Ночь чернела, звезды исчезли, растворился и намек на месяц.
Чернел взгляд, устремленный на толпу, бунтующую за стеклом, подобно муравейнику, в который ткнули палкой. Разноцветному, но такому серому. Разностороннему, но такому безличному. Букашки, ползающие по телу земли, ржущие, жрущие, отравляющие все, к чему прикоснутся. От толпы веяло агрессией, веяло злобой и завистью, похотью, отвращением и забвением. Проблески чего-то светлого были столь незначительны, что почти не замечались. Кто-то кому-то помог. Кто-то обратил внимание на чужую беду. Кто-то даже подумал о чем-то хорошем, но тут же увидел оголенные плечи пышной девки, и отбросил все те мысли, обратившись к грязи.
Так и есть. Грязь, сплошная, тягучая, гадостная, которую надо смыть, и смыть кровью. Потому что, как приказал древний закон, кровь за кровь.
Но что стоит кровь нечистивцев супротив крови невинного? Сто к одному, тысяча, десять тысяч?
- Тирель, - послышался чей-то хриплый голос, - как голова?
Черная голова повернулась к говорившему. Сверкающий человек с металлом, дарующим боль и забвение. У него есть имя, есть жизнь, есть убеждения, и он считает себя верующим. Но во что? Во что верует тот, кто убивает других верующих, пусть их вера и отлична? В чем есть суть вражды и борьбы, как не возобладание сильного над слабым? Иного закона нет. Ибо издревле...
- Эй, малец, слыхал меня? - из полутьмы проступило морщинистое лицо. Пришлось прикрыть глаза, чтобы как следует рассмотреть это лицо, запомнить, или напротив, вытащить из памяти. Тысячи лет был до людей, и тысячи лет будет после. Люди - болезнь временная, как плесень на грибнице.
- Я в... - скрипел его неожиданно молодой звонкий голос. Он умолк, словно испугавшись его; не привык быть таким громким. Шуметь листвой, медлить за волчьей стаей, бдить за беличьими схронами, но не говорить так, что его могли услышать на другом конце леса... города, каменного леса, где нет жизни, есть только смерть, грязь и уныние.
Морщинистое лицо хмурилось. Человек ждал.
- Я в порядке, - наконец ответил он тише, - голова прошла.
- Ну-ну, - недоверчиво ответствовал человек, нахмурившись. - Тебя здоров приложили оглоблей. А как...
Человек сделал неопределенный жест рукой.
- Больше не кровит, - тихий голос не звенел от гнева, а черные глаза следили за человеком. - Промахнулся.
- Ага, - хмыкнул человек, - лекарь тоже такое сказал. Но тебе б не подниматься, Тирель. Не каждому удается выжить, когда... такое.
Лучше бы мальчишка умер. Но этого человеку слышать не стоило. Ему нужно затаиться, нужно... а нужно ли?
Надо на улицу, ближе к природе, ближе к деревьям. А для этого надо избавиться от человека. Он стоял, ждал чего-то, не уходил. Будто сомневался, не верил. Лекарь не увидел смертельную рану, и человек ее не увидит - он об этом позаботился. Никто не узнает, что случилось на самом деле, иначе его величие...
- Бывай, Тирель, - наконец проговорил человек, подняв руку. Черная голова наклонилась - так, должно быть, люди прощались.
- Прощай... человек, - прошелестел Старый Король, сверкнув зеленью глаз, что мигом скрылась, спряталась за чернотой бездушия.
Рука - тонкая, но сильная - ухватилась за плащ, висевший рядом с дверью. Черная голова скрылась под ним. Дверь распахнулась, встречая острыми кинжалами мороза и холода. Босые ноги ступили на жалящий снег и устремились медленным шагом вслед за человеком. Толпа вокруг кружилась, сверкала, смердела - завистью, ненавистью, похотью. Никто не был счастлив, но каждый пытался провалиться в мгновения радости, чтобы не помнить, чтобы не знать, какой день наступит завтра.
Если наступит.
Человек свернул в переулок. Он свернул за ним. Снег под босыми ногами таял до земли, и там пробивались в неприветливые морозы слабенькие ростки, мигом умирающие, затаптываемые толпой, что будто волна сносила всякую надежду на лето посреди лютой зимы.
А вскоре из переулка раздались тихие и сдавленные хрипы, которые никто не услышал, ибо некому было. Потому что люди не слушают, не видят и не слышат, потому что кричат и поют, смеются и горюют. Каждый - сам по себе, пусть и находились в толпе.
За забором, по которому сползали останки вспоротого человека, виднелась скотина. Черные коровьи глаза уставились в сверкающие зеленью человеческие, но видели за смертным телом куда больше. Глупая одомашненная скотина видела и понимала, что требует от нее безмолвный властитель земли, лесов и полей, как понимала, что погибнет. Но людям нужно преподать урок. Людям нужно пустить кровь.
- Глядите-ка, кто тут у нас, - раздался позади него голос. Человек. Еще один. Он обернулся, и чернота глаз устремилась на сборище людей, от которого несло хмелем, грязью и желанием обтесать о кого кулаки. Их было много. Недостаточно, чтобы напугать его. Но одинокого человека? Определенно.
- Вы гляньте, - присвистнул кто-то из них, - воришка! Ха, укокошил того старика, гля!
- Че, малый, за сапоги, да? - хмыкнул кто-то. - Босый убивец, вот умора.
- Вас много, - звонкий громкий голос звучал сейчас как нельзя кстати. Эта фраза поставила задир в тупик: они переглянулись, хмыкнули. Кто-то пожал плечами.
- Ага, глазастый какой сыскался. Ну че, делись добычей, босый. А мы страже тебя не сдадим.
- Их тоже много, - звенел голос, и забор за спиной тряхнуло от сильного удара.
Со всех сторон Новиграда раздалось мычание, блеяние, кудахтанье, мяуканье и гавканье. Вся живность, бывшая в городе, подала голос, и он услышал их. Экзотичные заморские звери завыли в зверинце. Даже мыши и крысы отозвались, готовые отомстить человеку даже не за его деяния - за само существование.
- О чем ты пиздишь, говнюк мелкий? - недоуменно фыркнул один из задир. На бледном лице показалась улыбка.
- И они очень голодны.
Стражу на Третогорских воротах снесло единым потоком зверья, которое, что ошалелое, влетело в город. Обезумевшие, звери рычали, стонали и выли, бросались на тех людей, кого видели. По городу пробежалась волна паники: коты бросались кому на голову, кому на спину, собаки грызли за ноги, рычали и рвали глотки, мыши и крысы грызли сапоги и башмаки, нередко прихватывая с пальцами. По улице сквозь толпу пронеслось три коровы; одна из них, не совладав с копытами на льду, упала и прокатилась ровнехонько в витрину некой лавки. Сошедшие с ума лошади гарцевали, ржали и били людей копытами. Невиданное зверье из-за далеких морей визжало громче людей.
Черные глаза взирали на все это с неким упоением. С крыши таверны открывался чудесный вид на то, как к крупной драке людей приближается волна по-настоящему дикого, звериного насилия.
Пусть льется кровь, пусть умасливают нечестивцы Старого Короля.