихся на поселок, держать лицо было проще: можно было упустить нервное движение лицевого нерва, не заметить сжатых в кулаки рук, спрятанных в карманах просторной тёмной куртки. Для Меруна это было лишь небольшим преимуществом — он знал, что держаться достаточно долго не сможет, что весь ураган его эмоций скоро вырвется наружу, вновь заставит его сначала действовать, а лишь потом думать. И поблизости не было никого, кто мог бы остудить его горячую голову — сестра была черти где, именно ради информации о её местонахождении и стоило держаться. Найти бы для этого хоть одну действенную методу.
— Ты не походишь на тех, кто хож в мой подвал, так что могу предложить тебе только выпить, — небрежно махнул рукой в сторону моста, намекая на корчму «У лисы» неподалеку, ухмыльнулся. — Тогда, может, твои предложения и обретут смысл. Трезвым они меня не интересуют. Ты же достаточно умный мальчик, чтобы это понять, правда?
Последние слова звучали так знакомо, что Мерун сплюнул на снег от неприязни. Понабрался от этого недоделанного принца за последние месяцы, будто нельзя было скрываться за маской кого-то менее помпезного. Впрочем, мысли Стефана насчёт собственной личности волновали его в последнюю очередь, в отличие от реакции на сказанное. Поверит? Нет, конечно же не поверит, придётся предоставить ему и какие-нибудь доказательства, если успеет. И что случится скорее, — срыв покровов или появление несуществующих доказательств — Мер не знал.

Начался снег. Крупные хлопья падали на землю, грозясь увеличить размеры и без того королевских сугробов, ложились на волосы и одежду, тут же таяли. Сумерки быстро сгущались и уже не разглядеть было дальних домов в Предместьях, ещё полчаса, не больше, и сумерки превратятся в вечерний полумрак, а вскоре и в тёмную, хоть глаз выколи, ночь. 
Мерун потерял интерес к елейному, что патока в пирогах, Стефану. Лишь вполглаза наблюдая за ним, он интересовался снежными хлопьями куда больше, словно именно ради них сюда и явился. Однако слушал всё равно внимательно. Выяснялось, что знал шпик много, ещё и позволял себе сыпать комментариями по поводу и без. Длинный язык в его работе мог сыграть с ним злую шутку — вот как сейчас, когда он разглагольствовал о сообщениях, какие должен был оставлять. Удивительно, что ещё о времени и месте не проболтался, остатки разума всё-таки сохранились.
Его интересовало, с каких пор владелец товара, скорее всего заплативший за него немалые деньги, не может творить с товаром всё, чего ему хочется без указания продавца. Стефан чётко описывал условия, манипулировал фактами, вот только не было ни единого повода верить ему по-настоящему. Сдать ему информацию по линиям сбыта фисштеха, а сверху ещё и партию-другую добавить? Слишком высокая цена за информацию, проверить которую было невозможно. Мерун был идиотом, способным броситься за Сироной хоть на край света, даже без подготовки, однако сегодня стоило утихомирить пыл.
Он не знал, бросится ли за именно ней. За ними не залежится сдать координаты в лучшем случае чужие, в худшем — вооруженного до зубов отряда наемников с приказом убить первого, кто заявится в назначенное место. Нет, ступать по такому тонкому льду стоило осторожно. Так, как сделал бы в его ситуации человек по-настоящему безразличный. Или так, будто на кону стояла жизнь не Сироны, а Эсфирь, навсегда застрявшей в подвале его дома.
Мерун сделал несколько шагов в сторону, небрежно прошёлся туда-сюда. Стефана он всё ещё игнорировал, пусть и видел, как в руках того что-то блеснуло. Длинные металлические иглы, о предназначении которых сложно догадаться, не имея должного опыта. Тем противнее было понимать, что опыта было более чем достаточно, чтобы представить картину воистину жуткую. На белоснежном полотне снега ему на мгновение привиделась Сирона, кожа которой была в нескольких местах собрана теми самыми иглами; исполосована и украшена лентами — издевательски, с целью заставить жертву почувствовать себя всего лишь инструментом удовлетворения фантазий; со следами проколов, сделанных в самых разных местах — там, где больнее всего, от шейных участков чуть выше ключиц до выступающих тазовых костей. Она виделась ему даже подвешенной.
Тяжесть в голове, липкая, противная, нарастала. Он остановился. Глаза прикрыты, руки в карманах сжаты так сильно, что ладони начинали болезненно ныть от впившихся в них ногтей.
— Не интересует, — Мерун резко открыл глаза и наконец обратил взгляд на Стефана, очень собой довольного. — И задушить тебя мне ничто не мешает, для этого и оружие не понадобится. Что, скажешь, не дорога тебе твоя чищенная шкура, паскуда? Мне, сам понимаешь, не очень.
Злость требовала какого-никакого выхода: пробивалась в тяжелых движениях широких плеч, в сверкающих огнём глазах, в гневно брошенных фразах. Развесить по заборам села кишки шпика хотелось сильнее и сильнее. Играть в эти игры, притворствовать он не умел. Не его это работа, он привык работать руками. Одной аналитики было недостаточно, чтобы встать на одну ступень с обученным шпионом, да и анализировать в таком состоянии получалось из рук вон плохо. Он старался.
Позади раздался треск веток, Мерун на мгновение обернулся. Никого не было — ни людей, ни даже лисы, в пагубном любопытстве выглядывающей из-за веток. Он ждал подвоха повсюду.
— Не туда и не в то время ты попал, Стефан. Может, в ноябре у тебя и получилось бы. А сейчас январь, — он сплюнул на снег, отметив, что заметает следы быстро, скоро разойдётся метель. — Новый год — новые проблемы, куда не входят смазливые рожи зажравшихся ублюдков и девы в беде. Иголки, может, купил бы только. Не торгуешь?
Получить информацию можно было и другим способом. Стефан был не единственным шпиком в округе, да и место, где он оставлял сообщения, коли он не был чародеем, найти было лишь делом времени, а вот издеваться над ним в ответ было приятно. Хоть куда-то выплескивалась нервозность.

