— Мы ничего не жгли, — с удивлением округлила и без того огромные светлые глаза эльфка-медиум, не выпуская из рук с каждым мгновением все более удивительной флейты Бересты. — Мы не изуверы, D’hoine. Не такие, как вы...
— Замолкни, Эния! — рявкнул Раэль. — Не смей ее трогать! Слышишь? Ты!
Бум!
Эльф дернулся, обмяк, повис на руках Региса. Широко осклабился сержант Дуб, вытирая о рубаху скоя’таэля инкрустированное мелкими изумрудами «яблоко», слегка испачканное в ярко-красной беличьей крови.
— А неплохое оружие, — скривил губы сержант, поигрывая мечом, переводя мутноватый взгляд на Феликса. — Так что ты сказал, Счастливец? Мне заткнуться, да? Не хочешь повторить?
— Нет, не хочет, — тихо, голосом, скрипучим, как виселица, констатировала Белая Райла, поправляя то и дело норовивший забраться складками на груди черный кожаный сюртук. — И мальчик прав. Заткнись, Дуб! Не заткнешься — попомним мое слово, курва, сама заткну.
— Капитан...
— Вот именно. Капитан. И, честное слово, Руд, еще один такой фокус, — взгляд женщины скользнул по Раэлю, которого к тому моменту Регис успел аккуратно примостить в углу. — Сыму портки, прогоню сквозь строй и выпорю. Лично выпорю. Понял меня, сержант?
— Пусти, D’hoine, — без эмоций, совершенно игнорируя бездыханного сородича произнесла эльфка. Эния. — Или думаешь, пристрелю? Видишь у меня лук? И я не вижу.
Лука при эльфке не было. Остался неизвестно где великоватый беличий полушубок. Она казалась совсем юной: худая, высокая, бледнолицая, голубоглазая, с длинными черными волосами. В простом зеленом кафтанчике, перехваченном в талии расшитым серебряной нитью узким кожаным ремешком. Ни ножен с мечом, ни лука, ни колчана со стрелами при ней не было — вообще ничего.
— Хотите, чтобы я помогла вам бежать? — все тем же равнодушным тоном продолжила Эния. — А если не помогу?
— Поможешь, моя милая, — обезоруживающе улыбался Эмиель Регис Рогеллек Терзиефф-Годфрой, нисколько не смущаясь того, как выглядит — тощий, полуголый, в застиранных подштанниках, босой. — Ты ведь не обыкновенная девочка. Ты видишь, слышишь и знаешь гораздо больше, чем мы. Как помнится, в иные времена подобные тебе превыше всего ценили жизнь.
— Ты — монстр, — не меняясь в лице, перебила вампира видящая и знающая больше других девушка. — В таких, как ты, жизни нет. Такие, как ты... умирают. Просто умирают. Настолько медленно, — ведунья пожала плечами, — что им начинает чудиться, будто они по-настоящему живут.
— Может и так, — Регис кивнул. — Зато у меня, вернее у моего друга, конечно, есть то, чего у тебя нет. Но чем очень бы хотелось завладеть. Я прав? Я прав. Да, моя дорогая. Жаворонок.
Бум!
Потолок задрожал, запорошил щепой и пылью волосы.
— Их убьют! — завопила девчонка, дергаясь в руках Феликса. Регис был слишком далеко, чтобы успеть заткнуть ей рот.
Наверху что-то взорвалось. Послышались крики.
Бум!
И вновь бум!
И бум! бум! бум!
На все про все ушло не более тридцати секунд.
Крышка люка в очередной раз отъехала. Лестница скрипнула.
— Ну-с, и что у нас здесь? — человек улыбался. Молодой, невысокий, худощавый, темноглазый. В доспехах с символом Ордена Пылающей Розы. Первый на памяти Региса homo sapiens, похоже, самой природой лишенный губ.
Не теряя времени, Эмиель Регис Рогеллек Терзиефф-Годфрой сделал то, что был обязан — исчез, растворился в воздухе.
— Райла! Вот так встреча! — всплеснул руками человек без губ.
— Крес, ты? — подалась вперед капитан, явно узнавая новоприбывшего.
— Я. А это кто?
— Мой сержант. Рудольф Гарр и... — капитан запнулась.
Сверху доносились стоны, крики, проклятия. Старшую речь заглушал язык вполне человеческий — «сука!», «падла!», «курва!», «ублюдок!».
