— Вульгарно и отвратительно, — резким движением бросая на пол атласное платье цвета бычьей крови, вынесла вердикт баронесса Эрхингольд вар Коннтаррэ. — Некоторые люди до обидного лишены чуткости. Неприятно вдвойне, когда обидную нехватку чуткости демонстрируют придворные дамы. Вы со мной согласны, любезная госпожа? Кто подбирал вам наряд? Виконтесса де Морро? Ах, ну разумеется! Виконтесса де Морро. Кто же еще? Милая виконтесса де Морро, полагающая крикливую вычурность достойной компенсацией внутренней пустоты. Все не то, нет, не то... — бросая на пол наряд за нарядом, повторяла баронесса Эрхингольд вар Коннтаррэ. Сквозь стрельчатые окна покоев то ли гостьи, то ли узницы пробивался бледный, с редкими вкраплениями ночной синевы, рассвет. Нильфгаард, столица Нильфгаарда, готовился к новому дню. Здесь, во дворце Императора, по стародавней традиции, было тихо. Его Величество Эмгыр вар Эмрейс не терпел суеты.
— Я знаю, о чем говорю, любезная госпожа Йеннифэр. Мой последний муж лишился на охоте доброй половины предплечья и, разумеется, кисти. А самое любопытное: сколь бы самозабвенно портные не трудились над буфами, никакое изящество наряда не могло скрыть отсутствия руки. Вы же, любезная госпожа, пустышкой не кажитесь. Совсем наоборот. О, этот пылкий взгляд! Абрис губ... брови... Что ж, вне всяких сомнений ваш цвет — черный. Цвет силы и, как бы парадоксально ни звучало, цвет чистоты. Вот, обратите внимание, любезная госпожа. На мой вкус, безупречно! — улыбнулась баронесса вар Коннтаррэ, протягивая чародейке иссиня-черное платье с едва заметным серебряным шитьем по канту лифа, на рукавах и на груди.
Глаза баронессы были холодны, волосы давно тронула седина, вместе с тем ни старой, ни пожилой она не выглядела. Кожа лица очаровывала девичьей гладкостью, тонкие губы не утратили чувственности; истинный возраст выдавали движения... движения и свойственная умудренным сотнями битв воинам привычка ни при каких обстоятельствах не опускать головы. Баронессе Эрхингольд вар Коннтаррэ было сорок два года. Великое Солнце одарило ее тремя мужьями, Великая Империя — статусом трижды вдовы.
И безутешной матери. Когда-то у баронессы вар Коннтаррэ было четверо сыновей. Война отняла и их.
Но кое-что все-таки оставила — гордость и желание мстить. Не ради себя. Нет. Ради страны.
— Его Величество ждет вас, — напомнила то ли гостье, то ли пленнице баронесса Эрхингольд вар Коннтаррэ.
Истории появления во дворце то ли гостьи, то ли пленницы она не знала. Однако же могла сделать выводы и выводы сделала. Судя по роскоши покоев, в которых личным приказом Его Величества то ли гостью, то ли пленницу, собственно, было приказано разместить, эта женщина, северная чародейка по имени Йеннифэр, не взирая на всю неопределенность статуса, персоной, безусловно, была чрезвычайной важности. В противном случае ее едва ли подвергли самой страшной пытке из всего многообразия пыток — пытке жить. И жить в неведении.
Покоев чародейка не покидала в течение трех дней.
— Вы готовы, любезная госпожа Йеннифэр? — улыбалась баронесса. — Его Величество бывает нетерпелив.

«Проклятая вечность, — думал Его Величество Эмгыр вар Эмрейс, Деитвен Аддан ын Карн аэп Морвудд, подцепляя ногтем перстень с гигантским бриллиантом. — Я — Император могущественнейшей из когда-либо созданных империй вынужден, будто распоследний юнец, ждать, ждать, когда же прекрасная дама напудрит носик... И ради чего? Если бы я только знал, чего именно я жду. Тогда бы я вынес все. И вечность, Великое Солнце в свидетели — не предел. Но я терпелив... я крайне терпелив. Я подожду».
— Ваше Величество, баронесса вар Коннтаррэ и чародейка Йеннифэр прибыли, — доложил с порога гвардеец со знаками бригады Импера.
— Баронесса останется, чародейка пусть войдет.
В личном кабинете Его Величества было пусто. Стол, два кресла, карта Империи на стене. И ничего более. Ничего, что могло бы приковать взгляд, в чем могло бы отыскаться спасение от пристального взгляда самого Императора, от его проницательных, не знающих жалости, ледяных, пусть и карих глаз.
— Прошу, присаживайтесь, — жестом указывая на одно из кресел, произнес Эмгыр вар Эмрейс.
«Любопытно, она когда-нибудь задумывалась... задумывалась, какая крепкая между нами связь? О, несомненно да».
Связь между ними действительно была. И была действительно крепкой. Общая цель. Цель, ради которой хотелось жить. Цель, ради которой — если понадобится — не горько умереть.
«Должна была. Обязана. Каждый проклятый день».

