— От чего же вы на меня так смотрите, милсдарь Регис? — приоткрывая кошачье-желтые глаза, одними губами улыбнулась Аврелика.
Регис, почти полностью одетый, действительно смотрел. Смотрел, как волнующе и даже пленительно белоснежная простынь облегает идеально скульптурное тело, остужая недавний пыл страсти холодным очарованием мраморного барельефа. Это была поистине уникальная женщина. Талант. Кудесница. Причем не только по признаку восхитительной изобретательности в методологии секса.
Жемчужина самого экстравагантного в Новиграде борделя «Gwyn Diomed'ea»* Аврелика де Ланж была векслингом.
— Ох, милсдарь Регис, только не вздумайте портить о себе такое... благоприятное впечатление, — сверкала кошачьими глазами Аврелика, талант и кудесница. — Просьбу о трансформации расценю как персональное оскорбление и — Вечный Огонь в свидетели! — расплата будет высока! Предупреждаю, милсдарь Регис, не вздумайте... А, впрочем, — пожала мраморно белыми плечиками Аврелика. — Всем видам коммерческого взаимодействия, скажу по секрету, я всегда предпочитала бартер. Так и быть, вы — первый.
— Я?
— Вы-вы! — хохотнула кудесница. — Primo, для безошибочного определения, скажем так, природы человека вовсе не обязательно быть, как я, векслингом. Достаточно по сути банального, нажитого честным трудом... опыта. Secundo, вы, милсдарь Регис, пусть и демонстрируете чудеса адаптации, вас все-таки выдают мелочи. Понимаете, для примата или полукровки вы, милсдарь Регис, очень уж обходительны и — о, курва, как звучит! — бережны.
— Замечание весьма наблюдательное и ценное. Всеобязательно приму к сведению. Однако, дорогая Аврелика, мой природный облик вам едва ли понравится.
— О Вечный Огонь! Регис, ты говоришь с векслингом! — поднялась на локтях Аврелика, простыня сползла, обнажилась грудь — упругая, гладкая, мраморно белая. — И женщиной. Которая, между прочим, была к тебе предельно ласкова и, хочется верить, заслуживает удовлетворения.
— Удовлетворения?
— ... научного любопытства. Я, Регис, невероятно чувствительна ко всему новому.
— Что ж, в таком случае удовлетворяю. Primo, из любви к науке; secundo, в силу невозможности отказать тяготеющей ко всему новому женщине.
Регис перекинулся. Аврелика ахнула. В ее глазах, кошачьих глазах допплера, читалось искреннее, удивительно настоящее восхищение. То есть — абсолютно ничего человеческого.

— Регис, помоги зашнуровать корсет.
— Почту за честь. Да, поскольку я был с тобой предельно... обходителен и бережен, и, хочется верить, заслуживаю... научного удовлетворения, позволь вопрос. Почему бордель?
— Имеешь что-то против борделей?
— Как раз наоборот. Видишь ли, из всех форм коммерческого взаимодействия я, как и ты, клонюсь к бартеру.
— Действительно. Все просто, Регис. Истина на поверхности. Пока я трахаюсь, — повела мраморно белым плечиком талант и кудесница. — Меня не бьют, не режут, не жгут и не вешают. Понимаешь?
— Догадываюсь, — кивнул вампир. — Природа человеческая...

— Аврелика? А это еще что за хмырь?
Их остановили у самых дверей. Преградили путь к выходу. Два рыцаря посреди лестницы. Молодой блондин и русоволосый неопределенного возраста.
— Разве ж маршал** Аугуст тебя не предупреждал? Будешь ебстись с кем попало — прощайся с головой, — недобро осклабился светловолосый. — И ты звиняй, господин хмырь, не повезло тебе. Нарвался на единственную занятую курву во всем городе. Не предупредила она тебя, да, бестия рыжая?
— Не предупредила, — честно признался Эмиель Регис Рогеллек Терзиефф-Годфрой, вклиниваясь между рыцарями и рыжей бестией. — К тому же, всегда полагал: бордель есть место совершенно свободное, так сказать, оплот и символ демократии. Посему будьте добры извиниться перед дамой и освободить лестницу. Замечу: в свой адрес извинений не требую.
— А их и не будет, — показал желтоватые зубы русоволосый неопределенного возраста. Острие бастарда уперлось под кадык Региса.
Рыцари Ордена Пылающей Розы, отметил про себя вампир. С охранными амулетами. Вампирий гипноз на них не действовал.
Аврелика закусила губу. Шумно и яростно выдохнула.
— Наши отношения с маршалом Аугустом сугубо и только наши. Не лезь не в свое дело, Эргард. И опусти меч.
— А если не опущу?
— Тогда...
Аврелика не договорила. Лестница скрипнула. Регис обернулся. И увидел лицо. Абсолютно человеческое. Феликса.