— Их убьют, их убьют, — дрожала эльфка-медиум.
Сержант Дуб оскалился, обернулся к Феликсу, на сей раз успешно подмигнул:
— Права, девка, убьют. Всех убьют.

— Не спеши с выводами, сержант Рудольф Гарр, — снимая перчатки и убирая за широкий кожаный пояс, поджал несуществующие губы человек, обозначенный капитаном Райлой как «Крес». — Для начала мы никого не убиваем. Убийство суть деяние богопротивное, а мы — я сейчас, разумеется, говорю от лица моего Ордена — крайне заинтересованы в том, чтобы подобных в мире творилось как можно меньше. Спасение, оно же в доброте. Понимаешь? Не понимаешь. И ты ведь не понимаешь, милая? Тогда объясняю: нет, душа моя, — темно-карие глаза уставились на эльфку. — Никого убивать мы не планируем. Очищение — другой вопрос.
— Как ты нас нашел? — игнорируя Феликса, вздернула подбородок Белая Райла. Единственный здоровый глаз поблескивал, на смену обыкновенной человеческой радости пришел обыкновенный командирский тон.
— Ты уж прости, капитан, я вас и не терял, — пожал плечами Крес. — До нас дошли вести о шастающих по округе бригадах... ну как бригадах? скорее о «плохо организованных преступных формированиях», некогда именуемых скоя’таэлями... Не отреагировать, капитан, я не мог.
— Ты мной воспользовался? — осклабилась Райла, рефлекторно поднимая культю и очень удивляясь, не обнаруживая там, где положено, вполне себе опасный для чужих глоток блестящий металлический крюк. — Посадил на хвост остроухих ублюдков, любовался путешествием моей голой жопы, а потом...
— А потом исполнил священный перед Господом долг, — осек капитана человек без губ, с удовольствием отмечая, как обмякает в руках Феликса женская вариация существа рода «остроухий ублюдок». — К благодарностям я не привык, благодарностей не требую. И не смотри на меня столь... высокомерно. Впрочем, все понимаю. Это не высокомерие. Это шок.

«Если бы я только умел бить первым, если бы мне только хватило смелости, каждый из них был бы давно мертв, — думал Эмиель Регис, эрудит, философ, монстр, незримо наблюдая картину происходящего, в состоянии невидимости — будто бы подернутую рябью неспокойных вод. — Эта женщина. Райла. Этот мужчина. Орденец. Этот идиот. Сержант Рудольф Гарр по прозвищу Дуб. И девочка. Глупая девочка. Эния. Молодая еще. Непонимающая: жизнь — не плоть, не кровь, не сердцебиение; жизнь — всего лишь — а это многое! — способ сопричастности к миру, способ сопричастности к ближнему. То, как мы беспокоимся. И о ком».
«Пусть живут», — решил Эмиель Регис, эрудит, философ, монстр, незримо улыбаясь Энии, молодой еще:
«Пусть живет».

— Какие стружки, блять? Ты, блять, о чем? — раздул ноздри, хмурясь в лицо Феликса не шибко-то склонный к образному мышлению, очевидно, не зазря обличенный в родстве с деревом сержант Дуб. — Ты нам зубы не заговаривай. Лучше расскажи о своем дружке. Эй-ей! Яви личико, колдун!
— Колдун? — выгнул брови рыцарь Ордена Пылающей Розы Крес, человек без губ.
— Не совсем, — улыбнулся Эмиель Регис Рогеллек Терзиефф-Годфрой, материализуясь, кланяясь, подтягивая подштанники. — Но прежде, чем мы перейдем к обсуждению моей природы, хочу заметить одно... Да-да, капитан Райла, на ваш счет. Неловко говорить, мы спасли вам жизнь. А это, осмелюсь добавить, всем священным долгам священный долг.
— Так уж и спасли? — ухмыльнулась Райла. В кои-то веки беззлобно. Лукаво, но искренне. В кои-то веки Регис заметил, насколько все-таки молодо и красиво ее изуродованное шрамами лицо.
— Во всяком случае, мы оказались куда инициативнее, нежели Господь Бог — Вечный Огонь, полагаю — и те, кого он ведет.
— Умрем, мы все умрем, — шептала белесыми губами эльфка-медиум, припадая плечом к плечу Главного Северного Говнюка, известного как Феликс Фогг.
— Не умрете, — ответила Райла.
