Ведьмак: Глас рассудка |
Привет, Гость! Войдите или зарегистрируйтесь.
Вы здесь » Ведьмак: Глас рассудка » Книжные полки » Занимательное йожеводство (Каэд Дху, август 1251)
Время: август милостью Великого Солнца 1251 года.
Место: опушки и дубравы Каэд Дху.
Участники: Эмгыр вар Эмрейс, Ренавед.
— Ладно, не хнычь. Что-нибудь придумаем.
Правда, Ёжик? Или ты уже не Ёжик?
— Зови меня «хозяин» — не ошибешься. ©
Глава первая, зачинающая, в которой Йож из Эрленвальда встречает на лесной дороге маленькую разбойницу, а также друзей ее, и понимает, что жизнь йожиная фыр-фыр-фыр.
Отредактировано Ренавед (2017-03-09 22:29:00)
«Вот так-то я и подохну».
Башка раскалывалась. В остальном день был очень даже неплох. С утра пораньше ему обновили мешок. Этот, в отличие от предыдущего, пах вполне соблазнительно — луком, сыром, немного — плесенью. «Надо думать, я очень хорошо себя вел», — стискивая зубы, подумал Йож. Потому что предыдущий, как, собственно, два или три до него, пахли неизвестной природы киселью и до боли однозначно — говном.
— Эй, Рокко, ты кормил Чудриллу? Не будешь кормить, помрет.
— Да клал я на него, — не замедлил ответить Рокко.
— Но-но! — нокнул первый голос. Вне всяких сомнений это был Йонс. Коротышка Йонс. Маленький, верткий, злющий, как осиный рой, мужичок с внешностью, какой мог бы похвастаться рожденный от каракатицы лысоватый, толстоватый гиббон.
— Этакие страховидлины, мой дорогой дружок, на дорогах не валяются, — сентенциозно продолжил Йонс.
Башка раскалывалась. Раскалывалась потому, что накануне вечером была весьма чувствительно отхожена гиббонским сапогом.
— Поверь, не валяются! — возвысил голос человек и гиббон. — А, стал-быть, никак нельзя упускать возможности. Вот продаем его, прикуплю землишки, разобью сад-огород.
— Харю ты себе разобьешь, — то ли хохотнул, то ли квакнул Рокко. — Энто, ежель оно тебе повезет. Потому как, можь, и не повезет. Кто без Марека велел травить Чудриллу собаками, а? Кто?
— Ну, дык, не подох же?
«Не подох, — согласился Йож. — Ни в первый раз, ни во второй, ни в третий. Не подох, в частности потому, что собаки, не в пример таким мразям, как ты, сучий потрах, умные или хотя бы смышленые животные. Знают, чувствуют: кидаться на того, чьей природы не понимаешь, обыкновенно себе дороже».
С другой стороны ему повезло. В конце концов, по здравым соображениям, Йонс отказался от мысли стравить «Чудриллу» с «Медведуном». Настоящим медведуном — здоровенным, бурым медведем и весьма ценным капиталовложением, ибо, на зависть Чудрилле, некогда умудрился освоить гармонь. Это их и спасло. Обоих. Все-таки целый и здоровый медведун, как справедливо отметил человек и гиббон, стоил несоизмеримо больше, чем полностью лишенный музыкальных талантов несколько помятый Йож. Который, ко всему прочему, на ночь оборачивался банальным, скучным, ничем не примечательным мужиком. То есть даже не бабой. Да и вообще грошик мошну бережет.
— Тащи кашу, Рокко, — распорядился Йонс.
В плену то ли разбойников, то ли циркачей, то ли два в одном, он пробыл недели три. И если первые две от еды более-менее отказывался, на третью смекнул — подохнет. А жить хотелось. Даже очень.
На время кормежки из клетки не выпускали, рук не развязывали. Жрать приходилось, как пес. Лакать жидкую, холодную кашу сложенным лопаточкой языком.
Сбежать он не мог. То ли разбойников, то ли циркачей, то ли два в одном, судя по голосам, насчитывалось человек восемь, в его распоряжении — разве что пропитанный когда луком, когда пылью, когда говном, но чаще собственной кровью — мешок.
«Вот так-то я и подохну, — думал Йож, вминаясь лопатками в железные прутья клетки, приспособленной, надо думать, не столько для перевозки скота, сколько — рабов. — С грязной тряпкой на башке, загрызенный медведем-гармонистом или — благодарю тебя, Великое Солнце, за щедроты твои! — забитый вонючим сапогом».
А в целом день действительно был неплох. Солнце стояло высоко в небе. По обочинам тракта, в лесу, перекрикивая друг друга, голосил хор сорок.
Йож принюхался. Сдается, ключевым элементом сегодняшней трапезы будет нежный, вареный горох.
- За что люблю тебя Йонс, - раздался злой насмешливый голос, - так это за мысли твоей полет дерзновенный. Потому как таких сказок, как ты заворачиваешь, мне даже мамки-няньки в детстве не рассказывали. Привет, Рокко, - уже куда дружелюбнее добавила девка.
Рен вышла из подлеска, окружавшего бивак, ведя в поводу рыжего мула. Разбойники не считали нужным понижать голоса, и она имела возможность слышать беседу о чудрилинных перспективах. Уродца они поймали три недели назад, но как следует рассмотреть его Ренавед не успела, пришлось уехать из лагеря - договариваться с торговцами в разбросанных вкруг леса деревушках, а заодно насобирать слухов и наводок. Далеко не всегда их банда оставляла себе всю добычу, вот уже несколько лет имея взаимовыгодные отношения с некоторыми барыгами. А так как погоды стояли прекрасные, соблазняя останавливаться возле прудов и речушек переждать самое пекло, то путешествие затянулось.
- А знаешь, почему я называю твое брехалово сказками? Потому что всю долю до последнего медяка ты спускаешь на бухло и блядей, так как ни одна нормальная баба тебе, Йонс, в здравом уме да по доброте душевной не даст, а на тех, кто соглашается, по трезвому глазу не взглянешь. Так что будет тебе хуй невставший, а не земелька.
Коротышку она не любила и давно бы “случайно” пристрелила во время одного из налетов, но Марек просек и пресек. Более того, если смерть Йонса будет вызывать хоть малейшие подозрения, виноватого долго искать не будут. Черт его знает, чем обмудок так услужил атаману.
Разбойница подошла к клепанной клетке, пнула сапогом решетку и сморщила курносый нос.
- Не подох еще? - узкая кисть легко прошла сквозь ячею клети, ухватив за уголок мешка и сдернув его с округлой головы с вытянутым ежиным рылом. - Фууууууу, ну и вонь… Сейчас блевану. От Медвежки и то несет меньше.
Она стояла, спрятав нос в сгибе локтя, левую руку по давней, еще детской, привычке заведя за спину, слегка покачиваясь с носка на пятку на широко расставленных ногах. Во взгляде смешалось любопытство и брезгливость.