Отредактировано Эмгыр вар Эмрейс (2016-11-08 11:29:50)

Его Величество остановил взгляд по правую руку от себя, на карте. Любопытно, когда это на границе Метинны и Назаира успел вырасти новый форпост? Вопрос ответил на себя сам — резко выбросил вперед все, надо думать, восемь конечностей и вот уже новый форпост переместился в Боклер.
Паук. Обыкновенный паук и, вероятно, необыкновенной ценности знамение. В минуты, подобные этой, Его Величество почти по-мальчишески радовался: какая досада, радовался Его Величество Эмгыр вар Эмрейс, что мой последний — кем же он был? — астромант так трагически нелепо упал на собственную астролябию месяц или, может быть, два назад, свернул шею, переломал шесть ребер и самым что ни есть оккультным образом — крестец.
Его Величество перевел взгляд обратно на чародейку Йеннифэр. Он ненавидел их всех. Колдунов, магиков, чародеев, некромантов, гоэтов, гадалок, ведунов. Ненавидел всех без исключения. Бесчестный, своекорыстный, жадный, насквозь прогнивший паноптикум. Великое Солнце в свидетели! — они, все эти любители окунуться в кишки по локоть и в говно по шею, были куда хуже, казалось бы, создания в этом свете наиболее страшного — императора. В конце концов, пристально вглядываясь в глаза чародейки Йеннифэр думал Эмгыр вар Эмрейс, император — по крайней мере, хороший император — убивает не потому, что убивать хорошему императору приятно и нравится; хороший император убивает потому, что убивать вынужден. Хороший император убивает потому, что того требуют страна, родина, долг; потому, что император, на убийства не способный, не император вовсе, он — жалкий, эгоистичный трус. Чародеи... чародеи же убивали не ради великой цели, не ради высшего блага или хотя бы блага среднего, чародеи убивали потому, что одурели, ополоумели от амбиций, от вседозволенности, от переизбытка возможностей и средств. И ведь убийство было отнюдь не единственной и далеко не самой отвратительной мерзостью, на какую в угоду собственным амбициям, жадности, алчности способен пойти чародей.
«Ты продала мою дочь, Йеннифэр, — думал Его Величество Эмгыр вар Эмрейс. — Ты продала нашу дочь. Мою, твою, твоего горячо возлюбленного Геральта. Думала, я не узнаю? Разумеется, узнаю. Я знаю все, госпожа Йеннифэр. Для меня в этом мире тайн нет».
Говорят, у стен есть уши. Величайшее заблуждение. У стен не бывает ушей. Зато у людей — у людей глаза, языки, уши действительно встречаются. И непомерные амбиции, которым наверняка бы позавидовал самый амбициозный чародей.
Он хотел, он жаждал ее возненавидеть. Чародейку Йеннифэр. И не мог. Совсем.
А глаза у нее были холодные. Фиолковый лед? Белый Хлад. Настоящий, подлинный. Впрочем, угадывалось в ледяном фиолетовом сиянии и нечто иное, нечто гораздо, гораздо большее. Женщина. Мать. Чудовище... Какая ирония, думал Его Величество Эмгыр вар Эмрейс... Три монстра даровали миру нечто невозможно прекрасное — Владычицу Миров. Он, Белое Пламя, Пляшущее на Курганах Врагов, она — черная женщина с Белым Хладом в фиалковых глазах, и Белый Волк, дикое животное, однако животную натуру отрицающее, ибо оно вовсе не монстр, ибо оно архимонстр — ни дать ни взять постольку, поскольку, не в пример монстрам среднестатистическим, не отказывало себе в удовольствии ношения штанов.
Да, Цирилла была их дочерью. Плоть и кровь. А Паветта, бедная, бледная, никакая Паветта, пожалуй, что и не причем.
— Не существует никакой тайны, госпожа Йеннифэр из Венгерберга, — сцепил пальцы в замок Его Величество Эмгыр вар Эмрейс, Деитвен Аддан ын Карн аэп Морвудд. — Существуют правила хорошего тона, существует придворный этикет. И то, и другое обязывает меня приветствовать старых друзей лично. Ты помнишь обстоятельства нашей последней встречи, госпожа Йеннифэр?
Вряд ли, понимал Эмгыр вар Эмрейс. Но в этом не было ничего страшного. В его распоряжении по-прежнему оставалась добрая, чуткая, даже чересчур проницательная баронесса Эрхингольд. Та самая баронесса Эрхингольд, которая, улыбаясь нежной улыбкой матери, без зазрений совести вонзала в детское горло нож.
— Если желаете, можем прогуляться. Полагаю, нам обоим на пользу свежий воздух.