Наверху что-то делалось. Происходило что-то страшное. Сперва послышался глухой, затем все возрастающий, плавно переходящий в крик, полный боли и отчаяния стон.
— Никто не умрет, — подтвердил рыцарь без губ. — Очищение, повторюсь, другой вопрос. Теперь, думаю, самое время начать знакомиться. Я — Йоханн из Кариотты, — склонил голову набок Йоханн из Кариотты, обращаясь к Феликсу. — А ты, душа моя, кто будешь? Очень любопытно, кто ты таков.
— Мы все умрем, — шептала эльфка-медиум.
Часто моргал сержант Дуб.
Райла молчала.
Наверху кричали. Щедро сыпал древесной пылью на волосы одновременно потолок и одновременно пол.

Солнце стояло высоко над горизонтом. В васильковом небе — похожее на уроненный в синьку яичный желток.
Избежать катастрофы было невозможно. Впрочем, желания ей препятствовать не было тоже.
Громче всех кричала эльфка. Высокая, худощавая, черноволосая, с глазами, полными ужаса, совсем теперь не похожими на прозрачный озерный лед.
Сколько бы Регис не вглядывался в лица распятых по обочинам тракта белок, отыскать среди них серебряного патриота он так и не смог.

— Совершенно не интересная личность, — кивнул Йоханн из Кариотты. — То есть в определенном смысле совершенно уникальная, потому что на моей памяти такой ты один. Хочешь верь, хочешь — нет, никогда прежде не встречался с человеком, который ничего из себя не представляет. И который ничего о себе не воображает. День открытий! День чудес! — то ли скривился, то ли обрадовался Йоханн из Кариотты по прозвищу «Креститель» или сокращенно «Крес».
— Это Счастливец-Соловушка. Пиздобол и говнюк, — не упустил возможности поделиться, бесспорно, важным и нужным мнением сержант Дуб.
— Правда? — выгнул темные брови Крес.
— Ложь, — незамедлительно вмешался Эмиель Регис. — Пиздабол, если верить господину Рудольфу Гарру, все-таки я. А также, насколько помнится, магус, волшбарь и колдун. Счастливец-Соловушка, увы, всего-навсего, без всяких дополнений, если верить господину Рудольфу Гарру опять же, обыкновенный говнюк.
— Очень познавательно, — не замедлил перебить Региса Йоханн-Креститель или Йоханн-Крес. — А ты, получается, если верить господину Рудольфу Гарру опять же, все-таки магус, волшбарь и колдун? Да еще и пиздабол в придачу! Сколько талантов в одном лице!
— Господа, вы уж простите мне мое нежелание поддержать entretien*, — вытянула в тонкую полоску синеватые губы Белая Райла, — однако моя жопа-путешественница так долго елозила по снежку и камешкам, что еще немного удовольствия от вашей беседы в этой промозглой заднице и, как говорят у меня на родине, в Лирии, — все, пиздец.

— Смотрите и смотрите внимательно, — откровенно наслаждаясь зрелищем, переводил взгляд с капитана Райлы на Дуба, на Феликса, на Региса Йоханн-Крес. — Насколько заметили, к встрече белок мы были готовы. По правде сказать, долго готовились. Месяца два-три. Но оно того стоило. М-м-м, капитан? Я прав?
— Что ты хочешь услышать? — голос Райлы скрипел.
Прежде, чем усладить всю недобрую компанию этюдом распятых белок, Креститель позволил недоброй компании переодеться, утеплиться, даже поесть.
Эльфка-медиум, единственный выживший, нетронутый скоя’таэль, дрожала. Узкая ладошка бледнела в рыцарской руке. Йоханн смотрел. Смотрел, как отряд из двадцати рыцарей вонзает гвозди в ладони ее, эльфки-медиума, братьев, сестер, соратников, попросту — друзей.
— Ты монстр, — шептала белесыми губами Эния. — Чудовище.
— В этом мы похожи, — соглашался Йоханн-Крес, крепче сжимая пальцы девушки. — Оба наших вида слишком часто становятся невольными участниками вакханалии под названием «глупая, глупая, очень глупая смерть». Оба наших вида не понимают, абсолютно не понимают, как жить в мире. А ведь решение есть...
— Неужели? — не отказал себе в удовольствие перебить Крестителя Эмиель Регис.
— Разумеется! Сотрудничество, кооперация. Общее благо, общая цель. Ты сам до сих пор жив. А мог бы составить им компанию... Мог бы дергаться на кресте. Вечный Огонь, — сентенциозно продолжил Йоханн-Крес, — жесток, но справедлив.