- А чего он у вас, ребята-поросята, такой уделанный? Вы ему рожу сапогами уже не вправите, тем более отсутствие рожи в нем самое ценное. А уродец - ценность общественная, так что завязывайте. Кто его у вас купит, если рыло на бок будет свернуто?
Рен отошла к мулу, мирно обдиравшему ольховый молодняк, сняла с луки седла берестяной туесок и направилась к привязанному к дубу за широкий ошейник Медведуну. Бурый уже сел на объемный мягкий зад и поводил мордой, принюхиваясь, прекрасно зная, что от девушки всегда можно ждать гостинца. В туеске была малина - крупная, ароматная. Малинник Рен обобрала почти подчистую, пока ягоды из горла обратно не полезли, заодно решила побаловать любимца.
- Привет Медвежа, - голос стал неожиданно ласковым и мягким, искренне-теплым.
Ренавед протягивала на ладони по две-три ягоды, медведь подбирал их подвижными черными губами, облизывая испачканные в соке пальцы, пыхтел, урчал, нетерпеливо подталкивал лобастой башкой под руку, пытаясь достать мордой туесок, но получал по носу. Разбойница улыбалась, трепя мохнача за круглые уши и краем глаза поглядывая на Чудриллу, у которого как раз настал момент кормежки. Рен, усмехнувшись, швырнула ягоду покрупнее в клетку к уродцу, то ли просто дурачась, то ли подсознательно надеясь, что тот возьмет подачку на лету, как когда-то делали отцовские борзые. Медведь, проводив ягоду мордой, недовольно заревел, обиженный и возмущенный, что его лакомство расходуют так бездарно, даже положил тяжелую лапу ей на руку, опасно близко к животу проведя огромными когтищами. Случайно, разумеется. Девка засмеялась и протянула зверю последнюю горсть, после чего вытерла о пыльную шерсть обслюнявленную ладонь.
Присела на обрубленный ствол, служивший разбойникам лавкой, отрицательно мотнула головой на предложенную Рокко похлебку, стегнув себя при этом косой по плечам. Заскучав, достала стрелу из колчана и стала отколупывать острием комочки ила, навоза и глины с сапог.
- И что, он так три недели в клетке и сидит? - кивнула она в сторону ежерылого. - Загнать бы его уже кому-нибудь, он от этого сидения новее и красивее не становится, только вид товарный теряет. Кстати, где его доспехи? Он ведь в доспехе был. И где Марек с парнями? У меня для него новости.
Легко вскочила на ноги, снова приблизившись к клетке, нагнулась, просовывая стрелу между прутьями, задевая наконечником длинные вибриссы.
- Ну и где твой ежонок-оруженосец, Чудрилла? Или твои скрежеталки на тебя по колдунской пердежной трели сами надеваются?
Отредактировано Ренавед (2017-03-09 22:29:22)
По обочинам тракта, в лесу, перекрикивая друг друга, голосил хор сорок. Несмотря на тепло и солнце — яркое, по-летнему высокое, — пахло все-таки осенью.
Благодаренье мэтру Браатенсу! — стоило Рокко сорвать мешок, зрачки немедленно сузились — теперь он мог не только слышать, но и видеть. Первым делом, разумеется, следовало рассмотреть женщину — с гордой осанкой, статная, темноволосая, из присутствующих она никому, вот никомушеньки не нравилась. За вычетом, быть может, Рокко, человека, глубиной и широтой фантазии сравнимого разве что с глубиной и широтой фантазии гороха в щербатой чашечке; иными словами, для солидарной мужицкой ненависти к бабе с интеллектом, размером хотя бы с яблочко, — очевидно, не достаточно развитого.
Женщине Рокко осклабился, приветственно пошурудил пятерней в воздухе:
— Привет, Веда! Энто, хорошенько выглядишь!
— Заткнись, мать твою! — замахнулся кулаком Йонс. Лицо покрылось неровными багровыми пятнами, глаза налились кровью, отныне чрезвычайно похожие на обветренную клюкву в сахаре. А еще от Йонса подванивало. Куда сильнее, чем от Йожа, справедливости ради, за исключением Медведуна, заросшего густой короткой шерстью на всю компанию единственного.
— И ты тоже, Веда, попридержи коней. А то, вишь, раскомандовалась! Мы, чай, не рыцари! — надрывался Йонс, клюква в сахаре превратилась в совершенно дурные, узкие-преузкие, полные злобы щелочки. — Мы сами себе господа, свободные люди и... это, творческие личности! Думаешь, мол, раз Марек пару раз жал тебя на сеновале, так все — королевичной сделалась? А ни хера подобного! И не зыркай на меня, понятно тебе? Аль, можь, тянет проверить, твердое оно там у меня в портках иль мягкое?
— Йонс, не выебывайся, — перебил напарника Рокко, звеня неожиданной сталью в голосе. — А то впрямь харю разобьешь. Токмо ужно не распробуешь, потому как валяться твоей разбитой харе в кустах со снятой с плечей головушкой. Ты его, Веда, прости. Он чего такой? Чудрилла давеча побег удумал... ну и пришлось его малость того, отходить сапогом по роже. Вот томко не сработало. Правду говорю, Чудрилла, не сработало? Ты погляди в егоные бельмы-пуговки! Ух и паскудные!
Йож молчал. Слушал. Малина, брошенная девичьей рукой — а женщина при ближайшем рассмотрении оказалась совсем девочкой, — валялась рядом с чашкой. К гороху он не притронулся.
— Наглая энто скотина, Веда, говорю тебе — наглая! Хер кому такую двинешь. Разве токмо шкуру спустить? Ты погляди на шкуру-то! Где еще энтаким дивом полюбуешься!
Йож молчал. Сосредоточенно разглядывал девушку. Шевелил потревоженными наконечником стрелы вибриссами.
Верхняя губа задралась, обнажились зубы. Ровные, белые, острые.
— Марек с парнями в Кагене, — продолжил Рокко. Йонс молчал, молча давился ненавистью, исключительно своей собственной. — Как раз толкают доспехи Чудриллы. Ты прикинь, Веда! Доспехи-то нильфгаардские! Вороненая сталь! И откель ты токмо такой взялся, Чудрилла, а? Откель выискался?
Йож молчал. Слушал. Сосредоточенно рассматривал девушку. Угадывалось в ней что-то знакомое. На прабабку походила что ли. Или на тетку по матери.
— А когда мы его брали, — пожал плечами Рокко, — оруженосца при нем не было.
Глаза у девицы были то ли голубые, то ли серые. Взгляд — надменный, требовательный.
— Фкхыр-фкхыр, — наконец произнес Йож, возможно, подтверждая, возможно, опровергая все выше перечисленное и сказанное.
На бортик чашки опустилась муха и поскакала по кругу, часто-часто семеня лапками.