____________________
* — «Белый Альбатрос» (Старшая речь)
** — рыцарь, отвечающий за финансовое состояние Ордена. Своего рода казначей.

Людей становилось больше. Путей к отступлению, что логично, — меньше.
В руке Феликса блеснул нож. На лестнице появились еще двое носителей природы исконно человеческой. Регис задрал подбородок. Острие бастарда тыкалось под кадык. Надо отметить, весьма болезненно.
— Милсдарь Эргард, не ошибаюсь? Так вот, милсдарь Эргард, — снисходительно поглядывая на рыцаря, заговорил Эмиель Регис Рогеллек Терзиефф-Годфрой. — Знаете в чем отличие драмы от комедии? В скорости повествования. Да будет вам известно, милсдарь Эргард, всякая драма за недостатком действия обращается в фарс. Я к чему веду? Если уж решили убивать меня на месте — убивайте. Иначе я имею полное право усомниться в вашей решимости или — упаси, Вечный Огонь, — начну подвергать сомнению вашу храбрость как мужчины и рыцаря. Впрочем, поверьте, я нисколько не желаю принизить ваши честь и достоинство, милсдарь Эргард. Более того, признаю: зарубить безоружного человека у дверей покоев блудницы — апогей мужества. Зарубить безоружную блудницу — мужественно вдвойне. Полагаете, я над вами насмехаюсь? — выгнул брови Эмиель Регис Рогеллек Терзиефф-Годфрой. Лицо рыцаря потемнело, прескверная ухмылочка обезобразила и без того безобразный, тонкогубый рот.
— А вы гораздо прозорливее, чем кажется. Собственно, любезный, либо тычь, либо убери от греха подальше свой замечательный, гномьей работы клинок. Потому что у тебя начинает дрожать рука, дорогой мой. Само по себе не страшно, кабы не одно прескверное «но» — у меня, милсдарь убийца, до сих пор не дрожат колени. Стало быть, что? Правильно: я тебя не боюсь. И, стало быть, твоя бравада, прибегая к краснолюдским аллюзиям, так же внушительна, как пущенный по ветру пердеж. Продолжим ломать комедию?
— Заткни хайло, — рыкнул сквозь зубы милсдарь Эргард.
Второй рыцарь сплюнул под ноги — еще чуть-чуть и достал бы вампирий сапог:
— Шибко умный выискался, что ль?
— О, вовсе нет, — ни один мускул не дрогнул на лице Региса. — А, впрочем, да. К нашему обоюдно счастью я действительно шибко умен. Отсюда вопрос. Вы, господа, всем видам коммерческого взаимодействия который предпочитаете?
— Чево? — скривился светловолосый.
— Денег, спрашиваю, хотите?
— А у тебя много?
— Сыщется кое-что...
— Вы там часом разглагольствовать не закончили? — подал голос один из преследователей Феликса. — Сильно извиняемся, от вашего пиздежа башка раскалывается и клонит в сон.
— Аврелика, будь добра, вернись в покои и запри дверь, — тоном, не терпящим возражений, обратился к кудеснице Эмиель Регис Рогеллек Терзиефф-Годфрой.
— А это еще кто? — прищурился все тот же из преследователей Феликса.
— Клиент Аврелики, — ответил Эргард. Меч он все-таки опустил и теперь держал на уровне ножен.
— Удивительное везение. Мы, подумай только...
Подумать у Эргарда не было никакой возможности. Едва Аврелика закрыла дверь, из соседней показались трое. С арбалетами. Как и полагается настоящим убийцам — все в черном.
— Именем его милости Ляшареля опустить оружие! — крикнул командир арбалетчиков.
Беловолосый напарник Эргарда рванул меч... И забулькал, щедро орошая пол кровью. Потому что весьма неудачно словил горлом арбалетный болт.
Вот теперь смысла разглагольствовать действительно не было. Пинком отбрасывая в сторону Эргарда, Регис обернулся в туман. Чтобы через мгновение материализоваться за спиной курносых рыцарей. И столкнуть их лоб в лоб. Оба рухнули, как подкошенные. Один — на спину, другой — ничком.
— Бежим! — кричал вампир, крепко стискивая запястье Фила.
Все против всех, констатировал Эмиель Регис Рогеллек Терзиефф-Годфрой. Словом, ничего удивительного.
Извечная, неискоренимая, алчная и алчущая крови природа человеческая.
— Курва! Помираю! — кричал кто-то.

Фил упал. Регис выдохнул. Там, пролетом выше, слышалось какое-то копошение.
Некоторые из посетителей «Gwyn Diomed'ea» поднимались на ноги. И лица у них были такие, не хорошие. Как у почуявших легкую добычу волков.
Что ж, пожалуй, самое время использовать скрытое оружие. Вампирий гипноз.
— Одумайтесь, господа! Опомнитесь! — великолепно поставленным голосом обратился к толпе Эмиель Регис Рогеллек Терзиефф-Годфрой, приближаясь к ступеньке, на которой развалился Феликс, боковым зрением поглядывая на свалившего Фила милсдаря с солидным брюшком.