— Нисколько не сомневаюсь, — нисколько не сомневался Эмиель Регис, выискивая серебряного патриота среди распятых белок. — И что дальше? Каяться? Поститься? Грызть землю?
— А сам как думаешь?
Регис не ответил.
Черноволосая эльфка стонала.
Эния дернулась:
— Мама! — На губах выступила пена. Белая, как снег. — Tedd Deireadh! Tedd Deireadh! Tedd Deireadh! Tedd Deireadh!
— Слушай сюда, — пользуясь моментом, сержант Дуб шумно выдохнул, стиснул челюсти. Пятерня сжалась на локте Феликса. — Ты мне хоть сколько-нибудь веришь? Хотя, какая к херам разница. Жить хочешь, говнюк?
— Tedd Deireadh! — кричала эльфка-медиум, содрогаясь, падая в снег. — Смерть! Смерть! Смерть! Белая Смерть! Красная Смерть! Для всех! Для всех! Для всех!
— Девочка моя! Девочка моя! — надрывалась черноволосая эльфка. Ладони кровоточили. Рыцари Ордена замерли. Во всяком случае, непосредственные свидетели происходящего — восемь или девять.
— Смерть! Смерть! Смерть!
— Заткнитесь! — крикнул Крес. Земля дрогнула. Кресты вспыхнули. Самопроизвольно, казалось бы. — Заткнитесь все!
— Беги! — крикнул Дуб. — К коновязи!
И было непонятно, что происходит. Желток солнца растворился в синьке неба, тракт потонул в огне.

Горели белки, горел снег. Кричала эльфка-медиум, кричал Йоханн-Крес.
— Стойте! Стойте! Стойте! Не двигайтесь! Будет хуже! — шипела Райла.
— Tedd Deireadh! — расправил плечи Йоханн из Кариотты, радужки глаз почернели. Лицо, наоборот, приобрело нездоровый мучной оттенок. — Час Конца. Оглянитесь! Оглянитесь! Воззрите! Корни! Корни! Корни! Пустил в каждого! Оглянись! Оглянись! Оглянись! Видишь? В себе.
Белки горели.
Молчал Регис.
Билась в припадке Эния.
Это был плохой, очень плохой день.
________________________
* — переговоры (фр.)
[AVA]http://sg.uploads.ru/t/fS5nD.jpg[/AVA]
[NIC]Креститель[/NIC]
[STA]Гори! Гори, душа моя![/STA]

— Курва! Вот же курва! — хрипел Креститель, шатаясь, оскальзываясь.
Распятые вниз головой на Х-образных перекладинах эльфы кричали. Рыцари не двигались, с ощутимой робостью во взгляде не спеша приближаться к командиру. Исчезновения эльфки-медиума Йоханн, казалось, не заметил. Уж больно сосредоточенно — ни дать, ни взять силясь изгнать видения — растирал виски.
— Да заткнись! Заткнись! Заткнитесь все! — в последний раз крикнул Креститель, тяжело падая на колени, упираясь ладонями в колючий, прихваченный морозом снег.
Регис замер. Не в силах пошевелиться, стоял, как вкопанный.
По статистике, дети с ярко выраженным пророческим даром рождались раз в два-три столетия. Вещуны, то есть обладатели более-менее развитых эмпато-телепатических способностей, рождались куда чаще — как минимум, раз в пять-десять лет. Однако, даже при условии, что таланты эмпато-телепатов оказывались вовремя замечены, рубеж в двадцатилетие удавалось переступить весьма немногим из них. И практически все они — природные эмпаты, телепаты, пророки, медиумы — рождались женщинами. Но исключения бывали. Одно такое исключение Регис встретил в прошлом году, в Ангрене. Чернобородый охотник по имени Юрко — Исток и медиум в одном лице. Исток и медиум, встреча с которым оставила воистину неизгладимый след. Неизгладимый уже по той простой причине, что в тот день нечто действительно умудрилось «пустить корни» в Региса, а именно — оживленный сырой, стихийной магией орешник.
— Что? — спохватился Эмиель Регис, когда сильный рывок Феликса едва не опрокинул его в снег.   
Все бежали. Дуб, Феликс, обмякшая в руках Феликса эльфка-медиум, а вот капитан Райла — нет.
