После отъезда брата из Вызимы, Сирона на следующий же день вернулась в ателье. Девочки встретили ее с необычайной радостью, спрашивали о том, где она была столько месяцев и как ей в статусе замужней женщины. Пришлось врать, много. Еще никогда Сирона не произносила столько лжи. Замуж – не вышла. Почему? Стефан умер, в дороге заразился чем-то и его не смогли вытащить, поблизости не оказалось лекаря, вот и вся история, поэтому и отсутствовала так долго и вестей не было. Сейчас как? Сейчас все хорошо, она справилась с горем и теперь живет дальше, как и положено, хотя до сих пор грустит о нем.
Из-за этой истории ей дали поблажку, позволили заселиться в прежнюю комнату и пока что даже бесплатно. Неделю Сирона трудилась без перерыва, забываясь в работе и не думая о брате, который, по сути, ушел на войну. На чужую войну. Лишь ночами, когда подолгу не могла уснуть, она мыслями возвращалась к нему. Как оказалось, она уже привыкла спать на кровати вдвое большего размера, еще лучше, если при этом она будет не одна. Дурацкое чувство, когда под боком не хватало чужого дыхания и тепла.
Дурацкое и неправильное.
Как-то она поделилась тем, что скучает по брату, но во время разговора, принимая чужие соболезнования, Сирона чувствовала, что в ее словах что-то не так. Скучает, да, но… понять поселившееся в ней ощущение и дать ему название у нее не вышло. К его осознанию она приблизилась позже, когда на исходе второй недели вернулась в дом. В ателье уже не спалось, пол ночи Сирона ворочалась в постели и на утро была похожа на вареное яблоко. Ни сил, ни желания что либо делать в ней не осталось. В конце-концов она попросила у хозяйки отгул на один день и, получив его, без раздумий сразу отправилась в дом Меруна.
Большинство улиц вызимы чистили, а там где нет люди сами вытаптывали себе дорогу. У двери этого дома снега навалило столько, что открыть ее не представлялось возможным. Пришлось одолжить у соседа лопату и раскидать снег ровно настолько, чтобы открыть дверь и протиснуться внутрь.
Дом был пуст, но все стояло на своих местах, как если бы они с братом ушли только вчера. Пыли немного прибавилось на столе, но это Сирону интересовало в последнюю очередь. Она еще пыталась понять, зачем пришла сюда, если брата не будет еще долго.
«А может и вовсе не вернется…» — тонкие пальцы скользнули по гладкой ручке двери и сжали ее покрепче. Мер закрывал эту дверь последним. Тяжело вздохнув, Сирона прошла в дом, сбросив на ходу верхнюю одежду. Первым делом нужно затопить печь. Во второй комнате и осталась лежать небольшая связка поленьев. Уходя, Мерун, наверное, думал, что она останется в доме ждать его. Он очень хотел, чтобы она именно поступила именно таким образом. Стало стыдно за обманутые ожидания.
Остаток того, первого, дня Сирона провела сидя возле печи, слушая треск поленьев и представляя, что брат все еще с ней, здесь. Она помнила его последние объятия, уже после того, как он поправился и почти вошел в прежнюю силу. Крепкие и теплые, что сейчас ей хотелось плакать от невозможности повторить все это еще раз.
Сон и в эту ночь пришел к ней не сразу. Лежа под одеялом в протопленном доме, Сирона не могла прекратить думать, все представляла себе сцены из прошлого, корила и ругала себя и брата за потраченные на обиду последние дни. Каким глупым все это теперь казалось! За что он так с ней, ну и она тоже хороша…
На второй день Сирона вновь вернулась в этот дом, отказавшись от ночевки в комнате над ателье. Девчонки смотрели на нее с явным недопониманием. Брат это, конечно, тоже член семьи и очень важен, но чего ж так чахнуть. Не умер чай, вернется, но этого Сирона уже не слышала.