— Опять жаждете сцапать невинного? Этот молодой человек, — вещал вампир, обводя толпу угольно-черными глазами. — Представьте себе, не виновен ни в чем. В отличие от любезного маршала Аугуста, который — слушайте и слушайте внимательно — зело охоч до чужих денег, но еще больше — до чужих жен. Таким образом, ничего любопытного не произошло. Классическое, спровоцированное ревностью, битье рож. Господин маршал, да-да, к вам обращаюсь, освободите-ка проход, — маршал сглотнул, Регис наклонился к Феликсу:
— Быстро, давай руку, мы уходим, — протянул руку Эмиель Регис Рогеллек Терзиефф-Годфрой
А потом наступила ночь. Ночь, как следствие ударившего в затылок шарика. Маленького стального шарика. Зато по ощущениям — тяжелого, как слон.
Следующий шарик ударил Феликса.
На мгновение вспыхнул и погас под веками яркий, ни дать ни взять Вечный Огонь.

— Ну и кому из вас маршал Аугуст обязан плохим настроением? — услышал голос Эмиель Регис Рогеллек Терзиефф-Годфрой.
Было темно. Их Феликсом накрепко привязали к металлическим креслам. Креслам, впаянным в пол. Вне всяких сомнений это была пыточная. Где-то в дальнем углу виднелся хирургический стол.
— Ох уж эта природа человеческая, — усмехнулся чему-то своему Эмиель Регис Рогеллек Терзиефф-Годфрой.
— Что? — спросил тот же неприятный голос. При ближайшем рассмотрении говоривший был черным, точнее — весь в черном.
— Говорю, не везет нам, — усмехнулся философ, гуманист и монстр. — Ибо губительна природа человеческая.
«И вам, быть может, тоже... И вам, быть может, тоже совсем не везет».
— Мы не убийцы, ясно тебе? — на всякий случай предупредил черный. — Мы — стражи отечества. Засмеешься — выбью зубы. Ну так вот, кто обыграл Аугуста? У нас к нему пара вопросов.
— А если не признаемся, что? — спросил Регис без тени ехидства. — Приятный, расслабляющий, продиктованный нуждами отечества допрос?
— Во те на! Философ выискался! Ты хоть понимаешь, во что ввязался?
— Нет, не очень, — честно признался Эмиель Регис Рогеллек Терзиефф-Годфрой.
Черный ударил. Регис дернулся.
— Херовый из тебя переговорщик, старик. Обработаем молодого. Оп-па, вы только поглядите, какие зубища у старого! Кажись, свезло. Нечисть поймали.
Следующий удар пришелся под ребра Феликса.
Было темно. Пахло плесенью. В подвал их засунули, что ли.

— Да ты, никак, шутник? — предвкушая очередной тычок под ребра, уже было сжал кулак тот, что признал в себе «стража отечества». — Ведьма, говоришь? Ну, дык это проклятие мы мигом снимем! Даже тебе чего перепадет от нашей... как ее... благости!
— Достаточно! — вскинул руку самый пожилой из черных. Выглядел он лет на сорок пять. Невысокий, остроносый, худощавый; хотя правильнее сказать — подтянутый. В нем Регис опознал «командира арбалетчиков».
— Я, конечно, уважаю балаганное искусство, — продолжал Командир. — Одна беда: до жути не люблю, когда начинают переигрывать. Фальшь, видите ли, терпеть не могу. Такая, стало быть, профессиональная деформация.
— Осмелюсь предположить, — осмелился предположить Эмиель Регис Рогеллек Терзиефф-Годфрой, — для стража отечества форма самая примечательная, уникальная, если не добавить — исчезающе редкая. Я, как вы догадываетесь, о профессиональной деформации.
— Вот именно, — с легкой улыбкой согласился Командир. — Пойми меня правильно, старик: мне чистосердечно насрать, нечисть ты или жертва неполовозрелой любовной трагедии. В данном конкретном случае это вообще, подчеркиваю, вообще не имеет значения.
— А что же имеет?
— Государственная безопасность.
— Ба! Не верю ушам своим!
— Не нарывайся, старик. И не переигрывай, — чуть жестче добавил Командир. — Так уж вышло, — взгляд серых глаз уставился на Феликса. — Маршал Аугуст, точнее маршал Аугуст де Пейроль — не самый горячо любимый человек в городе. Не раскрою тайны сообщив, благодаря необоримой страсти к финансовым махинациям набить оскомину он успел безмерно многим. В том числе самому иерарху города, интересы которого — также тайны не открою — представляет его милость наместник по делам безопасности Ляшарель. Впрочем, среди... недовольных страстями маршала Аугуста имеются и другие, почти столь же высокопоставленные господа и милсдари. А высокопоставленные господа и милсдари...
