[AVA]http://s8.uploads.ru/t/nHO2s.jpg[/AVA]Тишина. Больше всего она ненавидела тишину. И выматывающее сильнее, чем ожидание, чем тревога чувство безысходности, грызущее, тянущее жилы, словно палач - равнодушный, прекрасно знающий свое дело, никуда не торопящийся профессионал. Казалось иногда вот он - проблеск света в оконце, и дурная надежда - забыл, отбросил, смог, сумел! Дурная надежда влюбленной женщины, не желающей слушать вкрадчивый, такой знакомый - до отвращения знакомый - голос: "В который раз?"
Эрин провела щеткой по волосам, аккуратно, будто это было очень важно, свернула черную шелковую ленту, положив ее рядом с гребешком из черепашьего панциря, опустила гравированную крышечку серебряной баночки с кремом. Зачем-то поменяла местами гребень с щеткой. Собрала и смахнула в горсть осыпавшиеся пожелтевшие бубенцы ландышей, стоявших в маленькой, просто миниатюрной фарфоровой вазочке, выкинула сам букет в корзину для бумаг, использующуюся так редко, что как-то мыши свили в ней гнездо. Снова собрала засохшие цветки, нападавшие с потревоженного букета...
Не хлопнула входная дверь, не раздался звук шагов и деловитого разговора то ли с самим собой, то ли с ней, как будто она могла разобрать со второго этажа, что он там бормочет. Ждать дальше было бессмысленно.
Эрин, пробежав босиком по холодному полу, забралась под одеяло на своей половине кровати, чувствуя как со второй половинки к ней тянет лапы холод, к которому вампиры должны быть нечувствительны, которому неоткуда было взяться майской ночью. Эрин коротко взрыкнула, как следует ткнула маленьким острым кулачком себе за спину, в пустоту, и резко натянула одеяло до подбородка. Холод отступил, но заснуть так и не смогла.

Он старался не шуметь, но она все равно услышала - тихо щелкнула задвижкой входная дверь, неестественно тяжелые и неуверенные, деревянные шаги. Эрин закрыла глаза и задержала дыхание, проглатывая так и не появившиеся на глазах слезы, чувствуя, как спазмом сжимает и медленно отпускает горло. Села, подтянув ворот ночной сорочки, сползший на плечо, спустила ноги, коснувшись пальцами шершавых прохладных досок. Он ведь любил ее, по-настоящему любил. Со всеми недостатками и ее глупостями. Виноватый взгляд, глупое, неловкое выражение родного, любимого лица. От вампира резко, солоно, будоражуще пахло кровью.
- А что же он "жрет"? - так же тускло спросила она, проигнорировав первый вопрос.
Эрин подставила ладонь, жук грозно зашевелил феноменально-мохнатыми бровями-усиками, но на подставленную руку переполз. Конечно, простит. Он ведь любит ее - со всеми недостатками и глупостями. Она знала это. Не чувствовала, нет, - чувства обманчивы. Просто знала. И любила его. Но любить не значит понимать. Майский жук приподнял надкрылья, расправив тонкие прозрачные крылышки, зашевелил плотным и бархатистым сегментированным брюшком и тяжело оторвался от руки, устремившись к свету. Гулко и смачно ударился о стекло, сквозь которое сочились предутренние сумерки, упал на подоконник и спрятался за горшком с фиалками.
Эрин дотронулась до пятен на воротнике, щупая жесткую из-за засохшей крови ткань.
- Снимай, - и первая потянула на себя рубашку. Пахло будоражуще, солоно и резко.
Подалась вперед, обняла, прижавшись щекой, слыша и ощущая всем телом, как бьется сердце.
Бум-бум-бум.
- Я не понимаю, Эмиель. Почему? Что не так с нашей жизнью? Что не так с твой жизнью?
Она любила его со всеми недостатками и глупостями. За нос и крылья, за глаза, за фикус и пустую корзину для бумаг. За то, что он черт знает откуда притащил дурацкого жука, а не букет азалий с соседского окна.
Если бы он принёс азалии, она спустилась бы его с лестницы.
Но он притащил жука.