На третий день рецепт хорошего сна был найден. Роясь в сундуке в поиска теплой одежды, Сирона наткнулась на рубаху брата. Ту самую, в которой ходила два или три дня к ряду. Давно не стиранная, она все еще пахла точно так же. Уснула быстро, хотя перед этим долго рыдала, уткнувшись лицом в грубую ткань. Никогда еще она не скучала о брате так остро, никогда не думала, что он действительно может уйти и не вернуться больше.
— Вот бы вернуться в тот день, — неразборчиво шептала Сирона, прижимая к себе рубаху. — Ни за что бы не позволила ему так глупо тратить время, — пусть за пару дней до его ухода они и помирились, но неделя до этого была потеряна.
За неделю визитов в дом с ночевкой в обнимку с одеждой брата, Сирона ощутила, что этого ей мало. На большой кровати под тяжелым одеялом ей все еще не хватало чего-то. Определенно, не хватало Мера, об которого во сне можно было погреть ноги или забраться под тяжелую руку. Не хватало как раз этой тяжести, хотя нет, не только… не так все просто. Пробовала надеть рубаху, но…
— Это не то, — поняла Сирона, комкая ткань в руках. Будь Мерун рядом, тогда другое дело, а так… Она прослонялась по дому до самого вечера, не зная куда себя деть и чем занять руки. Пыталась прибраться, подмела и даже вымыла пол, добралась до верхних полок, откуда на нее свалилось что-то из одежды и моток веревки, в котором она едва не запуталась.
Как ей пришла в голову эта странная идея? В какой момент она решила, что именно так и нужно поступить? Вспомнила нильфа и то, как он работал с веревкой, точно она была продолжением его руки и в этом крылся какой-то смысл. Ей это не нравилось, вспоминать весь тот кошмар, то между тем осталось чувство, осталось непонятное удовольствие от прикосновения веревок, которые бы стягивали ее руки и лодыжки. Ими можно обернуться настолько крепко, чтобы вновь ощущать объятия брата? От этой идеи по телу пробежала легкая дрожь, кольнуло под ключицами, выдох получился сдавленный и нервный. Только подумав обо всем этом, Сирона ощутила покалывание вдоль хребта, привалилась к стене, давя на нее всем весом.
— Безумие, — теребя в пальцах длинную веревку, девушка для пробы дважды обернула ею тонкое запястье и потуже затянула, пока что без узла. Да, это было безумием, которое ей нравилось. Пришлось в этом себе признаться, потому что приятное и нервное покалывание между лопаток не проходило. После вызволения из плена нильфа Сирона еще ни разу не чувствовала подобного возбуждения, чтобы хотелось запустить руки под одежду. В эти минуты ей казалось, что она что-то такое однажды говорила. Но разве расскажешь кому-то о попытке самоудовлетворения? Стыд какой, да и не принято говорить о таких вещах вслух незамужней девушке.
— Я схожу с ума, — вот что бормотала под нос себе Сирона, обвязывая лодыжки в несколько витков. Ей нравилось смотреть, как веревка ложится поверх кожи, виток за витком, точно обнимая ее. — Кому скажи – на смех поднимут, — прошептала себе под нос, крепче сжимая бедра. — Боги, да что же это, — щеки залило краской, однако она закончила начатое, сумев затянуть веревки и на запястьях, не так туго, как того хотелось, но достаточно, чтобы они вообще ощущались ею.
Лежа под одеялом, прижимая к груди рубаху Мера, Сирона наконец ощутила себя немного лучше, словно вернула какую-то часть самой себя. Тело еще долго требовало разрядки для успокоения, но ей даже нравилось это состояние. Объяснить себе причины подобного чувства Сирона не смогла.
Это была первая ночь, когда она уснула без каких-либо проблем. Неудовлетворенная физически, но на душе ей стало лучше. Еще день она провела в раздумьях, глядя на веревку с прежним интересом, но задавалась вопросом, а стоит ли повторять. Пахло все это дурно. Ей хватило смелости признаться, что не только в веревках дело, без куртки брата или его рубахи все было не тем. Странная попытка заменить и как-то симулировать его близость. И было стыдно за то, что с ней происходило в эти минуты, за то, что представляла брата. Раньше она не думала о ком-то конкретном, если попадала в подобную ситуацию, но не теперь.