На небосводе зажглись первые звёзды, всего две — большая и яркая да помельче. Мерун не знал названий и предназначения звёзд, перестал смотреть на них несколько месяцев назад, а сейчас по глупости обратил на них внимание вновь. Ему всегда нравились звёзды.
Шаги по обе руки от него он почувствовал за мгновение до того, как Стефан великодушно пообещал ему пробитую голову в компании перерезанного горла. Это объясняло и параноидальное беспокойство, и шорохи со стороны леса. Мужчине не впервой было сражаться с превосходящим числом противником, не смущало и отсутствие оружия, — было абсолютно наплевать, каким будет исход битвы — держала его в узде одна лишь надежда. Если можно было допустить хоть малейшую возможность того, что шпик не лжёт, сейчас он решал судьбу Сироны.
В ночных кошмарах, таких же тёмных, как лесная чаща, его преследовало именно это: возможность собственными руками погубить сестру, допустить её смерть по глупости, слабости или нерешительности. Страхи имели свойство воплощаться не только в галлюцинациях, вызванных фисштехом.
Мерун бросил разглядывать небеса, несколько раз обернулся — вправо, где стоял плотно сложенный мужчина, коренастый и вряд ли быстрый, с мечом; влево, где стояло двое щуплых, вооруженных короткими кинжалами. Прикинул, как нужно двигаться, чтобы избежать первой волны очевидных ударов, сколько времени понадобится, чтобы добраться до Стефана. Жадный до наживы, свою жизнь тот наверняка ценил и шантаж в ответ на шантаж пришёлся бы кстати. Вот только Мер не успел бы, как ни старайся. Его рост не позволил бы провернуть маневр достаточно скорый, сталь коснётся его раньше, чем он доберётся до цели. Взгляд вновь скользнул по чужому мечу. Может, если броситься к нему первым, будет хоть призрачный шанс, вот только Стефан сбежит.
«Дерьмо», — лаконично констатировал внутренний голос.
— Давай на мгновение допустим, что я соглашусь, — Мерун хмыкнул, расправил ссутуленные мгновение назад плечи. — Допустим, что меня напугали твои сопляки. Они хоть драться-то умеют? У самого мелкого ноги дрожат так, что я слышу стук ножен о кожу.
Он шагнул в сторону того, что держал меч. Мужчина дёрнулся, обнажил оружие, взглянул на палача снизу вверх. Напряжение, решительность в близко посаженных грязно-голубых глаза. Этот стал бы драться. Вернулся.
— Что же в твоём предложении, кроме давления на положение Сироны, должно заставить меня добровольно расстаться с работой? Я люблю её не меньше. И никого там не интересует, что происходит с моей сестрой, женой и чёрт знает кем ещё.
Тянуть время, чтобы дать себе возможность составить план, — отличная стратегия, вот только не срабатывала. Не получалось никакого плана, любое действие казалось заведомо провальным, приводящим к печальным результатам. Хоть сколько-то действенной казалась лишь возможность согласиться, а под самый конец дела, получив информацию, размозжить череп слащавого шпика.
Снегопад превращался во вьюгу, холод резал глаза и морозил пальцы. Стоило бы надеть перчатки, но, выходя из дома, Мерун думал вовсе не о комфорте. Хотелось согреть их в чьей-то крови.
— Даже на это я мог бы согласиться, раз уж ты намочил портки при мысли о том, что я могу начистить твоё личико, — повёл рукой в сторону подоспевших на помощь мужчин, один из которых не примянул тут же грязно выругаться. — Справиться с ними, не упустив тебя, паскуда, будет сложно, так что я могу сказать только «да». А могу и попробовать ударить первым, начав с тебя. Поэтому давай условимся, что у меня будет хоть какая-то гарантия получения информации. Любой. С вашего рода станется получить своё и исчезнуть с товаром. Но мы так не работаем.
Саламандры вообще не работали за информацию о людях, предпочитали звонкую монету. Сегодня выбирать не приходилось, оставалось только играть ту же роль и упорно делать вид, что всё это для Меруна вопрос деловой, а не личный.
— Сделаем вид, что ты просто платишь по-своему.

Мерун ловко поймал пролетевший по ровной дуге мешок. Пальцы плохо слушались, задеревеневшие на морозе, но всё ещё на что-то годились. Отказываться от денег из принципа, раз уж он всё равно согласился на предложенные условия, было глупо. Они понадобятся ему чуть позже, когда придётся разбираться с информацией для этого ублюдка.
В отличие от импульсивного, не решившегося заручиться чужой поддержкой Мера, Стефан предусмотрел всё. Он не чувствовал, но слышал, как позади — где-то в кустах — навели арбалет — ход куда более разумный, нежели трое дурно собранных вояк, какие убежали бы при первой же вспышке настоящей ярости. От болта не уклониться как от меча, от него не спасёт ни скорость, ни сила. В лучшем случае он мог бы лишь отклониться в сторону и сместить удар в сторону от сердца. И только если стрелок не целился в голову.
Противнее всего было чувствовать собственную слабость перед лицом врага.
Упоминания о Сироне ножом скребли по душе, заставляли кривить губы, с силой оттягивать вниз плотную куртку. Ещё пара слов из паршивого рта шпика и Мерун бы сорвался, рванулся вперёд, снося всё на своем пути, будь то люди или снежные сугробы. Кровь стучала в голове, накопившийся гнев требовал выхода, а нервы натянулись так сильно, что малейшее колебание могло спровоцировать ураган.
Словно тугим обручем стянуло голову при упоминании о её любви, о желании быть спасённой. Пусть он был для неё кем-то другим, пусть вёл себя более чем отвратительно, это не лишало её теплоты и симпатии. Совесть впервые за десятки лет очнулась, неприятно кольнув хозяина. Не стал спасать, решил плыть по течению.
Всё это наверняка отражалось на его лице, так как улыбка Стефана становилась всё паскуднее и паскуднее. Тот наслаждался моральными терзаниями Меруна ничуть не меньше, чем он сам наслаждался болью своих жертв. Наверняка и руки, сжатые в карманах, прекрасно видел, и дергающийся уголок губ. Видел всё, просто не считал нужным озвучивать. Ублюдок.
— Не переживай, дождёшься свою монету, — его хватило лишь на звучное недовольство и шаг, как бы случайно пришедшийся ровно на чужую ногу. — Скоро.
Двигаться по высоченным сугробам в Предместья не хотелось, ровно как и подчиняться новым правилам игры Стефана. Ожидать там можно было разве что трупы, а то и очередную прядь волос, и о первом он сумеет узнать и позже, когда не встретит мать на рынке в выходные. Не было ещё такого дня, чтобы Арра не посетила рынок в день ярмарки — именно там Мерун и видел её чаще всего. Украдкой, со стороны, просто чтобы знать, что с ней и отцом всё в порядке.
Метель усиливалась, очень скоро нельзя было рассмотреть и дороги. Мерун, с трудом передвигая ноги в густом снегу, предпочитал идти вслепую.