Отредактировано Эмгыр вар Эмрейс (2017-03-10 15:51:41)
На слова Йонса у Ренавед по-волчьи дернулась верхняя губа, все-таки, что ни говори, а эльфы правы в своих теориях человеческого происхождения, вот только если в истоках и стояли обезьяны, то точно не мартышки. Лаяться с коротышкой не было настроения и девушка избрала действенную тактику игнорирования, полные губы змеились в привычной язвительной усмешке.
- Побеееег… - протянула она, о чем-то задумавшись, наконечник стрелы пересталь мелькать у морды, нырнул вниз и ужалил в покрытое короткой жесткой шерстью плечо, проглядывающие сквозь прореху в рубахе. - Уж больно хорошо, должно быть, ты его кормишь, Рокко, раз силы на побег остаются. Вон он какую харю наел, и шерстка-то лоснится. Прям-таки расцвел на твоем горохе! Так зажрался, что морду воротит, я бы ему порцию-то урезала.
Ощерилась в ответ на оскал уродца, гавкнула, засмеялась, продолжая взглядом пристально изучать пленника. Острая мордочка с влажным черным носом, круглые, розоватые на просвет уши, черные блестящие глазки и много-много заходящих друг на друга иголочек. Все это обычно вызывает умиление, но в дополнении с человеческим торсом смотрелось жутенько. Глазки-пуговки смотрели зло, а еще в них угадывалась неприятная искра интеллекта, разума по-человечески непредсказуемого.
- В Новиградском паноптикуме таких с десяток на залу, - пожала плечами разбойница, - правда, девять из десяти - подделка. Мы с сестрой как-то успели у одного уродца половину чешуи ободрать...
Она резко оборвала себя, порывисто встала, отпрянув от клетки, взмахнула со свистом пазрезавшей воздух стрелой, гибко выгнулась, сладко потягиваясь. Громко выкрикнула в густо-голубые небеса с барашками облаков:
- СКУЧНО! Скууууууучнооооооо!
Она кружилась, раскинув руки, запрокинув голову, и густо-голубое небо кружилось вместе с ней помчались по кобальтовому небу, подкидывая кучерявыми задами. Остановилась, пережидая, пока мир остановится, улыбалась - не кривя губ, естественно, искренне. Рен любила это ощущение тягучей, ленивой пустоты в голове, жаль, длится оно всего несколько секунд. Прогнувшись назад, подперев поясницу ладонями, она уже без улыбки следила за кружащим в небе ястребом. Губы беззвучно шевельнулись, будто девушка отвечала собственным мыслям. Обернулась, бросив на скрючившегося в клетушке Чудриллу оценивающий взгляд, в три прыжка оказалась рядом, вцепилась в ячейки пальцами и, смеясь, часто-часто затрясла клетку.
- Что это такое, твое “фыр-фыр”, а? Ты по людски говоришь, Чудрилла? Скажи! Хоть словечко! Или тебя на нильфском просить? Dweud gair! - и медленнее, перестав трясти клетку при каждом слове, закончила. - Mae er eich lles gorau.*
Из мисочки плеснуло неаппетитной жижой, жирная навозная муха рассерженно вилась над головами, надеясь вернуться к трапезе, забракованной монстром. Уродец молчал, злобно пяля на нее злые бусины глаз.
- Нет, значит. А давайте этого хера подвесим, парни? Высоконько-высоконько, чтобы все дермецо из него и вытряслось-то!
Рокко, кто бы сомневался, идею быстро поддержал, Йонс еще давился собственным дерьмом, чтобы соглашаться с Ренавед хоть в чем-то, но она прекрасно знала, что шанс поизмываться он не упустит. Чудрилла задергался, попытки сопротивления выглядели жалко, но коротышку пнуть ему все-таки удалось, за что в глазах Рен сразу стал изрядно симпатичнее. И все-таки петлю на ноги ему накинули с быстротой и точностью, говоривших о большой в этом деле сноровке, второй конец веревки закинули на дубовый сук.
Ренка, хохоча, пробежалась, раскачав Чудриллу за плечо, зацепилась за локоть заведенной и связанной за спиной руки и с визгом прокатилась на уродце, как на тарзанке, поджав ноги. Оцарапалась об иголки, уходящие, оказывается, под рубаху, зашипела и толкнула его к Йонсу.
- Вспомнила я, что давно не практиковалась в стрельбе, - цедя слова, Рен достала лук из налучья, завертела стрелу между пальцев.
- Эй, Веда, охолони. Если ты его пришьешь…
- Если я его пришью, ты свалишь все на меня, а Йонс подтвердит. Вот ему будет счастье. Правда, Йонс?
Девушка вынула из котелка деревянную ложку на длинном черенке, стряхнула с нее остатки варева и впихнула черенок в пасть Чудрилле.
- Держи крепко. Выплюнешь, буду стрелять по ногам. В таком случае ты точно далеко не убежишь.
На черпало водрузила зеленое яблочко. Отошла на десяток шагов и вскинула лук, накладывая стрелу на жилу.
- Делаем ставки, господа. Делаем ставки.
* - это в твоих интересах
Отредактировано Ренавед (2017-03-24 14:56:07)
Вуух!
Фуух!
Вжууух!
А по яйкам он все-таки промазал. И это было самое обидное. Впрочем, какое там!
В портках существа, так до отвращения похожего на плод союза brosse de toilettes* и каракатицы, яйца ежели и водились — исключительно краденные, исключительно по праздникам. Например, майскими календами в день поминания теперь уже забытого — лет двести, может, триста назад — то ли медика, то ли мистика Йиу Спраута, знаменитого прежде всего тем, что некогда умудрился излечить кровохарканье путем ингаляции паров мочи мальчиков. Маленьких мальчиков. Тестикулы которых предварительно выкрашивал в бодрый свекольно-фиолетовый цвет.
Вуух!
Фуух!
Вжууух!
Мир кружился. Краски смешивались. Зеленое. Синее. Серое. Опасаясь оказаться следующим, начинал тоскливо порыкивать уникальный в своем роде гармонист и медведь.
Любопытно и примечательно: метода мэтра Спраута то ли мистикам, то ли медикам пришлась до того по душе, что то ли мистики, то ли медики, недолго думая, в один исторический момент организовали, мягко выражаясь, сеть, мягко выражаясь, госпиталей, где за умеренную плату любому желающему предлагали компанию самых свеженьких, самых покладистых... медицинских средств.
В последствии, разумеется, то ли мистиков, то ли медиков перевешали.
Но традиция, глупое суеверие — мол-де, если в первый день мая-месяца, когда Великое Солнце такое яркое, а, следовательно, щедрое — выкрасить пару яиц в бодрый свекольно-фиолетовый цвет — яиц куриных, разумеется — и раздать ближнему, беда вас не тронет. Все будут здоровы, все будут счастливы, наступит мир — в мире — вуух! фуух! вжууух! — и покой в душе.
Эмгыр молчал.
Он умел сносить унижения.
В конце концов, не испробовав боли, не узнаешь, насколько сладкой бывает месть.