На вторую попытку девушка решилась не сразу. Слишком неловко, однако уже в процессе отбросила эту мысль. Неловко, да, но ей слишком нравилось, чтобы прекратить.
Та ночь, когда Мерун домой вернулся, была третьей по счету и другой. Она определенно перестаралась с узлами, те затянулись, передавили и немного натерли кожу. Потертости саднили, как и пара мелких царапин, нанесенных ножом. Веревки пришлось разрезать прямо на себе.
— Мер? — не так давно она уснула, чтобы не услышать движение возле двери в прихожей и посторонние шаги. — Ты вернулся? — Сирона провела ладонью по лбу, куда пришелся короткий поцелуй. — Мне это не снится?
Вынув из под одеяла руку, на которой проступил небольшой синяк там, где она перетянула веревку, Сирона осторожно коснулась пальцами его волос.
— Боги, живой, — выдохнула с явным облегчением, — живой и настоящий, — подтянулась к краю кровати, в попытке обхватить брата за плечи. — Как мне тебя не хватало, Мер, ты бы только знал, — но не узнает. Рассказать ему о чем-то таком было слишком стыдно, как и признаться себе в этом. Сирона до последнего надеялась, что все пройдет с его возвращением.

— Мер, да ты холодный весь, — горячей щекой Сирона прижалась к его, заросшей щетиной и мокрой от снега. — И колючий, — выдохнула ему в шею и прижалась крепче. От его объятий она чувствовала себя лучше, так, как и нужно было. Словно наконец-то стала целой. Дурацкая мысль, но без брата Сирона чувствовала себя слишком плохо. Настолько, что… огрызки веревок можно было найти под кроватью, вздумай Мерун туда заглянуть. Девушка понадеялась, что не заглянет, а потом она их просто выкинет.
— Почему? — Сирона пожала плечами, перебирая слипшиеся на морозе волосы брата. — Соскучилась. Перебралась сюда на второй неделе твоего отсутствия, да и там я спала плохо, — говорить Меру о том, что с его рубашкой ей спалось куда как лучше не стала. Она вообще никогда ему не скажем о таком. И себе тоже. Теперь, когда он рядом, ей станет намного легче.
— Ты ранен? — она заметила, что держит брат ее только одной рукой, вторая просто легла поперек спины. — И где твоя куртка? Холодный совсем, еще и простыл. О боги, не мог как нормальные люди в куртке пройтись? Кому ты что доказывал, — маленькими ладошками она провела по его спине, в пустой попытке согреть его. — У меня в печи чайник стоял, можно заварить тебе травяной сбор, согреешься. Кажется, осталась даже перцовка, которую мне Шунц давал. Я так и не допила ее в тот раз, больно много. Ай! — запястья у нее еще болели, причем не только там, где были синяки и мелкие царапины.
«Так и знала, что заметит,» — но главное, чтобы не сопоставил одно с другим. Ей не хотелось объясняться с братом, он сразу же решит, что это все проблемы из-за нильфа и, конечно же, разозлится. Впрочем, от вида синяка, который после вскрика Мерун заметил, он сразу же принял стойку. Ничуть не изменился за прошедший месяц.
— Так, ерунда, ударилась, — отмахнулась Сирона, понадеявшись, что он поверит. — Не думай об этом, — по взгляду и шумному дыханию догадалась, что брат сомневался в правдивости ее слов, — никто не виноват, кроме меня, — и это он еще не видел лодыжки, на которых потертостей было больше. Как ему это объяснить? Сирона не была искусна в том, что делала с собой, она допускала ошибки и наносила себе травмы, чрезмерно пережимая конечности веревкой. Теперь этого больше не будет.
— Просто обними меня, а потом я заварю тебе горячего отвара, — она осторожно высвободила руку из его пальцев и погладила по напрягшимся плечам. Сирона прекрасно знала, как успокоить брата, достаточно будет к нему просто подлизаться и он уже забудет об этой ерунде. На время, если сочтет что она врет.
