Пролог
Разгорался костер. Пламя поднималось до самого черного ночного неба. С него будто все звезды слизала тусклая луна, чтобы те не мешали огромной процессии, собравшейся вокруг высокого, огромного и буйного костра.
- Ой, продал лесник молодого дубу, - выводили высокие, мягкие женские голоса, - и купил лесник золотого зубу...
Мужики подбрасывали веток в огонь, а после отходили, вклиниваясь в медленно кружащийся вокруг костра хоровод. "Колец" хоровода было так много, что не всем хватало места, и потому некоторые кметы, уперев руки в бока, ходили вокруг, подпевая песне.
- А она - чернява, - грубо, громогласно подхватили мужики, - молода, кудрява, усю ночь не спала, с лесником гуляла...
Холод отступал - из-за огня, из-за людского тепла. Но никто не спешил раздеваться, избавляясь от тулупов иль теплых сапогов, ибо песня была всего лишь первым вступлением. Старики могли бы сказать, что песню о леснике, добившемся взаимности от красивой девушки да обрюхатившем ее, пели еще в незапамятные времена, когда по полям бродили чудища, и на сеножать выходили не только с вилами, но и мечами да солдатами для охраны. В песне той не было ничего особенного, окромя науки молодым девкам, коих манили из деревень златом да увещеваниями всякими. Но старики могли бы и на это сказать, что в песне той тайный смысл, что раскроется лишь во время, когда настанет полуночь, время призраков и нечисти, время, когда Королю Падубу придется встретить брата своего, Короля Дуба. Встретятся два брата и, как было сотни лет до сего времени, сразятся, и пустит кровь Король Дуба брату своему, и кровь та наполнит землю, насытит, что даст великий урожай и мягкий остаток зимы, буйнородящую весну и благое лето.
- Завел лесник, - вновь запели женщины, - под белу березу, под сена копицу...
- Сделал лесник, - вторили мужики, - с девки молодицу...
И песня вилась, вихрилась; и пламя разгоралось, озаряя небо взамен звезд.
Медленно, чинно, покачиваясь от тяжести зимней шубы к костру вышла старуха, обмотанная в шерстяной платок, увешанная бусами с причудливыми символами. Кто-то средь них рассмотреть мог черепа мелких зверушек, кто-то - сушеные ягоды, веточки цветов и листьев. Старая ворожея, уважаемая и почитаемая как в деревнях, так и в больших городах, вздела сухонькие руки вверх, распластала тощие скрюченные пальцы вверх. Пламя, будто послушный внучек, раздулось, поднялось еще выше.
- Настало время, - голос старухи звучал так полно, так громко, что все умолкли и остановились, - воздать Остролисту последнее. Настал час уйти Старому Королю, настало мгновенье прийти Королю Новому.
И кметы, будто ожидав сих слов, вновь двинулись хороводами, распевая строки песни, давно вьевшейся в их быт вместе с молоком матерей.
- В это время года, из раза в раз, и вновь, - скрипела старуха, покачиваясь, прикрыв глаза, и толпа вторила ей, и песнь разносилась, стучала отзвуками в двери пустых домов, - пока в небесах светит злато и кровь, и солнце летнее тускнеет в небе зимнем, пора!
- Пора-а-а, Старый Король, - загудела толпа, и будто скорее стали кружиться хороводы, - пора-а, Король, тебе погибнуть!..
- Что здесь творится?! - резкий крик прервал пение. Кметы остановились, разорвали руки, и вместе "колец" хороводов осталась лишь толпа крестьян, испуганных и немного подмерзших. Через толпу к костру пробирались, расталкивая застывших людей, несколько рыцарей в сверкающих доспехах. На их груди пылала роза.
Ворожея, скрючившись, повернулась к выступившей пятерке рыцарей, прищурила глаза.
- Что здесь, мать вашу, происходит, я спрашиваю! - рявкнул усатый рыцарь с непокрытой головой, тронутой заплешиной. Морщин на его лице было немного, но вдосталь, дабы сказать, что он не молод и редко бывает в добром расположении духа. Рука его держалась на рукояти меча, а глаза жгли праведным огнем, очистительным пламенем, как розу на его кирасе.
- Гулянья, милсдарь, - кряхтя, проскрипела старушка. - На Йуле гулянья, милсдарь.
- Что еще за языческие бредни? - фыркнул рыцарь моложе, с рыжеватой шевелюрой и тонким шрамом на щеке. - Вы оскверняете символ Вечного Огня!
- Как батьки да мамки наши гуляли, - скрипела старуха, - дак и мы гуляем, милсдарь.
- Вздор! - рявкнул усатый рыцарь, поднял руку. - Всем разойтись! Немедля! Кончились ваши гулянья, чернь немытая, а ну пшли вон!
Ворожея вскинула руки, растопырила узловатые пальцы.
- Не можно так, милсдарь! Должно песнь закончить! Должно костер гореть до рассвета!
Кметы молчали. Рыцари негодовали.
- Заткнись, старуха, да греби отсюда по добру, поздорову. И все вы, слышали? Пошли вон, пока мы не!..
- А вам бы не пойти, милсдари, - выступил тут мужик, широк в плечах да с бородой, руки сжав в кулаки, - куда шли?
- Что ты сказал, собака? - вмиг вздыбился, оскалился на мужика рыцарь чернявый, с черными, будто ночное небо, глазами. - Ты на кого рот раззявил?!
- Спокойнее, Тирель, - молвил усатый рыцарь, хмуро взирая на старушку, а после на мужика. - Ни к чему нам драки. Так ведь, старуха? Вели крестьянам идти по домам. Иначе заберем тебя за осквернение Вечного Огня и поклонение языческим тварям.
- Король Дуба не тварь! - оскорбленно вскрикнула молодая девушка, ладная, с густой копной светлых волос, спрятанных под шапкой. - Он принесет на поля урожай, а в леса дичь, и деток малых в дома, а вы ничего! Ничего не принесете! Идите, ну!
- Проваливайте! - раздалось из толпы. - Вон пошли!
Усатый пытался утихомирить толпу, но кметы разбушевались, будто пламя от костра.
- А ну умолкли, ироды!
И тут молодая девка с копной волос под шапкой сокрытою ринулась вперед на рыцарей. Чернявый с черными, будто бездна, глазами, выхватил меч и выставил вперед. Все случилось быстро: острие, как в масло, вошло в тело девушки. Все разом умолкли, глядя, как булькает, хватая воздухом ртом девка, как держится за лезвие в своем животе руками. Ворожея завыла, заломив руки; крестьяне, заорав, в едином порыве смели рыцарей.
Костер пылал, и текли реки крови.
Где был праздник, стало кладбище.
Где была смерть Короля Старого, там стало его воскресение.