Ему было, действительно было ради чего терпеть.
— Самое обидное, мой драгоценный император, — улыбался мэтр Браатенс, обнажая в улыбке десны — и нижнюю, и верхнюю. — Самое, мой драгоценный император, невыносимое — когда страдают невинные. Когда страдают дети.
Ответа Фергуса Эмгыр не слышал. Под кожей лица что-то ползало, что-то перекатывалось — должно быть, клубки раскаленных стальных змей.
Было больно. Очень больно. Очень и очень.
Но нужно терпеть. Молча. Потому что он всегда был умным мальчиком. Гордым мальчиком. Надежда Империи. Единственный законный наследник.
— Nod’a gwell, — с хрустом перекусывая черенок ложки, на чистой Hen Llinge произнес Эмгыр вар Эмрейс. — Fel arall a thoirt seachad breugach iard’a gràineil. Felly nod’a gwell... korolewichna, — усмехнулся надежда Нильфгаардской Империи, единственный законный наследник. — Awdurdod cugallach rud*.
________________
* — туалетный ёршик (фр.)
** — Целься лучше. Иначе прослывешь брехливой дворовой девкой. Поэтому целься лучше, korolewichna. Авторитет — хрупкая вещь (Старшая Речь. Преимущественно)
Ренавед зло прищурилась, верхняя губа дернулась, приобнажая в оскале мелкие ровные зубы. Что-то есть в этих эльфийских теориях о животном происхождении человечества, куда как больше правды, чем нравится считать пиздопердам в Оксенфурте и Кастель Граупиан. И не видела она в этом ничего дурного: все то звериное, что есть в человеке, помогало выжить ей эти годы.
Он разозлил ее, этот выродок, корчащий из себя рыцаря. Злость вскипела резко и бурно, сдавливая грудь раскаленным обручем, учащая пульс, сбивая дыхание. Рубаха, явно снятая с чужого плеча, хорошо, если не с трупа, зато - шелковая, изумрудно-зеленая, липла к спине под кожаной безрукавкой. Она медлила, чуть опустив лук, большим пальцем оглаживая пестрое, взятое от лесной птицы оперение стрелы. Разбойники, не знающие нильфгаардского диалекта и уж тем более ни бельмеса не смыслящие в Hen Llinge, явно не понимали, что происходит, но если Рокко еще продолжал давить туповатую лыбу, то Йонс явно занервничал, с подозрением и плохо скрываемой ненавистью сверля девушку взглядом. Рука выблядка будто невзначай придвинулась к рукояти тяжелого ножа. Она злилась.
"Пускай, - вились, словно жужжащий рой рассерженных пчел, мысли, - пускай его продадут. Магикам, циркачам, кому угодно. Пусть его унижают, жгут железом, пусть вскроют заживо, расчленят, распихают по баночкам. Какое мне до этого дело? Наглый самодовольный ублюдок это заслужил!"
Кровь ломилась в виски, затылок до боли сжала чья-то невидимая безжалостная рука. Ренавед зажмурилась, пытаясь успокоить дыхание и колотящееся сердце, отгородиться от вползшей в мысли темной ярости... виски словно пронзило раскаленной спицей. Как всегда, когда она пыталась противостоять желанию всадить нож в глазницу. Или вспороть брюхо. Однажды они встретили реданского рыцаря. На чепраке раскинул крылья орел, и княжна вспомнила о скеллигской шутейке, которую варвары любили подшучивать над пленниками. Из рыцаря вышел распрекрасный "кровавый орел", он взлетел высоко-высоко - под самые кроны, и еще долго парил над трактом. Ее "друзьям" шутка очень понравилась.
Сопротивление выворачивало сознание, выкручивало и сводило судорогой суставы. Можно было поддаться, отпустить вожжи, позволить взять над собой контроль. Ренавед улыбнулась.
- Когда я падала и разбивала коленки, мама учила меня избавляться от боли, - она снова подняла лук. - "Простой задержи дыхание и считай до трех".
Разбойница быстро натянула тетиву и на полувыдохе разжала пальцы, в последний момент чуть повернув корпус.
- Раз.
Стрела коротко взвизгнула и вошла Йонсу в кадык.
- Два.
Ренавед перехватила лук за изгиб плеча и с размаху треснула им Рокко по морде, тетива жалобно застонала, сухо треснула древесина.
- Три.
Выхватив из ножен у бедра длинный нож, она воткнула его не успевшему прочухаться здоровяку в солнечное сплетение по самую рукоять.
Медвежка ревел, не зная, рваться с привязи или прятать мохнатый зад в кустах. Вязко и тяжело запахло кровью.
- Вед...
Выдернула, ткнула в печень и быстро отступила. Несколько секунд он еще шевелил губами, потом замер с выражением обиды и удивления на лице. Тиски, сдавливающие череп, отпустили. Ренавед шмыгнула носом, потерла тыльной стороной ладони и, присев на корточки рядом с трупом, начала деловито его обшаривать. Сунув несколько найденных монет в карман, вытерла о рубаху Рокко запачканный нож и расстегнула пояс - на поясе были ножны с недурственным мечом. Чтобы опоясаться самой, ей пришлось проткнуть в коже новую дырку. Девушка не торопясь подошла к покачивающемуся на ветерке уродцу, любуясь отблеском солнца на обнаженном клинке. Остановила подвешенного шлепком клинка по груди, примерилась и двинула по рылу оголовьем.
- Три с хвостиком.
Клинок перерубил натянутую веревку с легкостью. Пока Чудрилла отплевывался от пыли и пытался сесть, подошла к трупу Йонса, брезгливо, кончиком меча, прощупав его за пазухой. Услышав тихое позвякивание, распорола рубаху и подцепила тощий кошель. Чтобы выдернуть стрелу, пришлось наступить на грудь. В горле красноречиво зияла дыра. Девушка поморщилась и размахнулась мечом, ударяя по следу выстрела - рубить пришлось дважды. Усмехнулась и с хеканьем пнула отрубленную башку в сторону пленника.
- Дарю. Можешь ее обгрызть, если голоден.
Отредактировано Ренавед (2017-05-08 14:01:38)
Стряхнув с морды остатки песка, травы и листьев, Эмгыр выпрямился. Взглянул под ноги. Голова как голова, самая обыкновенная, пучеглазая, свеженькая.
— Обгрызть? Весьма великодушно с твоей стороны, korolewichna, — перешел на общую речь Эмгыр вар Эмрейс. Собственная башка гудела.
— А себе, надо полагать, ты припасла что-нибудь повкуснее? Грудинку, ляжку, бедрышко? Не подумай, это не зависть, не отвращение, ни в коем разе не ханжество, но компании не составлю. Тут какой момент, в мясе я предпочитаю курочек, уточек, свиней. От падали у меня, видишь ли, несварение. То есть твои дружки были правы, я весьма себе... необыкновенный зверь.
«И даже не представляешь, насколько ценный».