— Ты себе ничего не отморозил? Честное слово, ледышка и та теплее, — девушка села и спустила ноги с кровати. Потянулась, зевнула до проступивших слез и потрепала Мера по мокрым волосам. Сегодня на ней была не его рубаха, она сшила себе другую, однако вздумай брат проверить что там под одеялом, то непременно найдет ее. Кто-то спал с игрушками, а Сирона спала с его рубахой.

Хотелось повторно отчитать его за то, что отдал какому-то извозчику последнюю теплую вещь, но Сирона промолчала. В час его возвращения не стоило начинать все со ссоры, а если она продолжит давить, то все непременно так и будет. Потом, потом его отругает, когда начнет отпаивать горячим чаем. К зиме она купила горшочек с малиновым вареньем, самое лучшее средство при простуде. И еще мед. Мер не слишком жаловал сладкое, но ради ее ему придется заткнуться и пить то, что дают.
Под пальцами ног Сирона ощутила конец веревки в тот момент, когда хотела уже встать. Попыталась было затолкать его обратно, но Мерун оказался быстрее. Девушка внутренне похолодела, одновременно с тем вспыхнули жаром уши. Неужели?..
Взглядом проследила за его движением и едва не рассмеялась вслух, когда поняла, что Мер использовал это как повязку для руки. Никогда еще она не была так близка к провалу, сердце в груди прыгало как ненормальное от мысли, что вот-вот раскроется ее постыдная тайна, как раскроется и секрет ссадин и синяков на теле. Сирона не видела, но скорее почувствовала, что брат ей не поверил, но она выкрутится. Скажет, что ударилась о ручку подъемника колодца, когда не сумела ее удержать с ведром полным воды. Это уже больше походило на правду, в это Мерун мог поверить, может быть даже отчитает, что она таскала тяжести сама. Ох, что угодно будет лучше того, что скрывалось за ее неумелой ложью.
— М-м-м, аккуратнее, пожалуйста, — пискнула Сирона, когда Мер ухватил ее за запястье. Да еще и так неудачно, что потянул на себя. Связки и кожа отозвались неприятной болью, ссадины были совсем свежие. Это будет очень трудно объяснить.
— Пять минут, а потом я все же принесу тебе горячее, — ничего, наденет платье в пол и с длинным рукавом и никто ничего и не заметит, забудет уже на утро, после того, как выспится.
Подавшись в его сторону, Сирона не очень удачно плюхнулась на колени брата, а тот словно и не заметил, здоровой рукой обхватил за талию и прижал к себе. От холода, который сильно контрастировал с ее нагретым телом, девушка мелко задрожала, а после набралась решимости и просто выдохнула, расслабилась. С ним все было хорошо, нечего больше беспокоиться и тратить бессонные ночи за воспоминаниями о том, как плохо они расстались. Ей не придется корить себя, стоя над его могилой, в том, что так бездарно и глупо потратила свое время с ним.
Сирона с удовольствием ловила произносимые братом слова и горячее, в отличии от тела, дыхание, забиравшееся за ворот ночной рубашки. Все это намного лучше, чем сны о нем, чем сон с его одеждой, единственным, что могло от брата остаться. Лучше, чем тесное ощущение от веревок. Поймав себя на мысли о последнем, Сирона закусила губу, чувствуя, как начинает краснеть, опять кольнуло низ живота и вдоль хребта поднялось это противно-приятное ощущение, оно не поддавалось иному описанию.
С ним было лучше и хуже одновременно. Сирона заерзала, теснее сжимая бедра и надеясь, что Мер ничего не заметит.
— Я тебе снилась? — решив отвлечься этой, как ей показалось, безобидной темой, Сирона выдохнула с легким смешком. — Расскажешь? — попыталась отстраниться. — Твои пять минут истекли, так что, — он явно ослаб после битвы и долгого путешествия, — жди здесь.
Пользуясь тем, что в этом состоянии удержать ее Мер не сумел, она вскочила и убежала в соседнюю комнату, откуда донесся стук посуды и наливаемой в чашку воды. Она даже варенье то достала и щедрой рукой добавила три ложки, а потом, чуть подумав, не устояла и доложила четвертую.