Отредактировано Эрин Эанедд (2016-07-28 23:14:18)

[AVA]http://s8.uploads.ru/t/nHO2s.jpg[/AVA]- Нежа. Нежа, шобы шофрал - он яжовитый, - тоже невнятно, уткнувшись носом в грудь Региса, пробормотала вампирка.
Она вздохнула - глубоко, протяжно. И обняла его покрепче. Закрыла глаза, вдыхая запах его кожи, впитывая тепло его тела, растворяясь, распыляясь... Хотелось просто быть рядом, заснуть на мерно вздымающейся груди. Разочарование, обида, боль - отступили, стоило только взглянуть в черные, как антрацит, глаза. Эрин имела полное моральное право устроить грандиозный скандал, накричать на него, обвинить во всех мыслимых и немыслимых грехах, швырнуть в него вазой или горшком с фиалками... Уподобиться какой-нибудь скорнячке, орущей на загулявшего мужа. Но это значило, низвести Эмиеля до уровня скорняка и, что немаловажно, поставить себя в один ряд с дурной бабой. Признать его несостоятельность и свою слепоту, расшвырять в порыве эмоций карточный домик, такой непрочный и с таким трудом построенный, позволить счастью и теплу уйти в холодную ночь сквозь щели и трещины. А потому она с упорством бобра конопатила: надеждой, нежностью, заботой, самообманом, создавая условия мягкие и тепличные. И не задумывалась о том, что условия мягкие, тепличные хороши для фиалок да фикусов, но губительны для существа мыслящего, рожденного для борьбы и борьбой живущего: с обстоятельствами, неудачами, общественным мнением - за этот час с любимым человеком, за эту весну и еще один год, за тень под солнцем и лишний вдох, за право жить так, как считает правильным. Но в большей мере - с самим собой.
А еще Эрин знала точно - то, что происходит с вампиром, терзает его, что если не извиняло его, то давало шанс на оправдание. И никак нельзя, совершенно абсолютно недопустимо, чтобы он отстранился, замкнулся, перестал быть собой. Регис имел на нее какое-то мистическое влияние. Она ненавидела его за то, что он заставлял чувствовать себя слабой и беспомощной, и любила за то, что рядом с ним могла себе это позволить.
Чуть запрокинула голову, вглядываясь в его глаза, черные, как зеркало лесного пруда, единственное зеркало, в котором могла видеть свое отражение.
- Должен, - тихо, но твердо согласилась Эрин. - Но ты не должен, не обязан проходить сквозь это в одиночку. Потому что банальность - не всегда плохо, - она потянулась вперед, коснувшись прохладными губами уголка его губ, приникла лбом к чуть шершавой от свежей щетины щеке. - Потому что, Эмиель... потому что, слышишь, я тоже тебя люблю.
От его губ пахло резко, солоно, будоражуще.
- Спи. Спи, Эмиель Регис Рогеллек Терзиефф-Годфрой. Завтра будет новый день.

ОСС: первая половина поста - пока есть настроение. Вторая будет завтра.

Отредактировано Эрин Эанедд (2016-07-29 22:49:14)