Она пахла сиренью и крыжовником. Вся целиком. От черных, тугих локонов до остреньких ногтей.
«Интересно, — едва заметно выгнул бровь Его Величество Эмгыр вар Эмрейс. — Вспомнила сама или проницательность баронессы Эрхингольд принимает опасные масштабы?».
— Вы льстите моему саду, госпожа Йеннифэр. В это время года он может быть величественным, впечатляющим, даже внушительным, однако дивным... дивным мой сад станет не раньше весны. До которой еще предстоит дожить, — принимая руку чародейки, без улыбки произнес Его Величество Эмгыр вар Эмрейс, предвкушая, как вытянутся лица — нет, рожи! — всех этих прихвостней, графиков, незамужних дев и безмужних матрон, стоит им завидеть Его Величество Белое Пламя, Пляшущее на Курганах Врагов рука об руку не просто с женщиной, не просто с женщиной без титула, но с чародейкой, северной чародейкой. С врагом.
«Да задери вас всех черт, — мысленно усмехнулся Его Величество Эмгыр вар Эмрейс. — Вы же мечтали о переменах? О переломе эпох? Прошу, к столу подано. Только кушайте осторожнее. От невоздержанности в пище, не редок случай, бывает страшнейший заворот кишок. А иногда — апоплексия, сердечный спазм и... что-то там еще. Без разницы. Мне все равно. Смотрите! Смотрите! Смотрите алчно. А за вами присмотрит мой добрый Ваттье де Ридо».
Добрый, преданный Ваттье де Ридо, который, сам того не подозревая, служил Империи настолько разносторонне, что должен был быть давным-давно мертв.
«Интересно, — думал Его Величество Эмгыр вар Эмрейс, открывая перед чародейкой дверь. — Она впрямь ничего не помнит или в опасных масштабах лжет?».

Четверо гвардейцев, знаменитые на весь мир Саламандры, следовали неотступно, ровно на таком расстоянии, чтобы не возникало сомнения — это обученные, профессиональные убийцы и ни в коем разе не почетный эскорт.
Замедлили шаг у садка. В центре — высился над водой искусственный островок с каменным садиком, фонтанчиком и фигурой — раздирающим грудь собственным клювом до безобразия реалистичным пеликаном.
Где-то там, на дне фонтанчика, вернее, конечно, фонтана, плескался невидимый сейчас молодой зеркальный карп, cyprinus carpio. Тот самый, которому Его Величество приказал приклепать медаль с собственным изображением и надписью «Vaesse deireadh aep eigean». Что-то кончается, что-то начинается. А что-то, понимал Император, уже началось.
Когда он протянул руку северной чародейке. Когда к кисловатым запахам садика примешался аромат сирени и крыжовника — запах ее платья, ее ладоней; черных, непокорных волос.
Запах предательства.
— В нашу последнюю встречу ты, госпожа Йеннифэр, — вновь переходя на «ты», пристально всматривался в глаза чародейки Эмгыр вар Эмрейс. Фиалки и лед. — Должна была умереть. Ты и некий ведьмак по имени Геральт, небезызвестный Белый Волк. Тебя и небезызвестного Белого Волка Геральта спасла ваша дочь. Цирилла Фиона Элен Рианнон.
«В нашу последнюю встречу, — пристально всматриваясь в глаза чародейки, вспоминал Эмгыр вар Эмрейс. — Наша история закончилась: моя, твоя, Геральта по прозвищу Белый Волк. И началась ее. Цириллы Фионы Элен Рианнон».
— Ты помнишь свою дочь? Зеленые глаза, пепельные волосы.
«Седина на висках».
«А вы с ней похожи. Действительно похожи. Вот только вместо фиалок — изумруд. Изумруд и лед».