— Пей, я не хочу, чтобы ты болел, меня еще заразишь, — деланно вздохнула Сирона, с хихиканьем увернулась от его попытки загрести ее обратно на колени, после чего вернулась и умостилась на них сама.

— В каких-то кошмарных снах, похоже, я к тебе приходила, — заметила Сирона в ответ на его короткий рассказ. — И мне бы не хотелось оказаться в повозке на морозе, ты знаешь, я бы простудилась к середине пути, — она улыбнулась, мягко, зная, что он не видит толком ни ее лица, ни выражения глаз, как и Сирона. Сейчас она могла прочитать его только по дыханию и жестам. Последние, к слову, ставили ее в тупик.
Нервно сглотнув, она вытерпела несколько «кругов» от бедра к животу, а после положила свою ладонь поверх его. Это неправильные прикосновения, но он, наверное, о таком и не думал даже. Просто уже «испорченная» Сирона рассматривала их как-то иначе, в прошлом даже не обратила бы внимания.
— Снился, — голос девушки звучал глухо, она отвернулась, пряча от брата глаза не только за царившей в комнате темнотой.
Она немного отсела, позволив себе отстраниться от его тела. Вздохнула и поставила локти на колени, подпирая подбородок кулаками. Сейчас Мер наверняка сам спросит, как и она пару минут назад, о своей роли, о тех видениях. Подчас таких постыдных, что у Сироны даже сейчас перехватывало дыхание в груди. Стараясь контролировать себя и голос, который мог дрогнуть, девушка шепотом продолжила начатое:
— Я боялась, что ты действительно не вернешься и столько раз видела во сне… могилу, или те дни, когда ты на меня обиделся и игнорировал, когда так тратил время. Знаешь, очень страшно думать о том, что я больше не увижу собственного брата, что перед его смертью позволила тратить время на обиды.
Она улыбнулась самой себе, сделала вдох и заговорила снова:
— Но были и хорошие, такие, в которых ты возвращался домой или не уходил совсем, — о них подробнее Сирона говорить не стала, потому что были и другие, из-за которых щеки жгло огнем.
Были часы, когда Сирона забывалась недолгим сном, связанная, с зажатой между бедер его рубахой или собственными руками, которым не позволяла большего, боясь… ох как сложно самой себе об этом говорить. По спине у нее пробежала волна холода, тут же сменившись жаром. Сирона поежилась. Не хотелось осквернять их отношения, родство постыдными и ненормальными, такими неправильными, желаниями и действиями. Так что девушка никогда не позволяла себе ласки, иногда с ума сходя от желания, как было этим вечером. Она крутилась на кровати, то сжимаясь комочком, то вытягиваясь во весь рост, хватаясь пальцами за спинку кровати, сжимая ее до боли в пальцах и скуля, не в силах держать это в себе. Кажется, Сирона все же прикусила губу, потому что она в том месте болезненно пульсировала и начала немного опухать. Из-за такой активности веревки и натерли, да и сегодня она перестаралась с ними.
Так вот, в этих снах она видела такое, из-за чего просыпалась взведенная до предела и первым желанием при пробуждении было дать разрядку собственному телу. И то, что пальцы брата то и дело соскальзывали по ее бедру до колена, щекоча чувствительную кожу легкими прикосновениями, было самым простым вариантом из возможных фантазий в мире снов. Ей снился и тот день, когда брат вынул колечки из проколотых сосков. Ей снилось и продолжение, в котором она не отвернулась и поймала его губы в долгом поцелуе. И снились руки…
«О боги,» — Сирона нервно выдохнула, чувствуя, что становится только хуже. Коснись Мерун ее спины сейчас, она б не удержалась от стона. — «Дура, дура! Как хорошо, что он не видит, как хорошо.»
Однако остановиться и прекратить думать обо всем этом Сирона не могла. Сны были разные, такие яркие, живые, настоящие, что ей хотелось почувствовать это наяву. Она задрожала, точно от холода, и попыталась скрыть свое состояние за еще одной улыбкой.
«Пожалуйста, больше не гладь, не надо,» — взмолиться об вслух ей не хватило смелости и такта.