- Господин Золейн?
- Вы уж простите, госпожа Эрин, - оправдывался управляющий кварталом, старшина, пропуская вперёд себя стражника.
- Приказ князя, - сухо отозвался тот, обводя прихожую мрачным взглядом.
Ему не улыбалось потратить не один день на досмотр жилищ горожан, невольно вызывая на свою голову ругань и проклятия, меж тем как жулье не применит воспользоваться временной недееспособностью городской стражи. Немного его настроение приподнял вишневый компот, который он продегустировал «на предмет посторонних примесей» в доме напротив, но клятого упыря он в кастрюле не нашёл, как ни шарил поварешкой. Только раскисшие вишни.
Отворившая им молодая женщина, в простом домашнем платье, чуть взлохмаченная, тоже явно не собиралась принимать гостей, недовольно хмуря брови при взгляде на оставляемые протопавшим в гостиную десятником следы.
- Могу поинтересоваться, что явилось причиной подобного внимания?
- Поинтересоваться – можете, - буркнул бдительный страж порядка.
- В замке нынешней ночью вампир объявился, - старшина оказался разговорчивей, - напал на дочку каштеляна и загрыз насмерть рыцаря, вступившегося за жизнь, честь и невинность. Тьфу, - он собрался было уже харкнуть сквозь зубы по привычке, выражая таким образом свое отношение то ли к упырю, то ли к рыцарю, не сумевшему его укокошить, то ли к сомнительной чести и невинности, но из уважения к хозяйке дома и чистоте его полов в последний момент сдержался.
- Вы б молчали, Золейн, - резко оборвал его стражник, заглядывая в кадушку, из которой  соблазнительно пахло соленым огурцами, но не найдя там ничего интересного – последнего перезревшего страдальца они с Регисом съели еще вчера днем, а рассол Эрин оставила для щей.
- Все равно к полудню все знать будут. Только добрых людей будоражите мне, вместо того, чтобы урочища чесом чесать. В кладовке что ли он будет прятаться вместе с молью?
- Проверяем подозрительные дома, - соизволил опуститься до разъяснений стражник, - по поводу вашего поступила информация.
Он, как раз с мечом наперевес заглянувший в кладовку, недовольно скривился – пахло апельсиновыми корками. «Сволочи, - думал он, - как есть сволочи и курвы. Апельсины жрут, рябчиками заедают, об тебя ноги готовы вытереть. Вон как зырит, стервь холеная, я б тебя…»
Додумать не успел – стервь вперила в него холодные глаза, будто спрашивая, подначивая: «Ну? Что бы ты со мной сделал, ну?»
- Ах вот оно что. Тогда все понятно. Передайте вашей информации, что нехорошо в чужие окна заглядывать, да еще и вишню с окна при этом воровать.
Стражник неосознанно провел перчаткой по усам, утирая отсутствующие капли проинспектированного четверть часа назад компота, сжал зубы и шагнул к лестнице, намереваясь подвинуть плечом загораживающую проход горожанку. И не сумел. Чернявая стояла как приклеенная, как отлитая от бронзы – маленькая и хрупкая, она даже не покачнулась. Теперь ее взгляд, он готов был биться об заклад, был насмешливым.
Никак нельзя было позволять позволять ему подняться, в спальне все еще валялась на полу изгаженная рубашка и дрых клыками в подушку самый всамделишный неумытый вампир. Они только наладили быт и лишние жертвы были ли бы крайне нежелательны.
- Уверяю вас, почтенный, я не прячу в своей спальне ни вампира, ни упыря, ни домового, ни кого бы то ни было еще. Только загулявшего мужа. Если же у вас такая охота любоваться пьяными рожами, то их сейчас полно в кустах возле корчмы.
Голос Эрин изменился, мужик услышал в нем знакомые нотки и тут же загулявшему посочувствовал – у его жены появлялись такие же интонации, когда она собиралась устраивать разнос задержавшемуся в кардегардии с дружками мужу.
- Послушайте, Ольсен, я за госпожу Эрин и господина Региса ручаюсь, они порядочные и честные люди. Ну а то, что господин Регис принял на душу – так то не грех.
- Покажите зубы, - потребовал слегка обескураженный и разозленный своим бессилием стражник.
Эрин встала так, чтобы старшина не видел ее лица, заглянула Ольсену в глаза своими серыми и холодными, как сталь, глазищами с неестественно растекшимися колодезями зрачков.
И показала.