— Да он тебе ноги оторвёт и сожрать заставит, если ты поставишь такие условия, — Эрс смеялся, убирая назад короткие каштановые волосы. — Никому тут твоя сестричка не интересна. Деньги тоже не помогут.
В комнате их было трое: Мерун, чёрный, будто туча, Эрс и Шунц — медик, по совместительству информатор. Сидели за сбитым из брёвен засаленным столом, над картой, в свете пары толстых свечей. Во мраке атмосфера казалась ещё более напряженной и смех Эрса в такой обстановке звучал неестественно. Как и в любой ситуации, где он предпочитал смеяться.
Мерун не стал скрывать от товарищей условий заключенной со Стефаном сделки. Посчитал, что проще умышленно накормить его ложной информацией, а партию фисштеха оплатить из его же кармана. Тех денег не хватит и на половину, но уж с этим он готов был разобраться сам, чуть позже. А подготовить информацию можно было лишь изнутри — так, чтобы подкопаться было не к чему. Справиться с этим мог только «принц» — Эрс был слеплен из того же теста, что и Стефан, а в чём-то мог того и переплюнуть, ловко пользуясь старыми связями.
— Я не собираюсь следовать условиям, — Мерун отмахнулся от его смеха, как от назойливой мухи, скривился.
— И ты, конечно же, хочешь, чтобы я утруждал себя и готовил информацию для какого-то хера, укравшего девчонку? — брюнет вскидывал брови, ухмыляясь. — А сразу нельзя было, нет? Я ж видел тебя в окно, уродина, ты какого чёрта туда один попёрся? Мозги по дороге отморозил?
— Пропил, — подал голос Шунц, — рыжий, широкоплечий, но приземистый мужчина — с усмешкой почесывая бородку. — Это-то можно устроить, вот только за кой? Ты нас ни во что не ставишь, честь нашу порочишь тут, понимаешь, а мы тебе за это что-то делай?
— Не знаю, как ты, Шунц, а я бы поставил этого засранца на место. В этом городе есть только один шпик, способный выводить из себя этого верзилу. И это я.
План операции разрабатывался медленно, с похабными шутками над привязанностью Меруна, в атмосфере полного развала. Агенты шныряли туда-сюда, открывались двери. Несколько раз к ним заглядывал Димитр — предлагал попросту грохнуть шпика и дело с концом, за что и был отправлен обратно — следить за отгрузкой товара.
Разговоры стихли лишь к вечеру, когда Шунц, едва не перевернув стол от раздражения, покинул комнату. Информация составлялась прямо на ходу, проверялась на правдоподобность и в большинстве своём отметалась. Эрс был уверен, что шпик знает достаточно, чтобы не купиться на откровенную ложь и настаивал на том, что стоит манипулировать фактами. Внося незначительные правки в истинные планы саламандр, он умышленно вёл соперника в ловушку.
— Покушение на дворянство — есть, — шпион кивнул сам себе, загнул указательный палец правой руки. — Может, именно того он и ждал. Он же не из знати. Торговые пути, проходящие в одном касании от наших — есть, — загнул следующий, — Не прицепишься, по этим путям тоже кто-то торгует, так что пусть утрётся. И, наконец, имена и даже адреса поставщиков — есть, — и третий, — Наши агенты, скажут что нужно, если потребуется.
Эрс занимался этим с задором и удовольствием, вот только то, как он при этом смотрел на Меруна, не сулило ничего хорошего. Голубые глаза, щурясь, так и кричали «теперь тебе не отвертеться». А может, всё это мерещилось ему от усталости. Сколько он спал за последние несколько дней? Два часа?
— Сколько? — севший голос хрипел, черты лица дрожали и расплывались в догорающем пламени свечи.
— Разберёмся, когда кончишь с этой эпопеей, — зевая, мужчина поднялся со стула. — В следующий раз подстрахую, может. Куда тебе без моего величества? Опять согласишься на какую-нибудь идиотскую сделку, а мне последствия расхлебывать.
Дверь с громким хлопком закрылась, с полки над ней свалилась пустая бутылка, покатилась по полу. Мерун устало облокотился руками на стол, на мгновение опустил на них голову и не заметил того, как отключился.

День, когда Мерун должен был бросить нищему монетку, выдался солнечным. Снег блестел под лучами, покрывался ледяной коркой, слепил прохожих. В такие дни невольно вспоминалось прошлое: беззаботное детство в Предместьях, где в снег можно было зарыться с головой, забыв о всяких проблемах.
Но сегодня предаваться воспоминаниям не было времени. Если кого-то и хотелось зарыть в снег, так это Стефана, лишь бы его рот больше не открывался, в своей елейной издевательской манере предлагая новые сделки. Свою часть Мерун выполнил, пусть и по-своему, остальное было делом техники. Где-то поблизости таился Эрс — прятался в толпе, виднелся в окнах полупустых домов. Принц сам настоял на том, чтобы отправиться с ним, но Мерун не возражал. Более того, сегодня он бы и сам попросил его об этой услуге. Сегодня козыри в рукаве должны были находиться у другой стороны.
Какая-то женщина едва не врезалась в него по дороге к мосту. Молодая, светловолосая и хрупкая, словно созданная по его эскизу, она заставила Меруна ненадолго застыть на месте. За своими мыслями он не слышал её тихих, неловких извинений, не видел стыдливо опущенных глаз. Это показалось новой хитроумной ловушкой, расставленной на него, призванной отвлечь от настоящего дня. Нет, сегодня он мог лишь бросить ей короткое извинение. Он найдёт её позже, а может, забудет. Это было неважно.
Народа перед мостом в Старую Вызиму почти не было: толкалась пара стражников, громко обсуждая, сколько бы и где сегодня выпить, обсуждая матом; медленно брела по мосту кметка, нагруженная тряпичными тюками; четко выделялся бродяга, сидевший ровно на углу моста. Ждал назначенного часа, проклятый агент.
«Посмотрим, кто выйдет победителем сегодня, — думалось Меруну, когда монета со звоном упала в жестяную коробку нищего. — Кто будет смеяться последним».