— Чего уставился? — показала зубы бело-стальная женщина, перехватывая взгляд Региса. — Обо мне беспокоишься? Или думаешь, как бы приумножить самый священный из всех священных долгов? Не беспокойся, колдун, со своей жизнью я разберусь без посторонней помощи. Лучше передай Дубу, пусть мчит до самого Венгерберга, что делать дальше, он знает. И не смотри на меня... Ох, и черные у тебя глаза, нечеловеческие... Я ведь давно поняла, кто ты, милсдарь, такой. А уж коли догадалась я, поверь, догадался и он... Ну? Чего ждешь? Марш-марш! Вперед!
Завалившись в снег, Креститель спазматически дергался. Сплевывал пену, густо забившую рот.
Юрко, чернобородый охотник из Ангерна, был Истоком, причем Истоком незаурядных способностей, Йоханн из Кариотты... Йоханн из Кариотты — как верно подметила Эния — был чудовищем. Настоящим чудовищем. Чудовищем, каким мог быть лишь подлинный, натуральный монстр.
Эльфы кричали. Вырываясь из ловушки пламени, медленно кружа в воздухе, оседал на землю белый и черный пепел.

Мчать до самого Венгерберга не вышло. Минут через двадцать дикого гона серый в яблоках жеребец Дуба начал хрипеть. Пришлось спешиться, дать лошадям отдых.
— Я знаю этого урода, — вытирая перчаткой бледный холодный лоб, начал сержант Дуб.
В пролеске, где они остановились, было тихо. Не слышался даже такой вроде бы обязательный стрекот вездесущих сорок.
— Капитан рассказывала, — продолжал Дуб, по всей видимости, чувствуя потребность выговориться. — В самый разгар войны вытащила его из какой-то эльфьей ямы. Он, Йоханн этот, вроде как был жрецом. Божий человек. В-ощим, пожалела капитан замудоханного оборвыша. Нет, вы прикиньте! Райла и пожалела! Уха-ха! — хохотнул Дуб, но, кажется, преждевременно. Из сказанного сержантом Регис не понял ничего.
— И пожалела напрасно, — чуть тише добавил сержант Дуб. — Изверг он, скотина и мудак редкостный. Кста-а-а-ати, Соловушка, ты только погляди! Мы ж, считай, в гордом одиночестве. Стал-быть, что? Стал-быть то: хочешь что предъявить — предъяви. А колдун — да, колдун? — дает слово не вмешиваться.
Регис не ответил. Регис смотрел. Смотрел, как на ветку ближайшей сосны опустился дятел. И слушал. Слушал, как пролесок заполнило не слишком громкое, но достаточно звучное «тук-тук-тук».

Дуб молчал долго.
Тишина в пролеске давила на нервы. Регис терпеливо ждал. Ждал, пока успокоится, придет в себя страшно бледная Эния. Ждал, пока угомонится дятел. Дятел угомонился первым. Эния дышала тяжело. Помогать ей Регис не спешил. Попросту не хотелось.
Эльфьи пинки забывались с трудом. По-прежнему гудели ребра, по-прежнему саднел едва заметный, светло-розовый шрам между средним и указательным пальцами левой руки. Подарочек от Раэля, мир его праху.
Закрывая глаза на хваленый гуманизм, о котором в пору было горевать и которым — ни в коем разе не хвастаться, очевидной пользы демонстративно жестоких казней Эмиель Регис Рогеллек Терзиефф-Годфрой в принципе не отрицал. Не отрицал, во-первых, потому, что воспитательный эффект дергающиеся в агонии не шибко сознательные граждане на граждан сознательных производили воистину колоссальный; во-вторых, потому, что так уж устроена людская психика. Впрочем, и нелюдская тоже. Для того, чтобы выживать и стремиться к большему, существу разумному положено бояться. Потому что именно через страх достигается прогресс — не человека, не персоны, уж конечно не личности, но цивилизации, а до того — общества. Боишься помереть с голоду? Развивай сельское хозяйство, учи крестьянина баловать репку не просто говном, но говном инновационным, по новейшим стандартам технологии и качества. Боишься интервенции? Наращивай объемы финансирования шпиков, контршпиков, не скупись на нужды не бескорыстной, но от того не менее важной и нужной армии. Боишься, как бы милая не начала хаживать к соседу-полюбовнику? Лупи дрыном до потери дыхания. Выживет? — пусть ползает. И помни: помимо страхов обыкновенных, хорошо знакомых каждому страха голода, войны, предательства, существуют ужасы по-настоящему страшные. Такие, для которых смерть — не преграда, и от которых смерть — не избавление. Почему? Потому что боги вездесущи и не знают жалости.