— Нет, не знаю, — вернув ледяной тон, не отрывал глаз от чародейки Эмгыр вар Эмрейс. Все равно более смотреть было некуда.
С определением величественности сада он, пожалуй, погорячился. В это время года дворцовый сад казался не многим величественнее обыкновенного городского парка. Та же сырость, та же серость, те же жадные взгляды гончих в человеческом обличьи, ничем не отличимых и, разумеется, ни в чем не уступающих своре диких, голодных псов. И люди — абсолютно те же самые: бледные, суетливые, настороженные, все на одно лицо.
За вычетом пихт, карликовых сосен, вечнозеленых кустарников, сад выглядел ободранным, серо-черным, унылым, постыдно голым.
Оставался фонтан. Неизменно величественный, к сожалению, сегодня подвел и он: фигура пеликана, то тут, то там опутанная кракелюрной сетью трещин и сколов, с былым символом Великой Жертвенности схожесть почти утратила. Ох, и поплатится, думал Его Величество, ох, и поплатится кто-то. За пренебрежение. Культурным достоянием веков.
Терпкий, сладкий запах чародейки Йеннифэр смешивался с запахами сырости, ила и плесени. Исчез из поля зрения красавец зеркальный карп, очевидно, подобно пеликану, к Великой Жертвенности тяги не испытывая. Не хотел, стервец, служить символом — преемственности поколений, незыблемости традиции, готовности ради общего блага нести на заклание и собственное сердце, и плоть, и кровь, и, разумеется, собственные амбиции.
В саду было ветрено. Чародейка вздрогнула. Рефлекторно, даже механически, накрывая собственной, Его Величество сжал ее узкую, бледную ладонь.
Нет, вздрагивала чародейка, вероятно, не от холода. И тепла прикосновений не требовала. Это был жест приличия. К тому же, чего греха таить, Йеннифэр так... увлекательно пахла сиренью и крыжовником... Не в пример Паветте. Чем пахла Паветта, Эмгыр не помнил. Надо думать, по образу всякой недолюбленной женщины, Паветта пахла никем.
— Были времена, — прервал молчание Его Величество Эмгыр вар Эмрейс, — когда плебс, народ, гражданское население — выбирайте по вкусу, — я же предпочитаю говорить просто «люди»... были времена, когда люди полагали императоров равными богам. Некоторые полагают до сих пор и, безусловно, до сих пор ошибаются. Императоры, удивительное дело, те же люди; для меня, удивительное дело, чужая душа — такая же покрытая мраком terra incognita, как и для, удивительное дело, любого другого человека. Почти. Я все же Император, а значит человек не совсем обычный, а значит — неплохой политик, вижу и слышу дальше других. Но... Но. Удивительное дело, госпожа Йеннифэр, я не имею представления, что вы помните, о чем забыли, а что — из умысла ли, может быть, из природной скромности — желаете от меня скрыть. Не думайте, я ни в чем вас не обвиняю. Зачем? Для обвинений у меня на содержании целый корпус дармоедов: юристов, легистов, имперских следователей, а этим только дай волю — переобвиняют полстраны. Я вам верю, госпожа Йеннифэр. Верю постольку, поскольку, как политик, разумеется, не чую в вас лжи. Правда за правду: я должен был, я — Великое Солнце в свидетели — жаждал убить вас обоих. Тебя Йеннифэр, твоего ведьмака Геральта. Вы выжили. Оба. Рассказать почему? Рассказываю: я не смог предать ее. Цириллу Фиону Элен Рианнон. Мою дочь. Моего ребенка, которого вы — по весьма достоверным слухам — продали. Вы, госпожа Йеннифэр из Венгерберга, хотя... парадоксальные узы, нас связывающие, велят говорить мне «ты». Ты продала мою дочь, Йеннифэр. Ты, ее названная, а по сути единственная мать... Увы. Я не знаю, где Цирилла. Не имею ни малейшего представления. Однако с твоей помощью обещаю выяснить. Что до расплаты... расплаты не существует, не существует искупления. Существует только совесть. В двух вариациях: так, которая молча копит, и та, которая не затихнет, пока не оплатит долги.