Отредактировано Мерун (2017-04-27 20:03:50)

Не стоило ожидать, что Стефан явится к мосту лично, едва услышит звон монет. Как и у любого шпиона, игрока невидимого фронта, у него повсюду были лазейки, связные. Даже та девушка, что столкнулась с ним по пути к мосту, оказалась купленной. В попытке угнаться за информацией тот купил весь город? Признаться, Мерун не удивился бы, узнав о том, что каждый второй в Вызиме — шпик, просто со своей собственной сферой интересов.
— Буду, — крепко ухватившись за её тонкое запястье, он оскалился в хищной ухмылке, заглянул ей в глаза. Карие.
Её прощальная улыбка была нервной, слегка напуганной, убежала она так же быстро, как и появилась. Пешка в этой маленькой игре, когда-нибудь и она пожалеет, что ввязалась в эту авантюру.
Поглубже вдохнув свежий морозный воздух, Мерун развернул пергамент. Намеренно ли, Стефан выбрал место людное — такое, где не с руки было ввязываться в драку или открыто нападать. Корчма в Купеческом квартале и сама по себе пользовалась популярностью, а уж во время приезда бардов, тренькавших на лютне, и вовсе становилась самым людным местом после разве что замка, где вечно толкались толпы придворных, слуг, каких-то дворян, требующих привилегий. Он рассчитывал, что это станет помехой для агрессивного, нелюдимого Меруна, однако не учел одного: сегодня тот был не один.
Эрс притаился на соседней крыше, зорким глазом наблюдая, как скрывается в канализации бродяга, как мечется по площади светловолосая девчонка — точно ждала сигнала, шлюхина дочь. На этот случай у него были свои пешки, расставленные по городу с ничуть не меньшими заботой и расчетом, чем у Стефана. Из строя девицу вывел рыжий кмет, на бегу сбивший её с ног, осыпавший тысячей извинений и предложивший почистить одежду у его матери — потомственной прачки.
Болтаться по верхотурам в такой холод, да ещё и на такой скорости было неудобно: Мер словно с цепи сорвался, припустив в сторону Купеческого квартала. Значит, Стефан решил сыграть в игру на публику, где каждый будет его невольной защитой и свидетелем. Забыл, тварь эдакая, в чьём городе решил распоряжаться. Славному королю Фольтесту, конечно, было не занимать харизмы и любвеобильности, с коей он делал себе наследников, но только дурак не знал, что в Вызиме есть всего две силы, с какими считались: они, Саламандры, и Орден Пылающей Розы. Никаким вшивым Стефаном, чтоб ему сквозь землю провалиться, тут и не пахло.
Он очень сильно ошибался, когда ставил на корчму. Уж где-где, а в таких местах Эрс, родившийся и выросший в знатной семье, общительный и, что уж прибедняться, красивый, чувствовал себя как рыба в воде. Спрятав в ближайшем перевалочном пункте дорожный плащ и форму, скинув кожаные элементы брони, он заявился в трактир при параде: в накидке, отороченной мехом, дублете и тёмных узких брюках. Ни дать, ни взять очередной знатный хер, приехавший послушать, как голосят и мучают лютни местные барды. Вот только под дублетом он прятал кинжалы, а сбоку, на поясе, под накидкой скрывался арбалет.
Эрс занял место наверху, на втором этаже. Увидев кошель с деньгами, корчмарь мигом организовал ему отдельный стол и даже великодушно поставил вина. Играть роль нужно было до конца. С этого угла открывался отличный вид на спину Стефана и кислую рожу Мера. Рука шпика стояла так, будто он держал под столом оружие. Может, тот же арбалет; может, нож. Что ж, к тому они тоже готовились, верно?
— Здесь, — Мерун, уже сидя за столом, развернул небольшую карту города между двумя кружками пива, нетронутыми никем из них, — чуть дальше Храмового квартала, сможешь найти партию, которой интересовался. Красными линиями отмечены пути сбыта, кресты — места расположения людей, за это ответственных. Их имена на обороте, вместе с той информацией, что интересовала тебя больше всего. Ты просто хотел выбить себе место под солнцем, верно? Предотвратить покушение ещё до того, как оно свершится, да ещё и в Нильфгаарде — большое дело.
Лицо его сегодня не выражало ничего, кроме неприязни. Может быть, раз-другой он позволял себе бросить на Стефана всё такой же горящий взгляд красных глаз, но в остальном Мерун упорно делал вид, что ничего не происходит. Несколько раз оглядывался по сторонам, будто ожидая от оппонента подвоха, — точно так же, как и в прошлый раз.
За соседним столиком Эрс аплодировал женщине-барду, едва успевшей закончить балладу. Не знай он, кто это на самом деле, тоже решил бы, что это всего лишь сын какого-нибудь дворянина, ищущий развлечений: он будто бы интересовался лишь происходящим на сцене, с наглой ухмылкой шлёпал рыжую служку по ягодицам.
Он ждал, что Стефан попытается каким-то образом проверить информацию или по меньшей мере обмануть, сбежать раньше времени, снова подключит к игре своих пешек, и очень удивился, когда на стол легка ещё одна карта. Ещё меньше его собственной, сопровождаемая запиской, она стала условным сигналом для обоих саламандр.
Мерун успел только коснуться бумаг и тут же с силой толкнул стол руками, опрокидывая его в сторону Стефана. То, что тот был при оружии, чувствовалось ещё во время переговоров, из-за чего пришлось отклониться — если шпик и попадёт, то только в какую-нибудь из ног, что не станет большой проблемой. Одновременно с этим раздался другой выстрел: Эрс одним движением выхватил арбалет, нажал на спусковой крючок. Если и было в этом мире что-то, что он умел лучше, чем кривляться и ёрничать — это стрелять. Болт прошил шею насквозь, вошёл в стену рядом с той самой рыжей служкой, с испугу выронившей поднос.
— Это покроет ущерб твоему хозяину, — огромный, Мерун нависал над ней, словно скала.
Мешок она взяла трясущимися руками, кивнула и сбежала вниз по лестнице.
— Сегодня дежурят Микула и Гнашек, проблем не будет, — Эрс свесился вниз через перила, выглядывая стражу в толпе. — Оставим его на чердаке, после выступления Косой заберёт. На этой неделе нанялся на грязную работу, что облегчает нашу. Эй, ты вообще здесь, рыцарь без страха и упрёка?
Звуки наверху были приглушены гулом толпы и концертом лишь частично, люди всё равно рвались посмотреть, что творится на втором этаже. Путь им преграждал Мерун, стоявший у самой лестницы, не замечавший даже своего ранения, боль от которого ещё не успела разойтись по телу. Он снова и снова вчитывался в адрес, указанный в записке, вглядывался в небольшую карту, заляпанную кровью — то ли его, то ли Стефана.
— Мне нужно выдвигаться в Марибор. Сегодня же.