— Мерун, — голос предательски дрогнул, — мне щекотно, — девушка заерзала на его коленях, пряча ноги от здоровой руки брата.
— Тебе, наверное, лучше спать лечь. Не похож ты на того, кого до самой Вызимы доставили на телеге.
И ей нужно засыпать, если сумеет в подобном состоянии. Хотя она не представляла, каково будет спать на одной с ним кровати, под одним же тяжелым одеялом. Лучше ли ей стало с его возвращением? Нисколько, настала очередь форменного кошмара для созревающего тела Сироны. Она не помнила брата в том же возрасте, вернее, не помнила, чтобы за ним водилось нечто подобное. Но… наверное было. Девушка, если это было возможно, покраснела еще гуще. Как только хватило ума подумать о подобном!..

Он точно мысли ее прочел, так подумала Сирона, когда ладонь брата легла чуть выше поясницы и скользнула вверх. Она вздрогнула, повела плечами, смотря куда угодно,  но только не на брата, близость которого оказывала на нее чудовищно неправильный эффект. Ей нравилось и это было хуже всего, что могло случиться с ними. С ней. От этого касания дрожь в теле не унялась, как не прошло и покалывающее ощущение между лопаток, напротив, только сильнее стало и девушка, не выдержав, выдохнула, закусив губу, чтобы сдержать куда более неприличный стон, чем тот, что Мер услышал. Сейчас еще можно было принять его за недовольный писк. Сирона попыталась уклониться от дальнейшего контакта, слишком странно, слишком для нее…
Пришлось пересесть на кровать, подальше от брата, который, к тому же, еще и рубаху сбросил, словно всего прочего оказалось мало. Того света, что пробивался в комнату сквозь окно, хватило рассмотреть все лишь в общих чертах, ничего нового, кроме шрамов, так ведь? Сколько раз Сирона уже видела его таким, смывала грязь и кровь, шила раны, но никогда прежде не думала о том, чтобы с интересом рассматривать его тело, сгорая от любопытства.
«Дура,» — осадила саму себя Сирона и отвернулась, забираясь под одеяло. Вот если бы и ее желания можно было решить так просто, как отрезать.
— Не страшно, на самом деле, — голос ее дрогнул, в горле пересохло, — лучше так, в любое время лучше знать, что ты вернулся домой, живой, — Сирона попыталась улыбнуться, зная, что этого Мер не увидит, зато услышит эту улыбку в голосе, в слегка поднятом тоне. — Я бы тебя поцеловала на ночь в щеку, но уж больно ты зарос, так что страдай, — полушутливо закончила она и первая легла обратно, закрыв глаза и слушая, как копошится брат, устраиваясь на оставшейся части кровати. Сирона не решилась повернуться к нему лицом, крепче сжала глаза, притворяясь спящей даже в ответ на его прикосновение к волосам. Почти физически она ощущала, как Мерун навис над ней и смотрит, смотрит, подобно сычу.
«Ты только хуже делаешь,» — в очередной раз кольнуло сердце, стало немного страшно, каждый выдох сопровождался неприятным колющим ощущением, что распространялось по рукам и низу живота. — «Прекрати,» — Сирона сонно заворочалась, когда Мерун притянул ее к себе под бок, но не противилась, иначе выдала бы себя с головой. Чувствовал ли он, как иногда по ее телу пробегала волна дрожи? Смог бы распознать в тесно сжатых бедрах попытку стыдливо скрыть накопившееся в ней вожделение? За все это время Сирона с ума сходила от собственной неудовлетворенности, но не собиралась себе потакать в этом вопросе.
«Так не должно быть,» — вот что говорила всякий раз, когда была готова опустить руки ниже живота.
Его ладонь опять скользнула по волосам вниз, касаясь подставленной спины и острой лопатки, торчавшей под рубашкой. Точно ждал чего-то. Она точно ждала – когда его прикосновения наконец-то прекратят испытывать ее терпение и силу воли. Сломаться в этом вопросе означало для нее муки хуже ада. Это пройдет, просто она была запоздалой пташкой и переживала сейчас все то, что многие из ее сверстников переживали год или два назад.