Отредактировано Эмиель Регис (2017-02-16 14:14:58)

— Фамильярность в обращении к Императору недопустима, госпожа Йеннифэр.
Налетел ветер. Резкий, холодный, колючий, пробирающий до кости. Такой, что заставляет дрожать всем телом. Он не вздрогнул. Не моргнул и не поморщился. Императоры не дрожат. Императоры не просят, но требуют, Император — больше, чем человек, Император — символ. А символ, даже закусив с вечера сочнейшим шницелем, испражняется по утру сугубо и только полным беспокойства о судьбах народа меморандумом. Политика — не место для слабых. И даже если Йеннифэр дерзнет иссечь его ледяными вихрями — он вынесет и это. В конечном итоге, что такое холод для Белого Пламени, Пляшущего на Курганах Врагов?
В конечно итоге, что такое боль для того, чье сердце — если верить слухам, разумеется, а верить им следовало — осколок льда?
Ответ лежал на поверхности: несущественные мелочи.
Потому что Императоры не растрачиваются по пустякам.
Было холодно. Слишком холодно. И неуместно врать.
— Однако, я прощаю тебя, Йеннифэр, — все тем же ничего не выражающим тоном продолжил Эмгыр вар Эмрейс. — Тем паче, первый шаг на пути к такой уникальной для императоров и чародеев взаимной честности я сделал сам. Не стану изменять новорожденной традиции. Я не мытарь, не ювелир, не философ, не в моей компетенции решать, что есть дрянь редкостная, а что есть дрянь среднестатистическая, широко распространенная в быту. В нашу последнюю встречу, Йеннифэр, ты была готова не просто умереть, ты была готова покончить собой... Ради нее, Цириллы Фионы Элен Рианнон. Моей дочери, Львенка из Цинтры, Дитя Предназначения, Aenyeweddien, Дитя Огня, Ласточки. Владычицы Миров. Но, что, безусловно, не менее важно — единственной законной наследницы цинтрийского престола. Девушки, за обладание которой с радостью перегрыз бы глотку кому угодно каждый ваш нордлингский король. И каждый чародей. По сходным причинам. В ее крови, Йеннифэр, сосредоточена беспрецедентная мощь. Что сказать... Когда-то я тоже рассматривал Цири не иначе как бездушный инструмент, политический рычаг... Удивительно глупая формулировка, если присмотреться, госпожа Йеннифэр. И удивительно неточная. Как может быть рычагом тот, кто по сути непоколебим? Она именно такая, — вглядываясь в мутные воды фонтана, чуть теплее добавил Его Величество Эмгыр вар Эмрейс. — Абсолютно непоколебимая в готовности убивать ради вас двоих. Тебя, Йеннифэр, и ведьмака Геральта. А, вероятно, и умирать... Я видел в ее глазах немыслимую, пугающую даже меня — Императора! — злобу. Но также я видел в ее глазах, холодных, зеленых глазах, немыслимую, колоссальную любовь. Любовь, способную изменить мир. Еще немного искренности, Йеннифэр: многое бы я отдал, достанься эта любовь мне. Увы. Она всецело ваша. Твоя и Геральта.
Было холодно.
— Можешь верить, можешь нет. Я действительно тебя не обвиняю. Завидую, но не обвиняю. А теперь к сути, — резко обернулся Эмгыр вар Эмрейс. — До меня доходили слухи, разумеется, тоже весьма достоверные... о неком чародейском сборище, рискнувшим взять на себя ответственность за судьбы мира. Неком чародейском сборище, которое решило, будто бы им — кучке самовлюбленных колдунов — по силам сделать то, что не удавалось еще ни одному, пусть трижды талантливому правителю — вывести универсальный рецепт всеобщего блага. Синтезировать эффективную панацею от всех возможных и невозможных бед. А для этого им нужна моя дочь. Цири. Цирилла Фиона Элен Рианнон. Охотно верю: сказанное мной для тебя тайна, мистерия, околесица, фантастический бред... Но ты вспомнишь, Йеннифэр. Ты вспомнишь. Обязана вспомнить. И я тебе помогу, — пристально глядя в глаза чародейке, страшной, очень страшной улыбкой улыбнулся Его Величество Эмгыр вар Эмрейс. — В напоминание о Цири у меня почти ничего не осталось. Всего лишь один-единственный пепельно-серый локон волос. Одна-единственная прядь.