В саламандрах с пониманием относились к личным делам членов группировки, на большую часть никто и вовсе не обращал внимания: любые хобби, увлечения, будь то грабёж и насилие или пение по ночам в корчме, всем было плевать. Карались лишь самовольные, несогласованные с планами лидера отъезды и действия наперекор установленному порядку. Внезапный отъезд Меруна (и Эрса с Шунцем, вызвавшимися не столько помочь, сколько посмотреть) попадал в первую категорию.
Палач прекрасно знал о цели своей работы, о том, какая роль уготовлена ему в ближайшем крупном деле и всё равно настаивал на своём. В тот день они крупно ругались — на пол летели бумаги, в некоторых местах кожу Меруна прожгло магией огня, однако он не отступался. Ни огонь, ни вода, ни любая другая стихия или обстоятельство не переубедили его. Он обещал вернуться вовремя, не позже конца января, и Азар Явед вынужден был ему поверить.
— Я вас с собой не звал, — холодно бросил Мерун товарищам, лениво развалившимся на сене, коим была устлана повозка. — Какого чёрта за мной поплелись?
Мужчины не стали отвечать. Однажды, когда все они только встретились, им пришлось участвовать в крупной заварушке, всем троим. Засада конкурирующей группировки оказалась продуманной, их зажали в кольцо, — второго августа, Эрс как сейчас помнил летнюю жару и закатное августовское солнце — и он уж думал, что шансов выбраться живыми нет ни единого. Тогда он впервые увидел Мера таким, каким он был на самом деле. Неистовый, словно озлобленная мантихора, он бросался на врага снова и снова, не замечал ни собственных ран, ни того, что некоторых из них разрывал руками.
«Ну и силища, — думал он тогда, в шоке, частично болевом, валяясь под одной из городских стен. — Нечеловеческая».
Мер сам себя не помнил, когда приходил в ярость, имел мало общего с человеком в обычном понимании, а под наркотой мог перебить если не мелкую армию, то хороший такой отряд. И насколько сумел выяснить Эрс, лучшим катализатором этой ярости была Сирона. Он бы погиб, не двинься они вместе с ним, а он не за тем уже дважды вытаскивал его с того света, чтобы он так глупо умер, не отдав долг.
— Со следующей деревушки на своих поскачем, — Шунц всмотрелся в линию горизонта, прищурился. — Быстрее будет.
Зимой путь до Марибора был осложнен заснеженными дорогами, заледеневшими тропинками и невозможностью срезать путь через пролесок. Им приходилось скакать по тракту, теряя драгоценное время, до последнего загонять коней. Ситуацию осложняло оружие — то и дело сотники, стоявшие на границах крупных поселков, пытались содрать денег с вооруженных путников, привлечь их к ответственности за что-то, о чём они не имели ни малейшего понятия. Тогда в дело вступал Мерун. Обычно хватало нескольких слов, сказанных глухим обозлённым рыком, чтобы деревенские сотники шли своей дорогой, но временами доходило до меча. Они ещё не доехали, а он уже размахивал своей «Звездой» с таким остервенением, словно именно эти сотники и украли его сестру.
То, что обычно звали кровавой яростью, уже не поддавалось контролю. Шунц и Эрс предпочитали общаться между собой, не вовлекая товарища в беседы на привалах, не тревожа его без повода. Мер не отказывался от еды, но тот случай с живой крысой, пожалуй, отбил у наемников всякое желание задавать вопросы.
В Мариборе их ждали. Конкретно говоря, ждали Меруна, остальным пришлось перебиваться в местной корчме. Денег хватало, а вот вопрос о том, чтобы явиться к «хозяину» вставал ребром. Либо он шёл один, либо не шёл никто. Здравой мыслью казалось отсидеться в том лесу, где и стоял второй особняк нильфгаардского вельможи. На том они и порешили, оставив палача один на один с кровью, бьющейся в голове.
Вторая часть инструкций была предельно ясной, ровно как и первая: явиться в особняк в строго определенное время. О том, что должно было ждать его там, Мерун даже не задумывался. Речи не шло ни об аналитике, ни даже о простом размышлении. Ему было всё равно. Он знал, что шёл не играть по правилам какого-то ненормального. Он шёл убивать, убивать всех, на кого падёт взгляд его серых глаз, под ярким зимним солнцем почти бесцветных; убивать и чувствовать, как горячая кровь заливает образовавшуюся в голове пустоту. Он чувствовал запах смерти всюду.
Свободная форма одежды позволяла воспользоваться парой преимуществ. Броня, какой бы она ни была, тоже могла называться одеждой. Он не носил лат, как делали рыцари, но всегда прикрывался кожей со стальными пластинами, защищавшими самые уязвимые места. Плащ, плотный, черный, скрывал под собой её неприглядный вид. Вид и меч, сегодня закрепленный на спине непривычным образом. Если какая-нибудь тварь попросит его снять — забьёт, без меча.
Дом, скорее особняк, был обнесён высоким забором и прятался так глубоко в чаще, что без карты Стефана он точно плутал бы больше часа. Если бы не цель собственного визита, Мерун никогда не подумал бы, что именно здесь могут держать его сестру. Когда-то он сталкивался с рабовладельцами и чаще всего купленных рабов держали вовсе не в таких условиях — в хлевах, словно скот, или на рудниках.
«Тем хуже для него, — лицо не выражало ничего, будто посмертная маска, когда стража молча проглотила брошенное им приглашение. Жест неуважительный, не принятый в этом месте. — Для каждого из них».
Он был уже на грани, но ещё не понимал, что переступит эту грань одновременно с порогом главного зала. Представления, какое готовил для него хозяин дома, Мерун уже не пережил бы. Мерун — нет, но он — обязательно.