Чему он стал свидетелем Йож не понимал. По крайней мере не до конца и не в целом.
Банальная резня на почве конфликта интересов? Эмансипация во всей своей смертоубийственной красе? Забавная версия, решил Эмгыр, вот только обиженной темноволосая девица — Веда, кажется, ее звали Веда, — не выглядела. Куда органичнее вписывалось иное определение — злющая, бесшабашная стервь.
«И что мне с тобой делать?».
Взгляд Йонса остекленел.
Дурея от крови, но по-прежнему испуганно, все громче и громче то ли рычал, то ли скулил уникальный в своем роде гармонист и медведь. Сороки по обочинам тракта кричали, теперь уже ни в чем себе не отказывая, заливисто, оголтело. Подвывал, скрипя ветками и кронами деревьев, по-осеннему холодный ветер.
— И что дальше? — вновь заговорил единственный законный наследник Величайшей из когда-либо существовавших Империй. — Дашь мне пару минут форы, а потом будешь хохотать до упаду, любуясь, как смешно я дрыгаюсь в попытке увернуться от града пущенных тобою стрел? Прибьешь тут же, на месте, просто потому, что можешь, просто потому, что так захотелось и просто потому что... почему бы и нет? Я, конечно, страховидло, — оскалился острые, блестящие зубы Эмгыр вар Эмрейс, — однако страховидло, насколько ты могла убедиться, довольно-таки разумное, как итог и следствие, к необдуманным, глупым, спонтанным действиям склонности не имею. Что это было, — косясь по сторонам добавил Йож. Вибриссы на морде шевелились. От омерзения и, безусловно, ветра.
А ведь скоро начнет темнеть.
- Ку-урочку, свини-инку?.. - протянула Рена, вытирая меч о рубаху безголового коротышки - А устриц в винном соусе не желаешь, твое ежиное величество? Или предпочтешь касуле с утятиной? Так надо было сразу сказать, Рокко-то, башка деревенская, на тебя любимый горох переводил.
Выпрямившись и убрав меч в ножны, разбойница посмотрела на Чудриллу из-под нахмуренных бровей и завела правую руку за спину - в этот раз не столько по детской привычке сколько ради душевного спокойствия - пальцы, кожу на которых начинало стягивать от засыхающей крови, оглаживали рукоять ножа. Потому как страховидло и вправду было разумнененькое, а значит - вдвойне опасное. Все-таки медленно достала нож, погано ухмыляясь.
- Почему бы и нет? - передернула острыми плечами Ренавед. - Просто потому что могу.
Медвежка ревел. Она фыркнула и опустила оружие.
- Не рыпайся, - внезапно миролюбиво посоветовала девушка, заходя уродцу за спину, - а то порежу ненароком. Было бы обидно после всего.
Разрезать заскорузлый узел оказалось не так-то легко. Рен сунула нож.обратно за пояс и подошла к бочке с водой - желтоватой, речной - по дороге задержавшись у тела Рокко
- Вот дьявол! Ну что б тебе встать рядом с Йонсом, а? Проклятье.
С сожалением подняв из пыли обломки лука, болтающиеся на уцелевшей тетиве, девушка все-таки убрала их в тул к стрелам, явно не желая оставлять на поляне следы своего пребывания.
- Я сломала свой лук, из-за тебя, кстати. Так что придется как-то обойтись без града стрел и… королевской охоты. К тому же трофей, ты уж прости, вожделения не пробуждает, - она отмывала кровь тщательно и была, будто бы, полностью поглощена процессом, - шкура жестковата, жидковата, зубы мелкие… разве что башку на суку засушить. Впрочем, неволить не стану - можешь драпать, но я даже гадать не возьмусь, сколько ты будешь бродить по незнакомому лесу, питаясь корешками и ягодами, пока не наткнешься на друидов или случайного охотника. Это Каэд Дху, а не березняк возле загородной усадьбы. А что до того, что произошло, то расклад на мой взгляд вполне очевиден. Йонс, которому, как известно, голову напрочь сносит от возможности потянуть из кого-нибудь жилы, от недостатка кровоснабжения, надо полагать, сконцентрировавшемся в ином месте, так как для него чужие мучения слаще голой девки на грядке, выпустил страховидло - поиграться. А страховидло, как это часто с ними бывает, вырвалось. Одному снесло башку, второму - вспороло брюхо. А впрочем, и поделом - дуболома и говнюка не просто так с собой не взяли. Потом страховидло из природной поганости отпустило медведя и сбежало само. Как тебе такая историйка, Чудрилла?
Обтерев руки о бедра, взяла из корзины на телеге без одного колеса, подпираемой трухлявым пнем, яблоко и разломила его пополам, пачкая пальцы в соке, немного, но заглушавшем запах крови на руках. Медведун успокоился не сразу, пришлось довольно долго оглаживать лобастую морду и мягкие уши, бормоча что-то ласковое и глупое. С животными она ладила всегда, просто таки на ментальном уровне.
- Надеюсь Жиакомо еще не успел наложить свежей кучи, не хотелось бы мне объяснять Мареку свое здесь пребывание, он, хоть и деревенщина, но не дурак. Надо поспешать. Парни, загнав твои доспехи, это дело, конечно, обмоют, но не думаю, что атаман позволит им там шибко разгуляться. Они могут вот-вот вернуться.
Меланхоличный мул, ничуть не беспокоившийся о происходящем, пока ветер не доносил до него запах крови, заартачился, когда Рена попыталась подвести его к телеге. Оскалил желтые зубы и чуть на отдавил ей ногу, перебирая копытами, не помогла даже мотивация прутом по пыльному крупу.
- Вот же скотина. В отца пошел, засранец ослиный, - разбойница стащила с седла перекидные сумы и швырнула их в Йожа. - Под брезентом должен быть окорок. Мниться мне, не будет ничего удивительно в том, что страховидло прихватит с собой мяска. И морковки. Морковку точно считать не будут.
Отредактировано Ренавед (2017-05-23 16:59:36)
Дамой korolewichna Веда оказалась многословной. С точки зрения Йожа, даже как-то чересчур по делу.
Кивнул.
От комментариев, впрочем, воздерживаясь — во-первых, с младых когтей терпеть не мог светских бесед; во-вторых, публичную демонстрацию понимания фундаментальных явлений навроде «солнце — круглое», «прелюбодеяние — грех», «страховидлы жрут людей» примерно с тех же лет полагал пустой тратой времени, а в большинстве своем — и нервов.
Переизбытка ни того, ни другого у них не было. Может статься, совсем.
«Кто бы мог подумать, — шевелил вибриссами наследник Величайшей из когда-либо существовавших Империй, проводя ревизию не больно-то богатых на разнообразие то ли йонсовых, то ли еще чьих-то сберегательных средств. — Думал ли кто-нибудь вообще: неотъемлемым элементом реставрации славной династии Эмрейс окажется копошение ее единственного живого наследника в... подштанниках? В подштанниках. Довольно грязных, надо отметить. А также злостное похищение окороков, моркови, и все это в компании обворожительной незнакомки, по совместительству — эмансипированной стервы? Нет. Наверняка, нет».