— До жути не любят осознавать себя жертвами махинаций, — по извечной привычке не способный держать язык за зубами, закончил фразу Командира Эмиель Регис Рогеллек Терзиефф-Годфрой. — В особенности и приоритетно — финансовых.
— Вот именно, — с прежней легкой улыбкой согласился командир арбалетчиков. — И имеют свойство избавляться от финансовых махинаторов. Понимаете, куда клоню? Тебя, мой дорогой друг, — взгляд серых глаз пристально изучал Феликса. — До этих самых пор мы принимали за...
— Наемник, вот он кто! — не выдержал долгого молчания «страж отечества».
— Вот именно. Наемника. Но, возможно, мы ошиблись. А, возможно, и нет, — улыбался Командир. — Это, шутка ли, тоже не имеет значения, потому как мы решили тебя перекупить. Враг врага моего — мой друг. И так далее, и тому подобное. Суть сделки проста: ты остаешься в Новиграде, позволяешь людям маршала Аугуста тебя отыскать, маршал Аугуст тебя отыскивает, а вот тут появляемся мы. Что будет дальше — не твоего ума дело. Зато, гарантирую, от нас ты получишь, во-первых, денежное вознаграждение. Во-вторых, помилование — а в том, что ты не чист на руку, я, друг мой, не сомневаюсь ничуть. И третье, самое приятное: вы оба получаете шанс покинуть город без единой царапинки. В случае отказа пойдете на костер. Нет, это не угроза. Это наиболее очевидный сценарий на будущее и для тебя, и для твоего дружка, надо думать, вампира. То бишь создания крайне богомерзкого, сам факт якшания с которым — страшнейший грех перед Вечным Огнем. И его ревнителями. Итого, как вы могли заметить, мы действительно не убийцы. Наоборот! Мы — люди понимающие и добрые.
— Легко быть добрым или хотя бы создавать видимость доброты, когда на твоей стороне силовое преимущество, — не размыкая губ, улыбнулся Регис. — Торги, полагаю, неуместны?
— А с тобой, вампир, так и так никто не торгуется. Что ты там говорил о природе человеческой? Она губительна? Ты прав. Ты бесконечно прав, — без улыбки докончил командир арбалетчиков. — Люди по натуре своей существа весьма и весьма жестокие. А все почему? А все потому, что сама Природа не прощает мягкосердечия. Больше философии не будет, — серые глаза смотрели на Феликса. — Мне нужна конкретика. Потому что, перефразируя и дополняя милсдаря вомпера, нет такого невезения, которое нельзя обернуть счастливым случаем.

— Мой дорогой друг, — оборачиваясь к Филу, тоном пророка возвещал Эмиель Регис Рогеллек Терзиефф-Годфрой. — О каких гарантиях может вестись речь в диалоге, не побоюсь сказать, со стражами отечества? Акцентирую внимание: стражами отечества не совсем обычными, потому как в организации труда наверняка обязанными руководствоваться primo и единственно пожеланиями и нуждами Церкви Вечного Огня... В каковой, опять-таки не побоюсь сказать, единства подозрительно, почти преступно не наблюдается. Напротив! Мы, друг мой, — продолжал Регис, — сдается мне, стали свидетелями исторического события! А именно — раскола внутри самой многообещающей, самой амбициозной на сегодняшний день конфессии. Поправьте, если ошибаюсь, — черные глаза вампира встретились с серыми командира арбалетчиков, — укрепление новосозданного Ордена Пылающей Розы, чья штаб-квартира, как помнится, расположена в Вызиме, столице светлейшего королевства Темерия, для иерархов Новиграда, а также власть держателей светлейшего королевства Редания весьма и весьма не выгодно. Ибо на рынке духовного опиума порождает весьма и весьма ненужную, потому по факту, превентивно нездоровую конкуренцию. И я уже не говорю о материях сугубо низменных навроде централизации доходов... Корректно излагаю?
— Любо-дорого послушать, — усмехнулся командир арбалетчиков. — Продолжай, вампир. С нетерпением жду выводов.
— А выводов не будет, — насколько позволяли путы, пожал плечами Эмиель Регис Рогеллек Терзиефф-Годфрой. — Сплошная констатация: мы, друг мой, — взгляд Региса вновь обратился к Феликсу, — стали не просто свидетелями исторического события, нам приключилась сомнительная честь пасть его жертвами. Ничего нового. Вне зависимости от... территориальной принадлежности адептов той или иной конфессии, в организации труда все они пользуются универсальными же на всех методами и универсальными же на всех средствами. Довольно... нечистоплотными. И одним-единственным, универсальным на всех принципом: бей всех, боги разберут, где свои...