Открывалась дверь за дверью, из боковых комнат то и дело доносились приглушенные стоны, всхлипывания, коридоры были пусты. Мерун не видел перед собой ничего, кроме цели — не прислушивался, не смотрел, только двигался вперёд, пока наконец не оказался перед дверьми нужного зала. Закрытые, их открыть он должен был сам.
Профессия, увлечение девушками, неизменно погибавшими от его руки, все это казалось сущей мелочью в сравнении с тем, чем увлекался нильфгаардец. В просторной зале не горел свет, лишь жаровни на установленной сцене, свечи и шнур, огонь которого отбрасывал причудливые тени на девушек, связанных и стоящих в таких позах, что оставалось лишь дивиться, как они ещё не сломались. Похожие на птиц, на предметы мебели и чёрт знает на что ещё, они создавали собой понятную только нильфу картину, в центре которой...
— Сирона, — пожалуй, этот удивленный шепот был последним осмысленным словом, сорвавшимся с уст Меруна за этот вечер. За этот и десяток последующих.
Остановить нарастающую ярость было невозможно ещё в пути: уже сегодня утром мужчина показывал неутешительные результаты, едва не задушив трактирщика за простой, невинный вопрос. Товарищам пришлось с силой оттаскивать его и напоминать, что цель его не здесь. Верно, цель его была здесь и теперь, теперь-то нечему было его остановить.
По тонким губам скользнула улыбка, он оскалил зубы, словно хищник, столкнувшийся с достойной добычей. По углам стояли стражники — около шести в этой зале, несколько в коридоре. Люди в зале были тоже, а между ними сновали ещё девушки: обнаженные, перетянутые кожаными лентами, с бубенцами, прикрепленными к соскам.
Он уже не замечал деталей, все люди — просто пятна, цели. Взгляд упал только на длинные вилки с двумя зубцами, какие носили девицы на подносах. Пригодятся, если получится.
Занавеска, драпировавшая залу, отлетела в сторону первой, попав ровно в лицо одному из стражников, а Мерун одним стремительным рывком преодолел чуть ли не половину помещения, на ходу вытягивая меч из ножен. Его «Звезда» звенела и ждала крови не меньше хозяина. Думать о выгоде, о последствиях не приходилось, не выходило думать вообще. Кровь брызнула вокруг, залила лицо, ближайшие углы сцены. Горячая, липкая.
Его — горькая, слабо металлическая на вкус.
Женский крик, не связанные девушки в рассыпную бросились из зала, не выдержав зрелища. Первый заслужил простую смерть — меч просто опустился ему на голову, криво разрубив пополам. Неприглядное месиво, оставшееся от человека не понравилось бы никому. Стражников, однако, это не останавливало.
«Звезда», залитая кровью, сияла снова и снова. С рыком, достойным зерриканского льва, Мерун бросался на врагов, в каких бы количествах они не заявлялись из коридоров. Они превосходили его числом, пытались задавить кучей, не давали развернуться, чтобы взмахнуть мечом. И тогда он действовал без оружия. Крутился, избегая некоторых ударов, с силой, ненормальной для человека даже таких габаритов, толкал их друг на друга, снова брался за меч. Кто-то всадил кинжал ему в правую ногу, — ровно туда же, откуда недавно пришлось извлекать арбалетный болт — кто-то мажущим ударом меча задел бок. Он не заметил, не чувствовал боли и запаха собственной крови.
Жар, гнев, чувство битвы, неугасимая злость заливали ему глаза. Мерун не помнил цели, не понимал, что и с кем делает, хотел только чувствовать, как плоть податливо крошится под его руками, как хрустят кости и разрываются ткани. Он хотел слышать их крики, искупаться в их поганой крови. Какой-то мужик попытался напрыгнуть на него, оглушить, ухватился за волосы. Мер с силой впился зубами в его щеку, рванул, почувствовав, как кровь заливает рот. Крик едва не оглушил его.
«Громче, — взмах меча, чей-то удар, звон стали о сталь. — Громче!».

— Знаешь, они начали уходить с частокола, — Эрс наблюдал за происходящим снаружи, прятался в чаще совсем недалеко от забора вместе с Шунцом и теми ребятами, что согласились за деньги махать мечом. За большие деньги. — Самое время принцу вступить в битву, не находишь?
Шутки товарища и Шунцу стояли поперек горла и тот попросту вышел на свет вслед за ним. «Принц» должен был открыть ворота, а уж потом они с парнями разберутся. За высоким забором шуршал гравий, стража стекалась в дом. Страшно было представить, что останется от Меруна после такой стычки. Или, может быть, что останется от стражи?
«Что останется от нас, если он помрет или не остановится, — медик вздрогнул, махнул наймитам, чтобы двигались внутрь. — Вот уж где будет потеха. Столько прожить, чтоб сдохнуть из-за какой-то курвы».

Нильфгаардец нашёлся только в шестнадцатой комнате. Мерун прошёл их все, распугивая гостей одним только видом, раскидывая стражников в стороны. Он нужен был ему больше всего, он не остановился бы, пока не почувствовал, как кровь ублюдка стекает по его рукам. Он хотел его целиком — разорвать, уничтожить. Хотел его сожрать.
— Тебе нравится боль, — когда они остались один на один, палач прижал его к стене за шею, удерживая на весу. Как и многие другие, нильф был ниже. — Так же сильно, как и мне? Я бы показал тебе настоящую...
Шепот перерос в смех, громкий, истерический, когда Мерун положил руку на сердце противника. Тот говорил что-то, наверняка продолжал своё представление и сейчас, ждал от него сентиментальностей, достойных любящего брата, прямо как Стефан. Сегодня от него можно было ждать только одного.
С безумными глазами, словно бык на арене, он заносил меч — быстрее закованных в латы стражей, топтавшихся в коридоре, быстрее кинжала, извлеченного мужчиной из кармана. Этот разошелся по швам ничуть не хуже гостя, погибшего первым. Все люди внутри были одинаковыми.
Такими красивыми. 