Сильнее патриотов с гипертрофированным чувством собственной важности Регис не терпел только религиозных фанатиков. Нет, не потому, что вампирам, как порождениям диавола, искренняя вера в общем-то была не свойственна; потому, что религия победоносно внедряла то, что оказывалось по зубам далеко не каждой армии —  осознанное стремление вырезать под корень любое инакомыслие.
Дуб молчал. Эния совсем по-детски всхлипывала.
По сути искренняя вера и религия не имели меж собой ничего, даже категорически ничего общего. Потому что вера прямо-таки обязывала стремиться к лучшему, и потому что религия отрицала и отрицала, ненавидя, саму перспективу развития.
— Что со мной будет? – облизнула синеватые губы Эния.
Сержант Дуб сплюнул в снег, нахмурился:
— Поедешь со мной до Венгерберга, дальше определимся. Знаешь, Счастливец, — Дуб выпрямился, не моргая глядел на Феликса. — Все это время я тебя ненавидел. Думал, что ненавижу. И думал, встречу — убью. Без лишних слов сворочу твою поганую шею. Порадуюсь справедливой мести, плюну и пойду себе дальше. А вон оно как вышло... Сраные боги в свидетели, хочу убить, а не могу. Совсем. Что-то во мне тогда надломилось. Думаешь, я хотел в армию? Не хотел. У меня был выбор: виселица или солдатские портянки. Я, понятное дело, выбрал второе и... Ты курва, Соловушка. Но курва умная. Всем курвам курва. Сукино детище... Да, колдун, ты ж еще и врачеватель? У меня беда. Горло перехватывает. Поглядишь?
— Погляжу, — кивнул Регис, почти радуясь возможности применить таланты гуманиста и медика.
Кара последовала немедленно.
— Тебя-то я прибить не могу, Соловушка, а вот дружка твоего разделаю, — тяжело дышал сержант Дуб, приставляя большущий — ни дать, ни взять Раэля — нож к горлу Региса. — Ты уж прости, нет сил избавиться от... как это?.. жажды возмездия.
Эния тихо, очень тихо вскрикнула.

Регис всегда знал, рано или поздно этот момент наступит.
Временами казалось, наступит вот-вот или уже наступил.
И всегда думал, что будет к нему готов.
Какая самоуверенность! Какая огромная ошибка!
Подготовиться к такому было невозможно. И невозможным было такое принять.
МИР СОШЕЛ С УМА.
Окончательно свихнулся.
И это было страшно. Страшно по-настоящему.
Страшил, разумеется, не нож. Не Дуб. Не Креститель. И уж точно не бельчонок Эния. Страшен был Фил. Тот самый добропорядочный человек Феликс Фогг, который, казалось бы, будет невозмутимо скалиться даже у черта на сковородке, потому что… а почему бы, собственно, и нет?
Да, это было страшно. Страшно по-настоящему.
Полагать себя непогрешимым. И ошибаться, так глупо ошибаться в который раз.
Он ведь совершенно не знал Феликса. Оказывается, совершенно не знал.
Что ж, отличный шанс исправиться.
И наконец-то узнать.
Фил резанул. Браслет сработал безукоризненно. Под рубахой сделалось горячо. Дуб открыл рот. Соображал он все-таки тяжело, со скрипом, медленно. Зато Регис — нет. Стоило Дубу замешкаться — сжал до хруста в кости руку с ножом, рванул в сторону и, не теряя движения, кувырнулся. Не слишком изящно, не слишком грациозно, стремительно, даже молниеносно — вперед.
И вот тогда Дуб зарычал. Бросился на Феликса. Вероятно, уже не понимая, что происходит, и уж точно не думая о том, что произойдет.
Больше Регис не двигался. Это был не его бой.

— Погорячился? — обнажил верхние клыки Эмиель Регис Рогеллек Терзиефф-Годфрой. Кратенькая инспекция области под названием «ухо-горло-нос», к счастью, несовместимых с жизнью пропаж не выявила. Да и сама голова, что в данной ситуации можно было счесть уникальным везением, вроде как держалась крепко и отваливаться в ближайшие минуты две-три не планировала.
Голова Региса. В надежности прочих голов как таковой уверенности не было.