— Ну все, все, вампир! Достаточно, — не изменяя улыбчивой традиции, подытожил командир арбалетчиков. — Честно признаюсь, никогда прежде не встречал настолько болтливой нечисти. Что, как мы понимаем, тоже не имеет значения. Освободить обоих! — скомандовал Командир, скрещивая руки на груди и с любопытством посматривая на Феликса. — Можешь не верить, а я сильно симпатизирую обыкновенным, смирным и порядочным личностям, в особенности таким, которые готовы проявить здравомыслие в вопросах избежания препятствий и царапинок. За свою шкуру не беспокойся, за шкуру вомпера — тоже. Вещественных доказательств чистоты намерений не дам, придется довольствоваться моим словом. А оно, справки ради, дорогого стоит и стоит дорого. Меня зовут, — неожиданно разоткровенничался командир арбалетчиков. — Рейнхард фон Шаттенвальд и я — советник по особым поручениям его милости Ляшареля, наместника... et cetera, et cetera. Имя запомни, оно тебе пригодится. Теперь же — свободны. Сейчас вам завяжут глаза... понятия не имею, насколько оно эффективно против вомпера, однако официальным процедурам необходимо следовать. Еще встретимся. Может быть и хочется думать, при гораздо более... располагающих к взаимовыгодному сотрудничеству обстоятельствах.
Продолжало пахнуть плесенью. Регис молчал. По всей видимости, они едва ли успели покинуть территорию самого экстравагантного в Новиграде борделя «Gwyn Diomed'ea».
Неисповедимы, совершенно неисповедимы, признавал Регис, пути природы человеческой.
— А сбегать не вздумайте, — добавил напоследок Рейнхард фон Шаттенвальд. — Ибо трижды прокляты будут поддавшиеся искушению.

— О тактичном отступлении это ты зря, Фил, — не без удовольствия втягивая полной грудью деручий морозный воздух, сообщил Эмиель Регис Рогеллек Терзиефф-Годфрой. — Для подобных нашему новому другу, важному особопорученцу фон Шаттенвальду не менее важного особиста милсдаря Ляшареля, «тактичное отступление» — это все равно что чистосердечное признание в желании, только-только избежав пинка одним сапогом, тут же подставить зад под пинок другого, в данном случае — темерского. Однако будем надеяться, наш новый друг фон Шаттенвальд не только человек всеобъемлющей доброты, но также — всеобъемлющего понимания. И, стало быть, ложных выводов не сделает. Вероятнее всего не сделает, — растирая переносицу, продолжал Эмиель Регис. — Мы ему куда нужнее, чем он нам. И куда важнее. Не знаю, в чем конкретно ты хотел цитировать господина Рейнхарда... И очень надеюсь, не по вопросам моей чрезмерной, признаю, стратегически и тактико мало когда выгодной для меня и моего окружения элоквенции, но кое в чем он был несомненно прав. Кое в чем. Люди маршала Аугуста в покое тебя не оставят. Да и меня, разумеется, тоже. Как очень неприятное, имевшее наглость разделить... мгновения любви... с крепко приглянувшейся ему самому, маршалу Аугусту, женщиной обстоятельство. Рыжеволосую, если тебе любопытно, что вряд ли, зовут Аврелика. Особа примечательная. Одна из наиболее талантливых на моем веку персон. Повезет — однажды проверишь сам.
На свободе дышалось легче. Хотя именно свободным Регис себя не чувствовал. Ни сейчас, ни когда-либо до сих пор.
— Шить сапоги не умею, ковать подковы тоже. На самом деле большинство талантов, в обладании коими я когда-либо был уличен, — сплошь лжа и фикция. Впрочем, кого я обманываю? Я талантлив, как черт. И умею, без ложной скромности, чрезвычайно, колоссально многое. Например, давать советы и взаимодействовать с обществом. Применяю и демонстрирую первый: повремени со сменой профессии... весьма скоро мне понадобится твой навык честного торговца, потому как, думаю, флейта Бересты должна стоить столько, что пятый части суммы нам вполне хватит, чтобы лет шесть-семь без продыху держать в восторге средних размеров публичный дом. Хорошо-хорошо. Ближе к делу. Есть у меня на примете один человек — единственный в городе, которому по силам провести нашу маленькую коммерческую операцию без лишних шума и шороха. Правда, не стану лукавить, — Регис страдальчески наморщился. — Сперва... хм-хм, повзаимодействовать с ней придется мне, зато потом, когда она будет готова — верю, всецело подпадет под твое обаяние. А теперь применяю второй талант, пусть в истоках и близкородственный первому, то есть демонстрирую тягу к ярко выраженному взаимодействию, — Регис ухмыльнулся. Пнул мыском сапога сугроб, из сугроба выкатилось нечто смерзшееся. При ближайшем рассмотрении — гандонум.
— Ох, неприятность какая... С другой стороны, отрадно знать, в Новиграде заботятся не только о чистоте помыслов, но и пытаются обезопасить себя от инфекций венерического характера. Ах, любовь, любовь! К государству ли, к богам ли, к женщине — штука самая не предсказуемая и, выходит, самая опасная. Для того умы светлые изобрели контрацепцию... Ну так вот. Нет, друг мой, сельское хозяйство я советовать не буду. Я в очередной раз посоветую нам, теперь уже дуэтом, обратиться к животноводческой отрасли. Ибо, выражаясь простонародным языком, разводят нас сплошные скоты. А кто разведен, имеет полное право примерить на себя роль разводчика.

