Райла покинула палатку командора настолько быстро и неожиданно, что Ланц ничего не успел сказать ей напоследок. Обернувшись, он увидел лишь шелохнувшийся за ней полог палатки. Жаль, однако, время на разговоры у них еще будет. А вот признание Креса действительно было неожиданным - Ланц ни за что не заподозрил бы в нем потомка аристократической семьи: всякое бывает, но наметанный глаз лекаря ни разу не заметил в нем каких-либо признаков привитых с детства приличных манер, а вот цепкой хватки человека, с детства привыкшего бороться за свой кусок жизненных благ, в нем было в избытке. И поначалу Тройме предполагал, что детство Йоханна прошло на улице, либо в церковном приюте, хотя, с тем же успехом, он мог быть и бастардом, действительно прижитым каким-нибудь бароном от служанки, а после вышвырнутым на улицу.
- А как же ты в жрецах оказался, барон? - поинтересовался Ланц. Помнится, в их отряде Йоханн числился добровольцем из жрецов Вечного Огня. - Из баронского гнезда сподручнее было бы скакнуть сразу в архипастыри, если настолько по душе было церковное поприще. Да и особо рьяной веры я в тебе не замечал.
Ланц присел на край постели Крестителя и потер пальцами переносицу. Похоже, ранний подъем давал о себе знать - окружающий мир приобретал какую-то странную эфемерность, слоился, словно немудрящую декорацию, состоящую из пропахшей мясом и вином палатки, остатков позднего ужина на столе, опрокинутого кресла, подпирало изнутри что-то еще... тяжкое, тревожное, темное, исходившее криками агонии и удушающей безнадежностью. Кроме того, изнутри снова сочился холод.
- Капитан? Да ладно тебе, - Тройме небрежно отмахнулся от странного предположения. - Вот уж в чем ее точно нельзя упрекнуть. Она не тот человек, кто будет носить камень за пазухой. Особенно на тех, с кем стоит в одном строю. Попить... есть, конечно.
Ланц потянулся к фляге с отваром, который собирался дать Крестителю.
"Похоже, мне и самому пора что-то принять. Хорош я буду, если свалюсь в этой дыре с лихорадкой..."
Огонек светильника испуганно заметался. Тьма невидимыми трещинами просочилась в палатку, неся с собой смрад. И крики. И кровь. И огонь. И лед. И пустоту, поглотившую все это. Последним, что видел лекарь, было горлышко фляги, которую он подносил ко рту командора.
Первый из Четверых снова смотрел на Крестителя немигающим взглядом. Он был средоточием холода среди этой наполненной дымом и пеплом Тьмы. Средоточием безразличия и спокойствия среди жажды, голода и страданий. Того глубокого спокойствия, в котором завершающаяся жизнь растворяется в небытии.
- Рожденный человеком не может без боли познать то, что несет в себе Час Конца, - говорил Первый почти не шевеля губами, полушепотом, похожим на шипение змеи. - Но ты не один из них. Рожденный человеком, но заключающий в себе много большее. Вспомни об этом. Их жажда - не твоя, их страдания пронзают лишь их мелкие души, их страхам не место в твоем уме, их неизбежность - твое Предназначение. Вспомни об этом. Для них наступает время последней жатвы, преддверие Часа Конца. Время цветения миновало, и древу человечества пора облететь, чтобы оно смогло пережить зиму. Можешь ли ты заглянуть дальше преддверия зимы, пророк? Можешь ли ты взглянуть сквозь огонь и кровь, Креститель? Можешь ли разглядеть за листвой крону дерева, которое уснет под снегом и переживет холода?
И там, где горячие пальцы ростками, побегами пронзали тяжелый панцирь льда, его твердая, холодная плоть поддавалась, сочилась водой. Водой, несущей в себе жизнь. Древнюю, примитивную, но стойкую и живучую в своей изменчивости. Ту, что будет и дальше верным спутником всего живого: будет наполнять его, населять, искажать, разрушать, побуждать бороться с ним, приспосабливаться, крепнуть... То, что назовут Скверной, Искажением, Заразой, Болезнью, Поветрием, Мором, Чумой, - оно выползет из ледяных пещер вместе с человечеством и пойдет с ним рука об руку, пока колесо жизни будет совершать следующий оборот.
Отредактировано Ланц Тройме (2017-05-13 02:32:41)