— Погорячился, мой дорогой друг Феликс, это когда вместо трех бокалов игристого ненароком выжрал пять пинт самогона, отягчив содеянное литром отборного хереса. Твой поступок, Фил, — долбоебизм. И безответственность.
Сержант Дуб постанывал, но лежал без движения, даже не пытаясь сбросить колено Феликса. Сплошь покрытое синяками и ссадинами лицо выражало крайнюю степень недоумения, а вот злости — злости на нем уже не было. Ссадина на виске краснела, жилка на лбу пульсировала.
Регис вздохнул. Потом выдохнул. Где-то в промежутке — нахмурился.
— Что с ним делать? Давай подумаем. Хм-хм, а не применить ли часом к милсдарю Гарру мои запредельно многообразные колдунции? Могу зашвырнуть на сосенку. Пусть повесит, поразмыслит о своем неспортивном поведении. Обсерится… То есть я хотел сказать «раскается». Или еще вариант, гораздо лучше первого: может, я его сожру, м-м-м? Колдун-дубоед, санитар леса. По-моему, весьма эффективное решение.
Если еще миг назад было страшно; если еще миг назад мир сошел с ума и не было никаких сил противостоять безумию, то теперь… теперь было смешно. И смешно безжалостно. Потому что он, Эмиель Регис Рогеллек Терзиефф-Годфрой, тоже спятил. Спятил бесповоротно, всецело и, само собой, окончательно.
Нет, не из-за браслета. Будучи в здравом уме, казалось невозможным глядеть без дрожи то ли в жуткое, то ли в до смеха жутко перекошенное лицо Первого Говнюка Севера.
— Я не знаю, что с ним делать. Ты его бил, тебе решать, — пожал плечами вампир, инстинктивно оборачиваясь, потому что краем глаза уловил движение.
— НИ С МЕСТА! — рявкнул Регис. Эния, уже было готовая под шумок оседлать самую шуструю лошадку — по иронии именно Региса — вздрогнула. И замерла, не в силах пошевелиться.
Вампирьему гипнозу вообще трудно противиться.
— Кхурва, — подал голос сержант Дуб. — И ты, стал-быть, меня кончить не можешь. Шутка, всем шуткам шутеечка!
Вернулся дятел. Должно быть, заинтригованный, чем в среднем оканчивается бесконтрольная жажда возмездия.

— Техническая сторона вопроса? — скрестил руки на груди Эмиель Регис Рогеллек Терзиефф-Годфрой. Под рубахой по-прежнему было горячо и липко, порез на бедре дергало.
— Вот, кто я для тебя, получается? Техперсонал? Портативный стиратель памяти? Ну-с, кого еще обслужить по факту утраты доверия? Чего там! Не стесняйся! Оптовым клиентам скидки! — в очередной раз обнажил клыки самый гуманный монстр тысячелетия.
Дуб сглотнул. Сглотнул шумно. Потому что тоже — впервые за все время — заметил стоматологические излишества колдуна-пиздабола Эмиеля Региса.
— Допустим, стереть память я действительно могу — даже по башке трескать не придется, хотя, признаю, соблазн велик, — но что прикажешь делать с капитаном? С Йоханном? И я молчу про нашу бестолковую девицу Энию, к которой, поверь, избыточной симпатии не питаю и, сдается мне, в обозримом будущем питать не планирую.
Эния молчала. Напряженная, тоненькая, похожая на готовую вот-вот переломиться веточку.
— Боюсь, на всех моего гипноза не хватит, — пожал плечами Эмиель Регис Рогеллек Терзиефф-Годфрой. — Вынужден констатировать: не в пример кирпичу, на дистанции вампирий гипноз не действует. Да-да, милсдарь Дуб, не лупайте зенками. Я — вампир. ВАМ-ПИР. Деликатно выражаясь, до усрачки страшное кровожадное чудовище.
— Ну и компанию ты себе подобрал, Соловушка, — все тем же странным тоном, в котором легко угадывалась истерическая веселость, граничащая с полным, откровенным безумием, произнес сержант Дуб. Снег под ним таял. Скоро образуется лужица.
— Когда хотят убить, Счастливец, убивают. Но урок я усвоил. Все понял, Счастливец-Соловушка. В том, что наши дороги разошлись, виновных нет. Потому что общей дороги, стал-быть, у нас никогда не было, — разбитые губы темнели, ухмылка вышла прежуткая. — Чужие люди. К чужим людям какие претензии? Свободен! Свободен, Фил. И я, представь себе, тоже свободен. Сейчас отлежусь, проссусь, просрусь — ибо негоже пренебрегать советами вампирьего доктора — помчу до Венгерберга. Больше вы меня не увидите. И ее не увидите.