Непереносимая вонь. В зале пахло битвой, несло трупами, свечи и жаровни уже не могли перебить этот запах. Девушки на сцене, тоже забрызганные чужой кровью, стонали и не могли понять, что происходит. Одурманенные, они вряд ли осознавали, какую кровавую баню устроил тут один единственный посетитель. Нильфгаардец должен был дважды подумать, прежде чем звать его сюда.
Задуматься о том, чтобы освободить связанных, Мерун не мог. Его шатало, в груди торчал обломок чьего-то меча, «Звезда» валялась в стороне, но он не останавливался. Голыми руками он отбивался от ударов, что уже пробивали броню, полосовали подставленные вместо щита предплечья. Кровь, кровь, всюду кровь. Противостоявший ему стражник подскользнулся, свалился, напоровшись на собственный меч. Мер смеялся, хрипло, нездорово, противно. Боль всё ещё не проступала.
В коридоре раздавались шаги — множество ног топтало коридор, стража торопилась спасти хозяина. Смех стал громче, его эхо разносилось по зале. Несколько шагов к сцене, сапоги с чавканьем и хлюпаньем опускались на остатки тел, на лужи и чьи-то слетевшие латы. Он шёл к ней, только к ней, связанной в этой глупой позе на сцене, где одна за одной гасли свечи. И в руках его, вопреки ожиданиям, было человеческое сердце, не меч.
Мерун ждал, что сердце нильфа будет чёрным, однако нет, вырванное из рассеченной грудной клетки, оно было таким же ярко-красным, как у других. Кровь заливала рот, металл чувствовался больше обычного. Его сердце на вкус было слаще любой водки. Кровь пьянила сильнее фисштеха.
Он хотел подарить его ей, бросить к её ногам. Вышло иначе.
— Так испортить твоё тело, — этот хрип определенно не был голосом брата Сироны, однако рот открывал именно он, всё с тем же смехом проводя пальцами по порезам на бледной коже. — Самым отвратным именем, какое только можно найти.
Кинжал для того, чтобы перерезать верёвки, он вытянул из себя — тот вошёл ровно в левый бок, ближе к паху. Кровь хлынула сильнее, мир пошатнулся. Сил хватило только на то, чтобы покончить с вязкой да накинуть на сестру окровавленный плащ. Он уже не понимал, что происходит, но всё ещё смеялся. Ровно до того момента, как с грохотом свалился на пол. Обломок меча при столкновении с полом вошёл глубже.
Парни ворвались в залу как раз вовремя. Остатки стражи сцепились с наемниками, вперёд двинулись лишь главные участники операции.
— Мать твою, — Эрс скривился не столько при виде трупов, сколько при виде оставшихся на сцене девушек, связанных, в отличие от Сироны, у которой завязанными остались одни глаза. Впрочем ей, закутанной в окровавленную тряпку, он тоже не завидовал.
Не нужно быть гением, чтобы догадаться, что здесь происходило. Составить картину было очень легко по отброшенной в сторону «Звезде», трупам, изуродованным и расчлененным, и телу Меруна рядом со сценой, где и проводился основной перфоманс. Нильфгаардец был тем ещё ублюдком, но представить того, кто в самом деле заслуживал подобного было сложно. Не стоило и задумываться, что в такие моменты происходило в голове у их товарища.
Шунц бросился к Меруну первым, проверил пульс, залил какими-то снадобьями открытые раны. На первый взгляд пациент был скорее мертв, чем жив: дыхание сбито, едва прослушивалось, пульса почти нет, обширная кровопотеря. Лекарь грязно выругался и принялся вытаскивать из дорожной аптечки повязки. Если не сделать хоть что-то, придётся ему худо.
— Что ты стоишь, твоё ебанное величество? — чем сложнее была работа, тем чаще Шунц ругался и грубил. — Баб развяжи. Хочешь — парочку себе забери, но как истукан не стой. Они под фисштехом, небось, так что развяжи и выведи. Сами потом разберутся.
— Спасибо уж, тут ни одной рыжули, — Эрс развел руками, ножом перерезал веревки на той девке, что напоминала цаплю своей позой. — И смотри не трогай нашу королевну, а то этот ирод восстанет из мертвых, лишь бы наши глаза паршивые на неё не смотрели. Зря, думаешь, он её одну в плащ свой замотал?
От шуток шпика начинало тошнить, вот только думать об этом было некогда.
— Забудь, плюнь на них, — рукой он подозвал соратника поближе. — Развяжи и пусть делают, что хотят. Сестра его сама пойдёт, а его тащить придётся. Надо чародея, иначе помрёт. Прям тут и помрёт.
Таскать такие туши Эрс не любил. Долг Меруна рос в геометрической прогрессии, как заем в банке Вивальди, но отчего-то в груди неприятно щемило. Из всех знакомых ему людей, смерти этого верзилы хотелось последней.

Перед отъездом в Марибор саламандры получили четкие инструкции: если они не успевают вернуться к концу января, они используют талисман Азара Яведа, чтобы связаться с базой и получить портал. В полном составе или нет, они должны были вернуться. Шунц счёл здравой мыслью воспользоваться безделушкой и порталом, чтобы попытаться спасти жизнь товарища. Каким бы странным он ни был, но поле боя такая единица была незаменима, да и информацию он тянул из людей в своем кабинете будь здоров.
Они не были уверены, что лидер не прибьёт их за это, однако выбора не было. Эрс, как самый языкастый и способный, разговаривал с Яведом сам. На удивление, необходимость открыть портал, да ещё и прицельный, на несколько человек, не разгневал мужчину — тот отнёсся к этому как к необходимости, в отличие от девчонки, прибывшей вместе с ними на базу в Вызиме, и обширным повреждениям на теле Меруна. Он был чародеем, но не целителем, помочь здесь мог лишь косвенно.
— Хоть как-то, — Шунц пожал плечами, наблюдая за тем, как Димитр и Скель перенесли Мера на кушетку. — Остановить кое-какие процессы, и я смогу его подлатать чуток. В себя не придёт долго, но может хоть выживет.
— Уберите отсюда эту соплю, — хмыкнул Эрс, заметив, что Сирона до сих пор здесь. — Или бросьте поблизости в лазарете. Мешать же будет.
После никто не обращал на неё внимания. Никому не было дела до испуганной бледной девицы, закутанной в огромный плащ старшего брата. Эрс давно ушёл, ровно как и остальные бандиты, остался только Шунц — нацепив на нос очки, он скальпелем надрезал кожу товарища, чистил раны, извлек обломок меча из его груди. Вошел глубоко, лишь чудом не задел сердце и легкие. Рыжий чертыхался через раз, заламывал руки, выливал растворы литрами. Несколько раз заходили чародеи — помладше, всего лишь рекруты, но и те пытались оказать посильную помощь. Заклинания были сильнее медикаментов, а если и не выходило заклинаниями, то Шунц просил их усилить снадобья.
Лишь спустя шесть часов лекарь счёл работу законченной. Мерун был перевязан почти целиком, от правой ноги до горла, был бледнее обычного и еле дышал.
— И то хлеб, — медик вытер со лба пот, устало выдохнул и будто только сейчас заметил Сирону. — Ты, мелочь. Раз уж осталась, будешь вливать в него вот это снадобье, — рукой, испачканной в крови, он махнул в сторону синего флакона на столе, — каждые два часа. Смекнула? Не зря тебя, курву эдакую, из самого Марибора тащили.
О столешницу ударились перчатки, раздались тяжелые шаги, хлопнула дверь. В лазарете остались только они: едва спасённая Сирона и Мерун, застрявший на границе между жизнью и смертью. 