Отредактировано Эмгыр вар Эмрейс (2017-02-28 17:18:17)

— Иметь доступ к моей библиотеке? — слегка выгнул правую бровь Его Величество.
В фонтане булькнуло. На крохотное мгновение блеснула бронзой и зеленью табличка с гравировкой «Vaesse deireadh aep eigean». «Что-то кончается, что-то начинается». Что-то обратилось в прах.
Было холодно. Угощения не предвиделось — махнув хвостом на прощание, вернулся в темную, спасительную глубь, разочарованный, должно быть, молодой зеркальный карп.
— Йеннифэр, ты ведь понимаешь? Не можешь не понимать — в этом доме, в этом городе, в этой стране ты отнюдь не гостья. Ты — раздражающий элемент. Во-первых. Во-вторых, интригующий трофей. Неужто думаешь, будто я позволю тебе свободно разгуливать по дворцу? О, безусловно, не позволю! Что ты, госпожа Йеннифэр! Ни в коем случае, — ухмыльнулся Его Величество. — Единственная причина, по которой ты до сих пор жива, — страх. Каким бы до глубины души ужасающим ни казался гнев загнанной в угол чародейки в теории, каким бы ужасающим он не оказался на практике; страх перед Императором гораздо, гораздо сильнее. Хотя бы потому, госпожа Йеннифэр, что в отличие от тебя, я не умею испепелять взглядом, не могу... швырять молнии. Вы, чародеи, страшно изобретательны. Я — нет. Потому что убиваю самым грубым, банальным, примитивным образом. Проще говоря, мучительно долго и мучительно болезненно. Страх. Страх и мой протекторат — вот боги, которым ты, будь желание, обязана молиться за горячие ванны, горячие обеды и завтраки, за теплую кровь, по-прежнему бегущую по твоим жилам и никак не разбрызганную по мраморным плитам пола моего дворца или того хуже — застывающую гротескными пятнами на чьих-то сапогах.
Было холодно.
Впрочем, что такое холод для того, чье сердце на веки вечные — осколок льда?
Впрочем, что такое холод для того, в чьих глазах, глазах цвета ледяных фиалок, на веки вечные — вьюга?
Ничего.
Абсолютно ничего.
Грубое, банальное, примитивное атмосферное явление.
Ветер доносил ароматы сирены и крыжовника. Должно быть, на языке цветов... или с точки зрения алхимии этот запах имел какое-то важное, символическое ли, сакраментальное ли значение... Увы, ни языка цветов, ни тайного языка алхимии Его Величество не знал. И не желал знать.
— Никаких библиотек, Йеннифэр. Нет, это не отказ. Я распоряжусь оборудовать для тебя лабораторию. Уже распорядился, — сухо констатировал Император Величайшей Империи. — Телепатов не будет. Видишь ли, я не хочу тобой рисковать. Одна ошибка, одна неловкая инкантация и ты, госпожа Йеннифэр, превратишься в бесполезный овощ. Не годящийся даже на борщ. Что, безусловно, неприемлемо. Ты нужна мне, Йеннифэр. Очередное удивительное откровение, — уже вполне по-человечески улыбнулся Его Величество Эмгыр вар Эмрейс. — Тебя удивляет моя прямота? Не должна удивлять. В конце концов, тебе выгодно мое доверие. А, значит, оно выгодно и мне. Так вот. Повторюсь, никаких телепатов. В твоем распоряжении нечто большее — я. Знай, ради Цириллы я готов пойти на многое. По сути на все. И... рекомендация: все-таки будь любезна — не разочаруй меня. Если ты готова, — протянул руку чародейке Император Величайшей Империи. — Можем приступать.
Было холодно.
Что-то кончается. Что-то начинается.
«А что обратилось пеплом, — подумал Его Величество. — Вполне себе способно воспрянуть. В умелых-то, профессиональных-то, заинтересованных руках».