И все же такой человек был. Бесподобный мэтр Ксартисиус, чьи преимущественно туманные, путанные, откровенно идиотические, но от того не менее убедительные, может, пророчества, может, прогнозы, может, видения вот уже который год гоняли Йожа, будто распоследнюю эмансипированную стерву, по этому — ну кто бы мог подумать? — действительно необъятному свету. Именно он, мэтр Ксартисиус, рекомендовал Йожу попытать счастья здесь — в местах, где здравый смысл утрачивал компетенцию, и где, собственно, в прямом смысле начинались легенды.
В основном о невиданных доселе методах пыток и самых что ни есть препротивных способах умерщвления.
— Готово, — сообщил Эмгыр, завершая ревизию, набрасывая на плечи холщовый плащ с глубоким, по счастью, капюшоном — единственное ценное приобретение.
— Будем держаться вместе.
Это было не предложение.
Морковь оказалась столовой, сладкой; на зависть отныне и впредь ненавистному гороху пречудесно хрустела.
Далеко не ушли.
Первыми звуки чьего-то хладнокровного умерщвления заслышали Йож и медведь, явный любимец Эвтерпы, обнаруживший собой неплохую замену вполне себе лошади. Во всяком случае все то время, что удивительный квартет брел подлеском, восседавшую на спине эмансипированную стервь, медведун не скидывал — напротив, двигался в замечательно прогулочном темпе, тем самым безмерно радуя Жиакомо — хоть и мула, но осла как есть.
— Цыц, — цыкнул Йож. Возможно, медведю, возможно, Жиакомо, возможно, korolewichn'е, а, возможно, себе.
Принюхался. Пахло кровью. Неудивительно. Звуки с тракта доносились такие, в которых безошибочно угадывалась смерть.
Металлический лязг.
Металлический скрежет.
— Курва!
— Сука!
— Холера!
— Все отдам!
— Пощады!
— У меня денег нет!
Йож скрипнул зубами.
Затрещал валежник. Буквально метрах в десяти, спотыкаясь о корни деревьев, смазанной тенью мелькнул силуэт. Мелькнул, чтобы упасть здесь же, метрах в десяти от удивительного квартета. Потому что мастерски брошенный двулезвийный топор перерубил хребет.
Заметил Йож и преследователя. Высокого, розовощекого, светловолосого. Светловолосый-розовощекий хохотал.
Отсмеявшись, с хрустом выдернул оружие, огляделся по сторонам.
«Заметил. Разумеется, заметил», — подумал единственный законный наследник Величайшей из когда-либо существовавших Империй.
— Мордред! — властно, звучно крикнул Эмгыр вар Эмрейс.
— ВЫ? — Мордред оскалился. Зубы у него были ровные, белые-пребелые, такие же идеальные, как, собственно, и все на идеально загорелом лице.
Медведун отступил на шаг, еще на шаг, попятился и начал реветь.
— Ну и дело, — улыбался Мордред, равняясь с удивительным квартетом. — А мы-то думали все, погибли вы, Ва...
— Не время, Мордред. И не место. Для лирических отступлений, — осек светловолосого-розовощекого-загорелого Его Величество Эмгыр вар Эмрейс. — Лучше расскажи, как вы тут очутились.
— О, с удовольствием! — прищурил васильковые глаза Мордред. — Но что я вижу? Что я вижу! Фреска! Икона! Волшебное видение!
— Волшебное видение, — перехватывая взгляд, вновь осек светловолосого Эмгыр вар Эмрейс. — Зовется медведь. То, что сверху, — милсдарыня Веда. Да, мисдарыня Веда, забыл представиться. Меня зовут Дани. А это, как ты могла заметить, мой добрый друг. Мордред аэп Морейн.
Труп с перебитым хребтом некогда был Мареком. Убитые на дороге — его ганзой.
«А хороший сегодня день».
Ренка, не обращая внимания на светловолосого, прекрасного как рассвет, Мордреда, молча смотрела на то, что пять минут назад было Мареком. На пересеченную киноварью - будто кистью мазнули - лосевую куртку, которую сама же несколько раз латала, ругаясь сквозь зубы, когда шило кололо пальцы. Руки неосознанно поглаживали Медвежку по загривку, когда пальцы наткнулись на широкий ремень, служивший зверю ошейником. Рена, на мгновение замерев, нащупала пряжку.
Перекинув ногу, съехала по крутому мохнатому боку, яростно стискивая толстую кожу расстегнутого ошейника, деревянной походкой пошла мимо Чудриллы, которого теперь следовало называть Дани, мимо голубоглазого Мордреда, мимо того, что было Мареком - к тракту. Ее не задерживали - не считали нужным, и правда, куда девке, пусть и гонористой, против толпы вооруженных мужиков? Пусть ее.
На тракте лежало несколько тел - Наян Простигосподи, Ядвиг, Любчик, Карачун, Ольг, Осташка... Поперек запыленной обочины распластался Копейка с раскроенной чуть ли не пополам головой - с залитого кровью лица в темнеющее небо смотрел безжизненный, пустой и необычайно яркий, будто нарисованный, будто стеклянная бусина, изумрудный глаз. В двух шагах лежало откатившееся копье с треснувшим древком.
- Ведка, харе дерьмом на волнах качаться. Копейку надо заштопать.
- И при чем тут я? - подвешенный в теньке гамак мерно покачивался, убивая на корню желание хоть на палец сдвигать разморенное полуднем тело.
- Так ты ж у нас княжна. Должна уметь иглой работать.
- Ага. Могу ему розочку на заднице вышить... гладью.
- Веда! Не испытывай мое терпение!
Гамак резко качнулся и Ренавед в последний момент удалось соскочить на ноги и удержать равновесие. Пришлось тащиться за Мареком.
Копейку расположили на отслужившей свое телеге, рубаха на спине уже была разрезана, обнажая рубленую рану на лопатке. Разбойник покряхтывал сквозь зубы.
- Ну что, Копейка! - весело крикнула она, вскакивая на телегу, шлепая мужика по ягодице и устраиваясь у него на пояснице. - На каком полужопке тебе розарий вышивать будем? Который твоему сердце милее? Так я за другой примусь...
Рена украдкой, под покровом сумерек, смахнула набрякшую в уголке глаза слезу.
К горлу подкатил тугой, колючий, как три Чудриллы, ком. Простигосподи учил ее метать ножи и пользоваться пращей, Ольг зимой сшил ей варежки из кроличьих шкурок и украсил манжеты пушистыми хвостиками-помпонами, Карачун делал превосходную бражку, а у Любчика был волшебный голос... Конечно, все они были мужичьем, грубыми, невоспитанными, но мало кто из них был жестоким по своей природе - уйти в леса их заставила нужда, и к оборванной, посиневшей от холода и побоев маленькой княжне, вышедшей полуживой на огонь костра поздней осенью, они отнеслись по-человечески. Жестокость пришла со временем, когда все они, до одного, поняли, раньше или позже, что иначе не выжить - совесть не позволит.