Время шутить, мысленно подытожил Регис, время разгребать нашученное.
— Когда кажется, друг мой, где-то рождается ортодоксальный патриот веры и родины. Каковыми, следует отметить, в нашем климатическом поясе так и так наблюдается некоторое перенасыщение. Во-вторых, Фил, тактический отход — всего-навсего способ истощить ресурсы противника, таким образом, — на лекторский манер Эмиель Регис убрал руки за спину, — сберегая свои собственные для контрудара и, соответственно, контрнаступления. В-третьих, Фил, тактичность — мягкие ножны для обоюдоострого клинка свершенного либо свершаемого предательства. А бег – наиболее примитивный маневр что с точки зрения стратегии, что с точки зрения тактики. Ибо вздумай беда прихватить нас за шкирку, карта ей не понадобится.
Звонко тявкая, бурая собачонка, намертво прижав хвост к заднице, самозабвенно иллюстрировала типичные ошибки начинающего стратега и тактика – ретировалась, не успев изучить противника, которого, меж тем, до обидного громко облаяла. «А это, — мысленно добавил Регис. — Называется демонстрационная провокация».
— Нет, Фил. В наших злоключениях Аврелика повинна не более, чем изобретение кружки — в каждодневном похмелье практикующего алкоголика. Да и маршал Аугуст, честно скажем, не столько наш персональный враг, сколько инструмент времени. Пост- и, не ошибусь в выводах, предвоенного. То бишь в аспекте культурно-исторического наследия того самого периода, когда обезличиваются даже самые индивидуальные мотивы и самые, стало быть, личные. Потому что здесь и сейчас, Фил, в наши двери стучится она, раззадоренная беспрерывным потоком военных катастроф и катастрофических войн, многоликая, неизбежная эволюция. Жестокая и очищающая. Проще говоря, Фил, мы попали в жернова истории. А поскольку выбраться из таковых нет никакой возможности, сценария два – быть перемолотыми, либо по примеру твоих котов держать нос по ветру, конкурируя и приспосабливаясь. Что до Новиграда, ты ошибся. Мое стремление попасть в этот центр прогресса, оплот современной цивилизации, никак не связано с жаждой воскресить былые знакомства, равно как не связано с жаждой обрасти знакомствами новыми. Мое стремление попасть в этот центр прогресса и оплот современной цивилизации мотивировано и продиктовано удивительно выгодным географическим положением этого центра, оплота, но в первую очередь – портового города, — Эмиель Регис Рогеллек Терзиефф-Годфрой выдохнул. — На Севере не осталось никого и ничего, что бы меня с Севером связывало. В Новиград я прибыл с целью поиска корабля. Бытует мнение, смена локации весьма позитивно сказывается на приближении, каюсь и признаю, почти жизненно необходимого мне катарсиса. Жизненно необходимого, Фил, уже по той причине, что я дьявольски устал быть монстром, от которого шарахаются, но которого, тем не менее, все, кому не лень… эксплуатируют. Под различными лозунгами, под самыми что ни есть разнообразными вывесками… тем не менее, в сути всегда одинаково — не интересуясь моим мнением и лишая меня права выбора. Да, Фил, я гуманист, а гуманисты, что твоя Васька, — вариация на тему гужевого транспорта, — лицо Региса приняло какое-то странное немыслимо пустое для человека выражение. — Мы не будем импровизировать, друг мой. Пойми меня правильно, в любви, на войне и даже в животноводческой отрасли чересчур легкомысленное заигрывание с не совсем прирученными, не всегда дружелюбными обстоятельствами и факторами чревато… нежелательными мутациями и, как следствие, нежелательными… мутантами. Нет, Фил, мы поступим самым нетривиальным образом: высокопрофессионально выполним возложенную на нас миссию, а когда и если наступит момент потенциальной жертвенности сделаем то, что сделать обязаны — выразим глубочайшую заинтересованность в продолжении сотрудничества, однако отныне и присно на наших условия. В случае же невозможности достижения консенсуса выявим полную готовность обнародовать факты сотрудничества представителей Власти и Церкви с богопротивной нечистью. Ничего не попишешь: имея дело со скотами, либо поступаешь по-скотски, либо тебя... затрахают до смерти под самыми невероятно благовидными лозунгами, от банальной защиты чести и репутации родины до не менее банальной пропаганды определенной филии или неопределенной фобии. Природа человеческая, — пожал плечами Эмиель Регис Рогеллек Терзиефф-Годфрой. — А при таком раскладе превентивное скотство — единственно надежное средство упреждения несанкционированных... актов, дистанционной контрацепции, а также — вполне весомый повод в случае чего потребовать сатисфакции.

