Со всем этим можно было смириться. С ожиданием, с её боязнью общественного мнения и стыдом, что чувствовался теперь в каждом движении сестры: руки опустились, она будто сжалась, пытаясь спрятаться. Своими словами, домыслами он сбил ей настрой и внезапно проступивший энтузиазм. Где-то глубоко в сознании Меруна кольнул стыд, что тут же утонул в никуда не исчезающем возбуждении, коловшем куда более ощутимо — физически.
В его голову словно вата набилась, такими нечеткими и расплывчатыми были ощущения, с таким трудом доносились слова. Хотелось заламывать руки, в кровь кусать губы — искать любую замену той разрядке, какую он при всём желании не сумел бы получить. Вместо этого он застыл, прикрыл глаза, задышал глубоко и сбито, стараясь успокоиться. Прикосновения Сироны, сопровождавшие слова, сбивали с ритма, выбивали из колеи. Они не давали вожделению заснуть столь же резко, как оно проснулось.
Она была нужна ему. Нужна была ближе.
— Я знаю, — он зажал сестру между собой и кроватью, уже который раз игнорируя навязчивую боль в районе правой, сломанной, руки — та помогала отвлечься, занимала сознание. Шипел, чувствуя её прикосновения. Сирона не могла успокоиться. — Неважно, когда. Я не исчезну тоже.
Даже в таком состоянии он был способен понять, что последнее заявление самонадеянно. Он не хотел исчезать, никогда не желал оставлять её или отпускать куда-либо, однако временами контролировать это было невозможно, как произошло в прошлый раз. Он вернулся обратно по чистой случайности — повезло оказаться в нужное время в нужном месте, вот только в следующий раз везение могло оказаться не на его стороне. Всегда спокойно принимавший свою судьбу, бросавшийся в самое пекло и, нередко, на чужой клинок, Мерун впервые за долгий период собственной жизни чётко осознавал, что не хочет умирать. Не сейчас.
Пришлось выдохнуть ещё несколько раз, прежде чем хоть на сотую часть успокоиться. Чертовски сложно было держать себя в руках, когда хотелось иного.
— Не исчезай и ты, Сирона, — запечатав легкий поцелуй поверх красноватого следа от укуса, Мер на мгновение вновь коснулся губами её серебристых волос. Шептал, но уже не так хрипло и неразборчиво. — Не оставляй меня. Снова.
Умышленно он разомкнул их объятия, переместился ближе к стене, ложась на бок, и вновь прижал к себе сестру — спиной к нему, чтобы не могла случайно распалить его желание. Он мог сколь угодно много говорить о своем намерении держаться, мог жертвовать чем угодно; рисковать и провоцировать самого себя всё равно не стоило. Он не был железным, он мог сорваться и не успеть остановить себя в нужный момент.
Усталость брала своё с той же силой, что и любовь: рука ныла всё сильнее; вернулась дрожь, завязанная на лихорадке, не возбуждении; его тело словно сдалось, получив команду расслабиться. И даже назойливое покалывание в паху теряло свою силу. Мерун утомился, продрог и заболел, и только сейчас наконец об этом вспомнил.
Сирона была важнее любой хвори, любой усталости.
— Доброй ночи, Звездочка, — левой рукой он всё так же крепко прижимал сестру к себе за талию. Звать её так сейчас было в какой-то мере забавно, воспоминания о детстве, когда она была совсем маленькой и бегала за ним, желая уйти в поля, причудливо смешивались с яркими впечатлениями от прикосновений к её телу. Контрасты обжигали, заставляли улыбаться.

Утром он проснулся первым. Сирона, вопреки опасениям, не исчезла — спала рядом, не выпутавшись даже из его объятий. Мер невольно улыбнулся снова, спустя мгновение скривившись от боли в перетруженной ночью и не зафиксированной руке. Температура, судя по ощущениям, была выше обычного, болели кости и позвоночник. Стоило только подняться на ноги, как утро ознаменовалась неприятным легочным кашлем, снова сдобренным кровью.
Размазав её по губам, вышел из дома на улицу. Не задумываясь, принёс воды и дров, затопил печь, а следом ножом избавился от щетины. Мерун ненавидел лишнюю растительность на лице, да и сестре она вчера, казалось, не понравилась. Наверняка неприятно колола, царапала нежную кожу. Представив, каково ощущать на себе, невольно скривился. Как только не заставила его отвернуться?
Воспоминания дрожью прошлись по телу. Не верилось, что это не было очередным сном, галлюцинацией, вызванной усталостью. Если бы небольшой след от укуса на нижней губе и множество красных следов на шее Сироны, именно так он бы и думал. Но на этот раз это было явью: его Звездочка не оттолкнула его, не сочла кем-то отвратительным, не сбежала тут же. Она произносила его имя.
Пришлось вылить на себя два ведра воды, чтобы успокоиться. Ему определенно нужно было что-то сделать со своим терпением. Что-то кардинальное.
Дом не успел нагреться, после холодной воды было противно находиться даже в комнате. Хотелось вернуться в постель, завернуться в одеяло и долго, сколько возможно, прижимать Сирону к себе, не отпускать ни на миллиметр. Мерун всё ещё боялся, что она уйдет, что утром её наваждение пройдет и он снова станет ничем. Как карета, что в какой-то сказке превратилась в тыкву.
Он подавил желание разбудить её, чтобы задать вопрос, лично убедиться в том, что всё в порядке. Вместо этого сел за стол, достав из шкафа то самое малиновое варенье. Наверное, Сирона настояла бы на том, чтобы он принимал его в качестве лекарства от затянувшейся простуды. Впрочем в том, что делает это правильно, Мер уверен не был.