Отредактировано Эмгыр вар Эмрейс (2017-01-31 16:06:50)

Ладонь вспыхнула. Вздыбился — curse annioddefol!* — будто у мальчишки, каждый волосок на обеих почему-то руках.
Она его ударила. Как маленькая, взбалмошная, разобиженная девчонка — исподтишка. Ударила, действительно ударила, едва сдерживал хохот Его Величество Эмгыр вар Эмрейс, подло, низко, предательски и вместе с тем удивительно женственно. Ох уж эта гордая, своенравная, злопамятная госпожа Йеннифэр!
Вильгефорц — зазнавшийся ублюдок Вильгефорц — был прав. И прав был неоспоримо.
Подчинить ее, гордую госпожу Йеннифэр, нельзя. Невозможно было тогда, невозможным казалось теперь. И какое счастье, едва сдерживал хохот Его Величество Эмгыр вар Эмрейс, какое феноменальное везение — покорная, сломленная, на все готовая она была ему ни чуточки, вот нисколечко не нужна.
Все, что от нее требовалось — оставаться госпожой Йеннифэр.
С невероятным, невообразимым, невыразимым, холодным и яростным, все тем же, совершенно для нее классическим то ли льдом, то ли пламенем в злых, в общем, не очень-то и человеческих глазах.
Ладонь горела. Было холодно.

Впрочем, уже не здесь. И не сейчас.

Она плясала. Плясала! Плясала! Как проклятая! Будто кукла, будто марионетка — вот только не понимала, сколь бы ни силилась, не могла понять — в чьих именно руках. Было холодно. Страшно холодно. Жутко холодно. Так почему же кожа такая горячая? Ах, ну да! Ну да! Таверна. Жарко натоплена. И столешница того гляди расколется. Лязгают! Лязгают! Лязгают! Аккуратные, блестящие подковки на каблуках.
Цири пляшет.
Совсем еще девочка.
Так почему же так холодно?
Ты боишься, luned, до чего ты испугана!
Ты меня видишь?
Взгляни на меня!
Руку! Руку, девочка!
Холодно! Как же ей холодно!
Посмотри же! Посмотри же! Вот моя рука!
Обернись, девочка... Обернись, доченька!
Пожалуйста, Цири, пожалуйста...
Взгляни...
Не потеряй...
Не потеряй, слышишь?
Не потеряй!
Меня...
Цири не слышит.
Цири пляшет.
Ей страшно. Страшно холодно.
Пепел в волосах.

Ошибаются. Ошибаются. Все ошибаются. Она не боится. Она взрослая. На щеке шрам. Ступени скользкие. Кровь! Кровь! Кровь! А внизу — монстры. Чудовища. Ей нужно спуститься. Очень хочется. Шаг. Шаг. Еще шаг. Ладони чешутся. Меч в руках.
Нельзя. Так сказал Геральт. Вот же он. Цири его нашла. Наконец-то нашла.
Уже не потеряет.
Никогда.
Никогда.
Никогда.
А чудовища умрут. Все умирают. Булькая горлом, падая, оскальзываясь на собственных кишках.
Глаза у нее зеленые.
Пепел в волосах.
Руку! Руку, доченька!
Нет. Не подаст.
Цири. Цири. Цири...
Доченька.
Глаза у нее зеленые
Холодно. Очень холодно.
Как же холодно.
Она смотрит. Смотрит. Смотрит.
В глаза чудовища.
Монстр — это я.

— Что ты сделала? — едва сдерживаясь, чтобы не схватить чародейку за плечи и хорошенько встряхнуть, хрипло произнес Его Величество Эмгыр вар Эмрейс. Голова кружилась. Мутило. Подташнивало. — Я... видел ее, Йеннифэр. Я видел Цири. Что ты сделала?
Лицо Императора скривилось. Некогда классически красивое теперь оно было таким, каким должно было быть — отражением того, кто не принес миру ничего, за исключением зла.
Впрочем, это не имело значения.
Подковки лязгали...
Ступени скользкие...
Кровь! Кровь! Кровь!
И пепел в волосах.
— Мы продолжим немедленно, — сжимая ладонь чародейки, приказал Эмгыр вар Эмрейс. — Но уже в лаборатории. Без лишних свидетелей.
Было холодно.
Барахтался на дне фонтанчика бесконечно важный для Империи молодой зеркальный карп.
__________________________
* — невыносимое проклятие