— Вероятно, ты можешь счесть меня трусом, — по странному стечению обстоятельств слива в кружке отыскалась только одна — огромная, синяя, похожая на раздутый труп кашалота. К компоту Регис не притронулся, хотя кружки из рук за все время не выпустил. — И в чем-то будешь прав. Действительно! Что может быть проще побега? Этого наиболее примитивного маневра с точки зрения стратегии и тактики? А ничего. Беги! Беги, вампир! Беги в Нильфгаард, в Зерриканию, да хоть в село Великие Уключины — мир-то, он большой, облазить каждый уголок не хватит, пожалуй, вечности. Какая разница? Беги! Беги без оглядки, вампир, беги от прошлого, беги до самозабвения и надейся, вампир, обязательно надейся: ты — единственный на миллионы счастливчик — обладатель защитной мутации, той самой, благодаря которой что с картой, что без карты беда до тебя не дотянется. Не придет взыскать долги полное колоссальных... задолженностей прошлое. Тем не менее, это не так, Фил. Я не бегу и уж точно не сбегаю. В конце концов, бег — что? Бег — это движение. Движение — это развитие. Мне, Фил, давным-давно развиваться некуда; мне, Фил, давным-давно не во что мутировать. А мутации — и, надо полагать, ты прекрасно понял, что именно я подразумевал под мутациями нежелательными — залог эволюции, процветания вида, сообщества и особи. Вы, люди, мутанты все, все, Фил, до единого. Все как есть продукты своего времени. Разнится только степень востребованности данной конкретной мутации на рынке и, соответственно, ее рентабельность. Что, впрочем, неважно и, разумеется, не главное. Важно другое. И вот, что главное — нет такого мутанта, по чью душу не отыщется полностью удовлетворяющее его запросы... коммерческое предложение. В случае же такого предложения отсутствия всегда можно... проскочить по акции. Голод, мор, чума, бесконечные войны — какая благодатная почва для раскрытия таланта и закрепления навыка! А ежели мутация выйдет нежелательная... ничего страшного. Пострижем в монахи. Боги милостивы, приветят каждого.
Регис выдохнул. Слива плавала. Огромная, как кашалот, мертвецки синяя. Скорее всего, безвкусная.
— Даже будучи несчастными вы, люди, все-таки существа очень и очень счастливые. Я же — реликт, пережиток прошлого. Включая свое собственное. Поэтому я не сбегаю и не бегу. Я, Фил, прошу простить за переизбыток пафоса, что мошка в янтаре — дрейфую во времени. Так просто. Всего-навсего. Что, впрочем, неважно и, разумеется, не главное. Важно другое: мошка в янтаре возрастом в полтысячелетия понимает как никто другой: от прошлого не сбежишь, прошлое не исчезает — ни в настоящем, ни в планах на будущее — не растворяется. 
Регис выдохнул. От сливы отделилась косточка. Крупная, рыже-красная, в ошметках мякоти.
— А главное, Фил, быть нужным. Виду, сообществу, особи. Так просто. Всего-навсего. Поэтому я не бегу. Я в поисках. Коммерческого предложения. Или... акции. Кого-то со сходной мутацией. Или невосприимчивостью к мутациям. В общем-то ничего не меняется, — ухмыльнулся вампир. Наверное, воспоминаниям. — Жизнь — это всегда поиски. Чего-то, но лучше — кого-то. Важного и главного. И, Фил, сильно тебя прошу — не умаляй моих способностей. Конечно, среди них полно лжи и фикции, однако же отыщется и парочка воистину впечатляющих. Это, между прочим, помимо элоквенции. Нет, ни храбриться, ни геройствовать я не планирую, как не планирую усугублять момент жертвенности и уж тем паче этот самый момент не планирую растягивать. Мы ни к кому не побежим и, само собой, не будем жаловаться. Да, пока не забыл, о возможности передислокации нашего с тобой бытия в область эсхатологии можешь не беспокоиться. Сдается мне, мы с тобой, Фил, не единственные, у кого не оказалось выбора. По всей стати, желающих досадить маршалу Аугусту все-таки чуть меньше, чем кажется милсдарю фон Шаттенвальду. В противном случае он бы справился своими силами, не прибегая к услугам вампира и шулера. Что до моего плана, он прост. От нас требуется: убедить милсударя Шаттенвальда в возможности повторения — в ходе мессы ли, либо какого иного важного для города, а потому всенепременно публичного мероприятия — события, которому ты сейчас станешь первым и, я все же надеюсь, единственны свидетелем.
Регис поднялся на ноги. Выпрямился. Перекинулся. В гигантского нетопыря. Громадное, отвратительное красноглазое чудовище с феноменальными зубищами, серповидными когтями и когтистыми же кожистыми крыльями.