И сердца окаменели.
Их было человек пять, что возвышались на дорогой и трупами, которые начал скрывать пока еще едва заметный вечерний туман, выползший из низин. Выглядевшие, как бывалые наемники, они похватались за оружие, едва Ренавед вышла из леса, но так и не напали. Видно кто-то за ее спиной, Дани или Мордред, подал знак.
В руке на толстом ремне покачивалась тяжелая пряжка. Если хорошенько ее метнуть, одного можно оглушить... Девушка разжала пальцы, сталь глухо шмякнулась на растрескавшуюся дорогу. Глупо объявлять месть, не имея возможности довершить дело до конца. Как там говорится в офирской поговорке... халиф на час? Впрочем, попытайся она кого-нибудь прирезать, ей не то что часа, но и минуты не протянуть. И уродец, как бы ей ни хотелось, не был виноват - парни наткнулись бы на отряд профессиональных рубак независимо от того, сидел бы Чудрилла в клетке или харчил у нее за спиной морковь. Какого черта они ввязались в бой? Были разгорячены выпивкой? Или были вынуждены, угодив в западню?
Рена развернулась к подъехавшему Дани.
- Ты ведь волшебное страховидло? - прищуренные глаза, в которых ненависть мешалась с отчаянной бравадой, превратились в щелочки, на впалых щеках играли желваки. - Ну так вспомни такое волшебство, которое освободит моего мула от твоего мохнатого зада. И скажи своему блондинчику перестать на меня глазеть. А то скоро глазеть ему уже будет нечем.
Правая рука сама собой нырнула за спину, а грудь выпятилась колесом.
- Или прикажешь прибавить еще одно тело к тем, на дороге?
Отредактировано Ренавед (2017-05-27 10:34:35)
— Ого! — ахнул Мордред, убирая топор за пояс, с нескрываемым восхищением пялясь на прекрасный, как утро над Альбой, задок эмансипированной стервы.
— Чес-слово, когда мы, Вы, Ва...
— Дани, просто Дани, — перебил Дани.
— Когда вы, Дани, сделаете то, что должны сделать, слово чести, женюсь! А какие у нас с ней ладные выйдут детки!
— Заткнись, Мордред.
Мордред заткнулся, Эмгыр спешился.
— Неприятно, верно?
Перед ним была уже не стерва. Девчонка. Самая обыкновенная. Вот только не очень хорошая. Нехорошая девочка Веда, грызть, ломать, калечить чужие игрушки наверняка привыкшая с детства — в конце концов, именно так ведь и поступают нехорошие девочки? А потому совершенно не замечающая, абсолютно не признающая за другими права на схожее поведение.
Тогда, три недели назад, оруженосца при Эмгыре действительно не было. Был Галь Браэр, лейтенант гвардии Императора Фергуса. Тот самый Галь Браэр, которому в день своего новорождения единственный законный наследник Величайшей из когда-либо существовавших Империй едва не располосовал вены на шее. Не располосовал не потому, что разглядел в Браэре союзника, причем, что важно, безупречно верного, не потому, что тяжелые руки лейтенанта гвардии Императора Фергуса, опущенные на его, Эмгыра, плечи, даже не пытались свернуть уже его, Эмгыра, августейшую шею; не располосовал потому, что просто не знал, как, не хватало мастерства, усидчивости, терпения.
— Мы отомстим, Ваше Величество. Слышите меня?
Эмгыр слышал. Ответа лейтенант не требовал.
Тогда, три недели назад, игрушки Веды Галь Браэра повесили. И правда. Отчего б не повесить? Презабавное должно ж быть зрелище! Стать свидетелем презабавного зрелища Эмгыру не довелось. Эмгыра вырубили первым. Напали сзади, оглушили. Последнее, что запомнил Император Величайшей Империи — мысль. Собственная мысль. Шальная. Нелепая.
«Береза, она все-таки бело-черная или черно-белая?».
«Твердая, сука. Прямо-таки подлецки».
И череп Йожа оказался ничуть не крепче обычного, человеческого.
— Думаешь, мне следует от тебя избавиться? — не глядя на Веду, поинтересовался Дани. Ответа, впрочем, тоже не требовал.
— Восстановить справедливость. Очистить поруганную репутацию. Где это видано, чтобы монстров лупила по харе какая-то безродная девка? Пусть и korolewichna. Не глупи, Веда, — Эмгыр обернулся. Вибриссы топорщились. Чернели глаза-бусинки, маленькие, злобные, казалось бы, без тени интеллекта.
— Что мне даст твоя смерть? Удовлетворение? Чушь. Удовольствие? Слабо верится. К тому же, твоя смерть, увы и ах, не сделает меня... менее волшебным. А в справедливость, Веда, я не верю.
«Месть. Месть — единственное, что по-настоящему имеет значение».
— Мы вели их от самого Кагена, — не чувствуя драматичности момента, спешил доложить Мордред. — Бандитов этих. Вы ж представьте, Дани, ходим мы с ребятами по лавочкам — решили, значит, прибарахлиться, пока ждем вас с Браэром, — а тут эти. Да еще и с вашим доспехом. Смекнули быстро. Рауд хотел было пришить на месте, но я-то знаю.
— Правильно поступил, Мордред.
— А что с Браэром?
— Погиб с честью.
— О-о-о-о. Вот же суки!
— Тела похоронить.
— Что?
— Те, на тракте.
— Но...
— Это приказ!
— Слушаюсь!
Ребят Мордреда, вкупе с Мордредом, было пятеро. Все молодые, бравые, деловитые. Рауд как раз стягивал сапоги с Марека.
— Похоронить, как есть.
— Что?
— Обирать запрещаю! Возражения?
— Никак нет!
— То-то же.
Помолчали.
— Темнеет, Веда, — убрал руки за спину Его Величество. — Уйдешь сейчас или дождешься ужина? Морковь, кстати, отменная.
Ночи в Ангрене были долгие. Сегодняшняя — тем более.
- Да что ты жадничаешь? - оскалила в усмешке зубки Ренавед. - Слышь, мужик, не мнись, сымай сапоги-то! Хорошие ведь сапоги, Марек их и месяца не относил, как с купчины содрал.
Но нильф то ли побоялся нарушать приказа загадочного Дани, то ли после заявления девушки обновка потеряла львиную долю привлекательности - сапоги остались на атамане. Ренка цыкнула зубом и на пятках обернулась к Чудрилле:
- Или ты думаешь, что ему на том свете без сапог зябко будет, что он без сапог ножки свои собьет? Ну так успокой свои сомнения - ему уж похрен, в обувке он или без, так что добру пропадать? - сплюнула под ноги Мордреду, по-прежнему на него не глядя. - Или вообразил своей мохнатой башкой, что я благодарить тебя за проявленную милость стану? Что покорит твое благородство девичье сердечко, и девица от великого эфекта тебе аль дружку твоему даст себя с переду, а может быть и с заду? Перетрахаетесь! Не нужны мне твое гребанное сочувствие и засратое благородство!