Вдруг раздавшийся хриплым шепотом вопрос остался без ответа. Ей было интересно, Сирона помнила о данном ей обещании перед уходом. Мер обещал, что не будет врать, что наконец-то оставит все эти уловки и отговорки, прекратит ходить вокруг да около, порождая в ней еще больше вопросов и страхов перед неизвестным. Она помнила и хотела узнать, может быть даже спросила бы его об этом вслух, но решила промолчать. А ну как с ней, якобы спящей, он будет более откровенен и скажет то, на что не хватит духу при свете дня?

Лучше бы и правда спала. Такое притворство хуже лжи, которой сама Сирона так не любила и требовала от Мера честности. Если бы она только знала, то ни за что, никогда не позволила себе так поступить с братом.
«Это неправильно,» — отчаянно билось у нее в мозгу. Неправильно! Так не должно было случиться! С ней. С ним. С ними.
Он все говорил и говорил, по голосу было понятно, что в нем накопилось и он стремился выплеснуть эти секреты. И чем больше Мерун говорил, тем сильнее Сироне хотелось закусить угол подушки и закричать в нее, не сдерживая злых слез.
Неправильно.
Что с ними стало? Сирона бы не приняла своих стремлений, своего интереса и любопытства, не рассказала о них брату, выжидая, что оно пройдет. Прошло бы? Она не узнает об этом.
Чувства в ответ на слова брата мешались в причудливых пропорциях. Теплота их связи, как родных брата с сестрой, той близости, что свойственна родне. Любовь, такая разная, однако уже давно не братская, так он сам сказал. Вожделение и похоть, Сирона с большим трудом удерживалась от желания повернуться к нему лицом и уткнуться носом в шею, чувствуя под губами бьющуюся жилку, а на себе его сильные объятия, которых в последнее ей не хватало. Стыд за то, чего не должно было случиться между братом и сестрой. Радость, нутро сжалось, хотелось мягко засмеяться и обнять саму себя, слишком приятными были некоторые его прикосновения и слова. Злость и ненависть, их меньше, но она ненавидела себя за то, что сейчас переживала, за то, как поступила с Мером, за то, что не знала ответа, который бы ему дала, скажи он все это ей в лицо. И облегчение, что он не нашел в других замену ей, не хотелось им делиться, поняла Сирона, не хотелось видеть, как он смотрит полными обожания глазами на других. Нелепо!
«Так не приснилось, значит,» — ресницы нервно дернулись, слегка поджались губы, приходилось контролировать себя в каждом действии, чтобы не выдать собственный постыдный и недостойный поступок.
Во снах ей виделись те сцены, из августа: щетка, глубокая бадья, холодная вода, мрак, в котором тени становились гуще от пламени свечи, и его руки, горячие, скользившие по телу, касаясь ее в таких местах, где не следовало бы… и горячий шепот, который отпечатался в сознании «люблю», Сирона закрывала глаза и видела перед собою это слово, слышала тот самый шепот и чувствовала нетерпеливый поцелуй на шее и губах. Он был куда как нежен с ней, чего не заподозришь в таком здоровом и грубом человеке. И вспомнила свои слова, привидевшиеся ей далеко не в первом сне под фисштехом у нильфа. Она рассказала! брату о том, что…
Она зажмурилась, страдая от невозможности спрятаться сейчас с головой под одеялом и стыдливо застонать, закрывая лицо руками. Как могла… как можно было сказать… ему… такое. Ей в какой-то момент показалось, что сердце сейчас выпрыгнет из горла, что она задохнется от сдерживаемого крика, от боли, раздирающей нутро.
Невозможно оказаться большей дурой!
Разве что дурой, желающей оказаться ближе, еще ближе, к брату. Она помнила, как не хватало ей тяжести его руки, сейчас же вдруг захотелось большего, ощутить над собой вес его тела и силу, с которой он мог бы ее поцеловать. Вот прямо сейчас, он же так близко!..