Парализованная, лишенная права голоса и выбора, ответить Эния не могла. Но, безусловно, все слышала.
— Извините, что порчу мгновение, — убрал руки за спину самый гуманный монстр тысячелетия. — Фил, твоя нога. Осмотреть сейчас или погодим, пока отвалится?

«Еще немного. Еще чуть-чуть».
«Надо просто подождать».
«Просто подождать еще немного».
Эмиель Регис Рогеллек Терзиефф-Годфрой молчал, обездвиженная Эния хлопала густыми, черными ресницами.
— Что? — округлил мутные глаза сержант Дуб, парадоксальным образом поднимаясь на ноги. — Для моего чего? Побега? Да ты, Соловушка, ни хера не Соловушка! Ты, Соловушка, сраный тетерев! Потому что глух, как... тетерев. Ты меня вообще слушаешь? Да ни хера ты не слушаешь! — сжал ободранные кулаки сержант Дуб. Лицо от злости побагровело и как-то фантасмагорично сплющилось.
«Ну вот, начинается».
«Разумеется! Разумеется! Куда ж без этого!».
Эмиель Регис Рогеллек Терзиефф-Годфрой молчал, обездвиженная Эния хлопала густыми, черными ресницами.
— Никуда я не сбегал, курва! Взяли меня! Повязали, как последнюю сучку ободранную! Или это тоже была часть твоего грандиозного плана, а? Напомни, как такие называются? «Немного жертвенности»? Ни хера не похоже на жертвенность! Потому что потом меня пиздили. Долго пиздили. Не-е-е-ет, ты не думай, за пизденье я не в обиде. Говорю ж, не на что мне обижаться. Нет у нас с тобой, никогда не было ничего общего, — сержант Дуб выдохнул. Хрустнул до мяса ободранными костяшками. — Говорил: меня поставили перед выбором: либо каторга, либо армия. Что армия — это и есть каторга, я тогда не знал. Шутка ли, даже не догадывался. Ну не так, понимаешь? Не так я ее представлял себе, армию. Потому что... потому что таких, как я, на фронт не посылают. Не вызываем мы, видишь ли, доверия. Таких, как я, сраный ты тетерев, посылают на оккупированные врагом территории. Чтобы — знаешь что? — грабить. Угу, не ослышался. Чтобы грабить, убивать, насиловать. По форме врага, разумеется. И знаешь, для чего? Для стимуляции народного восстания. И партизанского движения. Самое страшное, Фил, самое страшное... Оно работало, — зубы сержанта скрипнули.
«Вот теперь пора».
«Тютелька в тютельку».
Кивнул сам себе Эмиель Регис Рогеллек Терзиефф-Годфрой, шагнул к сержанту Дубу, крепко схватил за ворот — пока тот не успел опомнится, потащил к Феликсу.
Шпек!
Вампирья ладонь гулко саданула по затылку Первого Говнюка Севера.
Когтистые пальцы уцепились за шиворот.
Держать обоих на вытянутых руках — так, чтобы ножки дрыгались — было не удобно. Увы, другого выхода Регис не видел. Вероятно, потому, что другого выхода не было.
— Простите мою несдержанность, однако... заколебали, любезные судари, — недобро вампир сощурился. — Я понятия не имею, какое меж вами пробежало... злое колючее животное, но... Заткнитесь оба. Да-да, оба. И будьте так милостивы меня в ваши перебранки не вмешивать. Это не мое дело. Целиком и полностью. Зато общее дело у нас имеется. Если не забыли, у нас на хвосте кровожадное богоугодное полчище. А еще вы, милсдарь Дуб, обещали даме конную прогулку до Венгерберга, этой прелестной жемчужины Севера. Не оправдывать женские надежны, да будет вам известно, весьма и весьма невежливо. А теперь, либо вы миритесь, либо продолжаете кукситься... На соседних сосенках. Пока не обсеритесь. Я ясно выражаюсь? Да, к слову, милсдарь Дуб, за нож у горла обиды я на вас не держу. Знаете почему? Потому что вы — долбоеб. То есть и таким образом, кое-что общее с милсдарем Феликсом у вас все-таки имеется.