Захлопнув за представителями городских властей дверь, вампирка привалилась к ней спиной и глухо зарычала…
…. Взлетела по лестнице наверх, почти не касаясь матерчатыми домашними туфельками ступенек, ворвалась в вампирячье лежбище, и сдернула со спящего кровососа одеяло.
- Вставай! – голос из-за начавшей меняться глотки звучал низко и раскатисто.
Эрин схватила подушку и треснула ею ничего не соображающего вампира по хребту. Затем еще раз – по загривку.
- Вставай, гадина! Молодой крови захотелось?! Благородного букета?! – сквозь зубы, так, чтобы не услышали с улицы, шипела-рычала она, забыв про гордость и положение, как простая скорнячка, как обычная женщина, продолжая охаживать Региса подушкой. – Избаловался, кметы тебе уже не по нраву, невинности да изысканности захотелось?! Я тебе покажу невинность, втолкую про изысканность, открою глаза на благородство!
Подушка издала облегченный «пх-х-х» и воздух побелел. Весной, в Диллингене, в доме с красной черепицей, в спальне на втором этаже пошел снег. Из нежнейшего и легчайшего пуха, ровным слоем устилая место побоища…
… Эрин сделала несколько глубоких медленных вдоха, жестко и решительно дернула задвижку на двери, то ли хоронясь от иных незваных гостей, то ли отрезая путь к бегству одному ненадежному субъекту. Прямая, словно струна, поднялась по лестнице, придерживая юбку платья и печатая шаг, прошла мимо кровати к окну, выпустила когти и медленно, со вкусом, провела ими по стеклу, вызывая вибрирующий и пронизывающий, похожий одновременно на визг поросенка и вой гуля звук.
- Вставай, сердце мое, - не скрывая сарказма в голосе угрожающе нависла над спящим вампирша, по-кошачьи щуря глаза, - солнце уже высоко.
Вылез из-за горшка с фиалками и взлетел, наворачивая круги по комнате, всеми позабытый майский жук.

Она хмыкнула и оставила Региса помирать. В одиночестве, мучимого похмельем и чувством вины. Впрочем, можно было с определенной уверенностью утверждать, что последнее после ночного разговора несколько притупилось, что в планы Эрин Эанедд, женщины доброй, но справедливой, не входило и с чем мириться она не собиралась.
Отсутствовала Эрин недолго, Регис, вопреки собственным заверениям, был еще жив. По комнате растекался чарующе-бодрящий аромат выдержанного рассола, фонтанирующий нотками укропа, перца горошком и чеснока, глазурованная кружка с синими зайчиками призывно поблескивала влажными боками. Делиться со страдальцем животворной влагой вампирша, однако, не торопилась, доказывая, что в речах Гуго де Вейна, бесславно жившего, бесславно погибшего, не заслуживающего доброго слова ни при жизни, ни после смерти, о курвости и упыристости баб все же есть крупица истины. А может, не такая уж и крупица. А еще может, Эрин Эанедд и не была такой уж доброй, как хотелось думать.
Присела в ногах у Региса, бедром пихнув мешающую ступню, закинула ножки ему на живот и облокотилась локотком на резное изножье, опустив подбородок на тыльную сторону ладони. Задумчиво посмотрела на любовника, чуть склонив голову и, откровенно издеваясь, отпила из кружки.
- Невозможный ты вампир, Эмиель. Даже скандала тебе закатывать нет желания, - она показательно почмокала, чувствуя вкус пряной соли на губах.
Душившие гнев, обида, ревность и в самом деле утихли, стоило взглянуть в черные, как угли, глаза. Но вот желание помучить, проучить осталось – в качестве воспитательного элемента и душевных потребностей удовлетворения для.
- Да, были гости. Вполне уважаемые, почтенные люди, всякого доверия, скажем так, заслуживающие. Натоптали, навоняли, но в качестве извинения рассказали страшную сказку. Я бы поделилась, но сперва хотелось бы услышать о твоих не менее захватывающих приключениях, – Эрин сделала еще один небольшой глоток. – Скорость твоего рассказа будет прямо пропорциональна оставшемуся количеству этой aqua vitae.