Отредактировано Эмгыр вар Эмрейс (2016-12-04 18:17:31)

— Мстишь за борщ? — с вялым любопытством разглядывая гладко отполированный нефритовый шар — символ мудрости, чистоты, справедливости, ясности ума, — обернулся к чародейке Белое Пламя. Нильфгаарда Наваждение схлынуло, дробясь фрагментами, растворилось в жарко натопленной лаборатории, как встревоженный солнцем речной туман.
— Академической речью можешь пугать кметов на ярмарке. Им что Lobus temporalis, что Armoracia rusticana* — один черт. Меня, госпожа Йеннифэр, пугать бессмысленно и, скажем так, меня нисколько не волнует технический процесс. Для восхищения, изумления, благоговения перед тонкостями вашей без меры травмоопасной профессии я давно не в том возрасте — во-первых; во-вторых, предвзят. Ретрокогнитивная телепатия, реверсивная или даже «амниотическая» — для меня не более чем пустой набор фраз… Проще говоря, брехня. Брехня, призванная в том числе отвлечь внимание от главного — а не дрожат ли часом твои руки, госпожа Йеннифэр? Быть может, дело отнюдь не в борще? Быть может, за твоими… ретрокогнитивными выпадами кроется ничто иное, как банальная неуверенность? Фантастика. Невероятно, — искоса глянув на чародейку, Его Величество вернулся к артефакту.
Шар. Нефритовый шар покоился на каминной полке. Некрасивый, даже отталкивающий, густо исчерченный желто-черными прожилками, был похож на хорошенько промаринованный в иле и тине — вот-вот лопнет — раздутый труп. То есть ничем, вот совершенно ничем не мог напомнить яркий, пронзительно зеленый цвет глаз Цири. Цириллы Фионы Элен Рианнон. Но отчего-то напоминал.
— Нет, не думай, Йеннифэр, я не хочу тебя оскорбить. Не умаляю твоих способностей... Сама понимаешь, — развел руки в стороны Его Величество Эмгыр вар Эмрейс. — Мы имеем дело с весьма... деликатными материями. И преследуем весьма деликатную цель. Заметила, до чего погано было в моем саду? В смысле «холодно». Разумеется, заметила. И нет, Йеннифэр, я говорю не о твоей магии. Я говорю о погоде. Совершенно обыкновенной погоде. Зима в Нильфгаарде, как правило, мягкая. Во всяком случае ношения трех комплектов шерстяных подштанников до сих пор не требовала... Понимаешь, к чему веду? — опускаясь в кресло, изо всех сил борясь с едва сдерживаемым желанием закинуть ногу на подлокотник, сосредоточился на чародейке Белое Пламя, Его Величество Эмгыр вар Эмрейс. — Пророчество Итлины Аэгли аэп Аэвениен. На первый взгляд — классическая страшилка для детей. На второй... конечно, слишком уж поэтическая или как правильно? — поэтизированная? — обработка вполне реального климатического явления. Ты слышала, что такое «ледниковый период»? Безусловно, слышала. Ты ведь среди ваших чародеев не последний... эксперт. Существует и «в-третьих». В-третьих, госпожа Йеннифэр, вновь она... моя... твоя дочь, Цирилла Фиона Элен Рианнон. Избранная. Особенная. Уникальная. Дитя Старшей Крови. Единственный человек во всем мире, способный этот самый мир спасти и уберечь. Да, Йеннифэр. Мне плевать на судьбы ваших Северных королевств. Рано или поздно они погубят себя сами. Все что останется мне — как-то более-менее продуктивно собрать воедино... оставшийся от них пепел. И слепить нечто новое. Впрочем, мы же не о политике? Мы, как помнится, — усмехнулся Его Величество Эмгыр вар Эмрейс. — Об овощах. Я не терплю угроз, Йеннифэр. Случилось что со мной, тебя убьют. Вот и все. Банальная, мучительно медленная смерть. Смерть, которой нам вполне по силам избежать. Я верю в твою компетентность. Верю в твою любовь к Цири. Верю в тебя, Йеннифэр. Да, раз уж мы говорим откровенно, раз уж осталось немного времени, ответь на вопрос: твои духи — почему крыжовник и сирень? И пока не приступили, замечу: у тебя восемь часов. На эксперимент.
____________
* хрен столовый, он же «деревенский»