Лазарет на базе не имел ничего общего с лазаретом в принципе — несколько коек, грязный пол, разбросанные по столу инструменты. Да и больной был всего один. Здесь обычно оставляли умирать, сделав всё возможное, нежели лечили. Как часто говорил Шунц: «я всего лишь лекарь, а не волшебник», да и наемники редко простужались, чаще приползали сюда изрезанные или больные триппером, лечить который медик научился в свои первые годы в академии. Чего проще, будучи завсегдатаем борделя и гулящим студентом.
Мерун был случаем особенным. Зачастую таких бросали, не тратя время и медикаменты, однако в таком организме должны были найтись силы справиться. Шунц верил, что такому громиле хватит выносливости справиться и с этими ранами («Да он не сдох, когда ему глотку перерезали!»), а Эрс встал в позу и чётко дал понять: попытка выбросить его товарища без шансов на реабилитацию заставит особо пронырливых иметь дело с его луком. Он сам не знал, зачем это делает, просто поддавался минутным желаниям. Он слишком привязался к этой унылой роже, к пшеничным волосам, часто заляпанным чёрт знает чьей кровью, к широким плечам и огромной тени поблизости. Пусть только попробует сдохнуть.
— Оставь её, — бросил Шунц Скелю, получившему скальпелем от ушлой сестры Меруна. — Сделаешь что-нибудь, так за ним встать и навалять тебе не заржавеет. Впрочем, не такая плохая мысль, мать его.
Недовольно ругаясь под нос, получив перевязку, Скель вышел из лазарета, в последний раз стрельнув в сторону Сироны злобным взглядом. Он затаил обиду, какую обязательно выместит на девке или её братце, как придётся. Лучше бы было, конечно, на девке. С Меруном они временами неплохо ладили, да и гадить раненому товарищу ой как не хотелось. О том, что значит для палача младшая сестра ему было невдомек.
Сирону часто оставляли одну. В лазарете время от времени появлялся только медик. Несколько раз заглядывали какие-то люди, но им не велено было с ней говорить. Старших по иерархии с неохотой, но всё же слушались. Однажды ей принесли одежду — простые тряпки, серое женское платье, чуть большего размера, чем требовалось; потрепанная куртка и обувь. Достаточно, чтобы выбраться отсюда или попросту не мерзнуть в одном плаще, в какой она цеплялась, словно в слиток золота. Грязный, окровавленный, он не вызвал бы ни у кого доверия.
— Его не будут здесь держать, мелочь, — Эрс разговаривал с ней издалека, стоял, прислонившись к дверному косяку в лазарете, поигрывая небольшим ножом. — Придётся отправить его домой. Мы пойдём короткой дорогой, тащить этого медведя — та ещё работёнка, а ты пойдёшь пешком. По улице. Ты можешь и отказаться, конечно, но любит тебя твой брат, а мы... Смотри, как бы тебя одну мы не трогали хуже, чем этот чёрный выблядок.
На мгновение он замолчал, нахмурив брови при взгляде на друга, а потом заговорил вновь:
— Он был бы недоволен, сделай мы так. Послушайся.
Так и случилось. Всего два дня Мерун провёл в лазарете, потом Шунц и Эрс озаботились тем, чтобы доставить его в старый дом на окраине Вызимы — через тайный ход в подвале, где до сих пор висел портрет Сироны в ярком осеннем комплекте. Портрет и больше ничего. Ни следов очередных его девок, ни бутылок, ни наркоты. Казалось, что свои последние дни Мерун провёл где-то далеко от дома.
Здесь было приятнее, чем в лазарете: не так грязно, пусть и пыльно; тише, не шастали туда-сюда никакие злобные рожи. Шунц, не уверенный в том, что сестрица всё-таки будет заходить в этот дом, на всякий случай оставил на столе не только лекарства, но и записку. Список снадобий, время приема и частоту перевязок. Свою походную аптечку он тоже оставил. В первый раз собирался заглянуть сам, даром, что идти не так и долго, и проверить, будет ли девчонка, а дальше уже решить, что делать. Не казалось, что та в состоянии заниматься немощным братом. Свои порезы она обработать так и не дала, а выглядели они скверно — может, гноиться бы начали, продолжай она разгуливать в одном только грязном плаще.
Подумав, оставил ещё несколько снадобий, в том числе успокоительное, и удалился тем же путем, что и пришёл, не забыв закрыть подвал на замок. Однажды Эрс оставил его открытым, за что едва не вылетел в окно. Мерун жутко злился, когда его хобби грозились стать достоянием общественности. Его небольшой семьи, если точно выражаться.

Он не знал, сколько времени прошло и как долго он был в отключке. С трудом вспоминался последний день в сознании. Марибор, кровь, кровь, кровь, жуткая ярость, поглотившая его целиком, и Сирона. Ему хотелось дернуться при воспоминании о ней, однако ни одна мышца не слушалась, дышать можно было с трудом. Глаза не могли привыкнуть к свету, открыть их тоже было сложно.
Высокий потолок, сколоченный из бревен, знакомые балки. Он был дома, наверное, один, не мог пошевелить даже пальцем и чувствовал себя так, будто ещё несколько секунд и потеряет сознание снова. Память не откликалась, подкидывая лишь воспоминание о вкусе и запахе чужой крови, плоти. Он сумел что-нибудь сделать? Сделал что-нибудь жуткое? Ранил её, как бывало в его кошмарах? Голова болела при каждой новой мысли. Как долго? Зачем? Где? Болью сводило грудь, будто пробитую насквозь.
Сумел пошевелить пальцами лишь спустя несколько долгих минут, мышцы успели отвыкнуть от нагрузки. Долго, по меньшей мере три дня, если не больше. Вместо слов из горла вырвался лишь  приглушенный хрип, оно чертовски пересохло. Хотелось сдохнуть и он чувствовал, что в этот раз был к этому поразительно близко.