— Раззззвести меня взззздумал, Шшшшаттенвальд? — шипел нетопырь, клацая зубищами. — Где деньги Шшшшатттенвальд, ккхуууурва ты этакая? Где деньги, спрашшшшиваю? Ох, Шшшшатенвальд, не зли меня! А то, ккхуууурва, зззатрахаю! Эх, зззатрахаю! Вовек не забудетсссся!
Слива лопнула. Регис взмахнул крыльями, пошипел немного, трансформировался. Обратно. В цирюльника, философа, эстета, гуманиста, ментора. Словом, в чудовище еще более жестокое и, справедливости ради, — коварное.
— Оваций не требую, комментарии не обязательны, — улыбнулся, не размыкая губ, Эмиель Регис Рогеллек Терзиефф-Годфрой после короткой, многозначительной паузы. — И нет, Фил, говно не в природе человеческой. Говно в людях. А говно во избежание фатальной интоксикации из людей положено вытряхивать. Хотя бы изредка.

— Говно — как результирующая увлекательного дискурса о природе веры; человека, человечества и, что немаловажно, мутагенеза как символа современной эпохи в аспекте культурно-исторического наследия — явление есть сугубо естественное. Физиологическая реакция, — пожал плечами Эмиель Регис Рогеллек Терзиефф-Годфрой, привычно сцепляя пальцы вокруг оловянной кружки. Ошметки сливы плавали. — В моменты наивысшего напряжения, в моменты скалящейся со всех сторон неминуемо или же потенциально смертельной опасности людской организм имеет свойство избавляться от всего лишнего. Происходит акт... непроизвольной дефекации. Собственно, отсюда мы имеем то, что имеем. То есть общество предельно, чрезвычайно, немыслимо... даже в аспекте культурно-исторического наследия... засратое. А все почему? А все потому, что на фоне, позволю так выразиться, фундаментирования концепции приоритета частного блага над благом коллектива, причем коллектива как стада и ни в коем разе не как суммы индивидов и личностей, засирается в том числе то, что засираться вроде бы не должно и что засраться вроде бы не способно в принципе. Например, светлая, чистая, искренняя вера в богов. И в этих самых богов служителей. Хотя — поразительно, но истина — служители Церкви — пионеры самозасирательства. С другой стороны, — покачал головой Регис. — Здесь тоже нет никакой мистерии. Не согрешишь — не покаешься, а покаяние, друг мой, — вернейший признак натуры высоконравственной, с повышенной концентрацией морально же нравственных сил. Выходит, каждый второй бог — тот еще... паразит.
Слива плавала. Дрейфовала в компотном океанариуме рыже-красная косточка. С дегустацией Регис не торопился. Стало быть, сыт.
— Увлекся. Прошу прощения. Итак, продолжим, — улыбнулся вампир. — Раз уж ты выявляешь заинтересованность в моей биографии, отвечаю по возможности искренне. Профессии я верен порядка трехсот лет. С тех пор, как в моду вошло... кровопускание. Пояснения нужны? Думаю, не требуются. И, увы, Фил, медицина — не та область, которая спешит делиться с миром революционными новациями. Пояснения нужны? Думаю, не лишние. Так вот: чем эффективнее лекарство, тем ниже потребность в медиках... а... нужными и важными, максимально сытыми желают быть не только служители церкви, мутанты или всех сортов разведчики, нужными, важными, максимально сытыми хотят быть без исключения все. И я тоже, я тоже, Фил. Потому что я не только трус, я еще и эгоист... Осознание себя мошкой в янтаре в каком-то смысле избавляет меня от ответственности... Право слово, для мошки в камушке единственный шанс сопричастия к чему-то великому, к чему-то судьбоносному  — стать инкрустацией перстня кого-то властного, короля или императора, что... в общем-то тоже позволяет и повидать, и изучить этот огромный, безбрежный, полный перспектив освоения новых профессий, новых областей и новых отраслей, непознаваемый даже за вечность, вечно куда-то спешащий, однако с точки зрения мне подобных — статичный... даже в аспекте культурно-исторического наследия — мир. И нет, Фил, это не трещины. Это кракелюры. Наглядные свидетельства моих попыток понять и постичь — вспомни выше перечисленное — такой и этакий, но ваш, абсолютно человеческий мир. И напоследок: если ты видел хотя бы одну войну, бежать от войн бессмысленно. Такова природа... не только человеческая: от воспоминаний о войне не сбежишь.
Регис улыбнулся. Подцепил ногтем сливу, изучал долго, сосредоточенно, пристально.
— Полагаю, суемудрия с нас достаточно. А знаешь, что? Я бы поел... Мяса. С кровью. Ну, либо хорошо прожаренного. И еще — спасибо. Очередное спасибо. Не вздумай зазнаваться, ничего личного — помни: я гуманист... и тем не менее, ты неожиданно нужный и со всей ответственностью важный собеседник, одножизненный дружище Фил. И послушайся моего совета: какой бы легенькой тебе ни показалась твоя бурда, прекращай пить.