Было в этом что-то от истерики, определенно. И голос под конец дал петуха. И вообще глупо все это было и нелепо как-то. Вот только побелевшие губы пришлось сжать, чтобы не видно было, как ее трясет, но руки против воли мяли и крутили недоуздок Жиакомо, от чего тот нервничал и порывался хватануть ее желтыми зубами за плечо. Рена, сопя, молча наблюдала, как мул мнет копытами иглицу с кораловыми плотными ягодками, и не решалась первой уезжать с опушки или нарушать молчание. Потому что, несмотря на всю свою злость и браваду, к одиночеству не привыкла. И боялась. Не за свою, разумеется, девичью честь, с которой распрощалась без больших сожалений еще при короле Горохе и королевичне Морковке. И в принципе не чего-то конкретного, а так… в целом.
Кстати, о морковке.
- Еще бы, - хмыкнула разбойница, - знала, в чьем саду дергать, - нахмурилась мрачно, резким движением утерев нос. - А вот и останусь. Останусь! А утром ты дашь мне заводную лошадь - у вас их теперь в избытке. Хоть что-то за свое спасение ты мне да должен. Потому что подстеречь ребят на дроге сумел бы хряк, на один глаз ослепший. А найти лагерь твоя ганза не смогла бы, не по их умишку задача. Так и сидел бы в клетке в собственном дерьме, пока Йонс со скуки не содрал бы с тебя шкуру... Да-а-ани.
Легко вскочила в седло, так резко дернув за повод, что Жиакомо оскалился и прижал длинные уши.
- Тут речушка есть недалеко.
- А, холера! Да ты совсем умишком слабенький! Кто так морковь режет, а? А ты? Куда ты грабли тянешь? Кто тебя учил так рыбу чистить? Хер свой так почисть, недоумок! Дай сюда. Дай сюда сказала! Не хочу потом от вашей стряпни всю ночь под кустом бздеть.
Ренавед крутилась у костра, над которым на длинной жердине висел пузатый закопченный котелок. Девушка шипела, ругалась и плевалась искрами не хуже сосновых поленьев, в правой руке держа нож и потрясая зажатой в левой руке снулой рыбиной. Право кухарить мужики ей уступили без большого боя, с куда большим удовольствием любуясь на обтянутый штанцами задок склонившейся над котлом девки.
Краем глаза уловила движение, поняв так, что Дани наконец всласть наговорился со своим сподручным и вылез из оршника на запах едалова.
- Наконец-то, - проворчала она, оборачиваясь. - Твои дур… ни…
Ренавед замолчала, пялясь на того, в ком Йожа можно было узнать только по одежке. Мужик. Ну нормальный такой мужик, обычненький. Два глаза, два уха, одно хлебало. А между ними…
Она как-то по-дурацки хихикнула, крякнула, и, не в силах сдержаться, загоготала.
- Ааааыыыыы…. - стонала вчерашная разбойница и теперь не пойми кто, держась за живот, - ахахаха, не могу… оооооохахах… вот это… это но-о-ос… всем носам ахахах нос… Носище! Да им хахах убить можно. Тюкнул в темечко… и прости проша-а-ай аааииихихихи… Слу-ушай, слушай, а это тебя в Рыло превратили или Рыло в тебя? - утирая слезы, икая, попыталась успокоится Ренавед. - Ну разница прост ааииии... не велика ахах ой, не могу, щас описаюсь от смеха!
Отредактировано Ренавед (2017-06-08 22:36:54)
Говорят, среднестатистический человек половину жизни проводит во сне. Дани, с какой стороны ни глянь, среднестатистическим не был, а потому проводил во сне не половину жизни, но каждую ночь самозабвенно отлеживал все, что в нем было человеческого — лицо, например. Уши, нос, гладкие, румяные щечки. Последнее, впрочем, — неверно. Что такое румянец, Его Высочество (или все же Величество) Эмгыр вар Эмрейс не знал с восьми лет. С того самого момента, когда его, в общем-то не самого большого знатока поэзии, вывели на центр зала, дабы порадовать собранных по случаю юбилея матери гостей — графов, баронов, герцогов, никак не менее ста девяти кузенов и около трех с половиной тысяч фрейлин (на самом деле кузенов было четверо и едва ли больше девяти фрейлин, но что такое цифры для детского воображения?), — трогательной, популярной в то время поэмой. «О добром рыцаре Галааде и Златокудрой Деве Пердэтте». Вот он и порадовал, когда речь зашла о Златокудрой Деве, гулко, с выражением заявив, мол «златыми кудрями пердела». И ведь не специально же…
Отец, помнится, очнулся первым. Шутил. Много, глупо, катастрофически нелепо. Потому что, по сути, теперь-то Эмгыр понимал, человеком был бесхребетным, но добрым, и, вероятно, очень жаль, что не помер в детстве.
— Помочь?
— Справлюсь, Мордред.
Потом Эмгыра прокляли и стало не до смущения.
К тому же повезло с генами. Щетина, которую запусти на день-два — отрастала в такую бородищу, что того и гляди сбреет человека, придавала его облику, настоящему облику, удивительное сходство с вепрем. А вепрь не краснеет даже на вертеле.
— Зарраза!
— Порезались?
— Есть такое.
— Вот, держите.
— Что это?
— Подорожник. В делах цирюльных вернейшее средство!
— Иди в жопу, Мордред.
Странно, гладко выбритым он походил на человека еще меньше.
— Все, успокоилась? — присаживаясь на пенек, опустил руки на колени Его Величество Эмгыр вар Эмрейс. — Или моя очередь? Могу пошутить про попку. Дескать, у тебя не попка, а есть как есть всамделишный орешек. Причем грецкий. Или про глаза. Про глаза шутить будем? Или про сиськи? Нет? Очень хорошо. У меня отвратительное чувство юмора. У тебя, к слову, тоже. Ничего удивительного — у вас, в Туссенте, с шутками... проблемы. В особенности у дворян. Ты же дворянка, да? Откуда еще могла выползти такая прекрасная korolewichna. Коня получишь, еду — тоже. Мысли насчет половины царства в процессе.
Шутил Эмгыр или нет, оставил решать Веде. В сущности ее судьба интересовала Йожа мало, откровенности он не требовал. Просто за беседой время бежало быстрее.
Он бы не признался, не признался даже под страхом смерти — быть чудовищем, оказывается, куда легче, чем опальным императором давно позабывшей о тебе империи.
— Уха что ли? Тогда личное пожелание: не жалей чеснока и перца.
Вы здесь » Ведьмак: Глас рассудка » Книжные полки » Занимательное йожеводство (Каэд Дху, август 1251)