Щекотка между лопаток стала совсем невыносимой, она по ребрам добралась до легких, вцепилась острыми зубами под ключицы. Выдох ртом, который мог бы сдать ее, но Мер был слишком занят собственными мыслями, переживаниями, так что не заметил. Это превращалось в пытку – каждый новых вдох, в наказание за то, что решила таким образом выудить из брата правду, которой ей так хотелось.
Сирона до последнего ждала, что его шепот прервется поцелуем, что он осмелится переступить границу и наконец покончит с адом в ее душе, сделав за нее выбор. Как эгоистично! В попытках оказаться лучше, чище, чем погрязший в греховных преступлениях брат, Сирона была готова повесить на него еще одно. Как хорошо, что так не вышло. Она бы себе после не простила такую подлость в отношении него.
В словах брата, вот что отнять не получалось, присутствовало такое глубокое чувство, за которым он следовал уже не один год. Сирона вспоминала его раньше. Как он смотрел в ее сторону? Она видела, но не замечала каким был взгляд.
«Дура! Ду-ура,» — хотелось разрыдаться от накрывших с головой мыслей, покаяться перед Меруном, но…
Неправильно. Все это до сих пор оставалось неправильным, недопустимым.
Лежать в том же положении было решительно невозможно. У Сироны затекли спина и шея, болели бедра, которые приходилось напрягать в жалкой попытке подарить себе хотя бы толику недоступного ей удовольствия. Она не должна позволить им свалиться в пропасть и погрузиться еще глубже в столь желанные грехи. Но если повернется… все пропало, он сразу поймет, что сестра вовсе не спала и слышала его.
Тихонько всхлипнув, не удержалась, слезы сами проступили на глазах, Сирона, вместо того, чтобы перевернуться на спину и раскрыться, сжалась в клубок и пыталась прекратить сдавленные рыдания.

Она не ответила ему, только судорожно всхлипнула, чувствуя, что ей не хватает воздуха, с которым из легких наружу рвался крик. Обхватив себя руками, Сирона впивалась ногтями в кожу, кусала губы, чувствуя на них привкус соли и металла, прокусила все же, но не обращала на то внимания. Была готова до мяса разодрать себя за все, что здесь произошло.
А он говорил и с каждым его словом ей становилось хуже. Сунув в рот костяшки пальцев, Сирона заскулила, все еще сдерживая голос. Как стыдно. Как все это глупо! Глупо! И как же больно было слышать в его тоне страх, этот сильный голос, приводивший ее в восторг когда-то, дрожал от неуверенности, был полон боли, опасений. Безумие. Все это должно быть просто ее сон. Один из тех, после которых просыпалась сама не своя.
Но нет, не сон. Сирона знала это, просто пыталась найти выход. Хоть какой-то.
— Меру-ун, — выдохнула она сквозь слезы, надрывно, вдыхая воздух, которого ей было мало. Заботливый, все это словно забивало гвозди в крышку гроба. Искренний, настолько, Сирона в нем никогда такого не замечала, не могла заподозрить даже. И такой родной!.. Ее Мерун, брат, что был с ней с самого начала, что столько раз спасал ей жизнь, что любил ее большей этой самой жизни, вдруг дошло до нее наконец. Все это было тем, что она не могла принять, не могла позволить этому случиться.
И между тем она тонула в его силе, в этих объятиях, которых она так желала во сне и наяву, забираясь под это одеяло в его рубахе, чувствуя настолько сильное желание, которому так боялась поддаваться. И так хотела этого, что никогда бы не совершила первый шаг на встречу.
Она хотела попросить его сжать крепче, хотела встать с кровати, убежать за печь, где пряталась когда-то от того, что ее пугало, хотела вцепиться зубами в его руки, зная, что ему уже было так больно. Сирона знала, чувствовала, что стоит только произнести вслух, как все исполнится, обнимет крепче, стерпит боль, отпустит… Она хотела всего сразу и давилась этим чувством, подставляла ему шею, куда приходились поцелуи и ненавидела себя еще сильнее. Была ли она достойна хоть толики такого чувства, на которое, возможно, не могла ответить ровно тем же? Она, такая слабая и бестолковая, наивная простодушная дурочка, влипающая в неприятности, ищущая укрытия за братской спиной, точно используя его в собственных целях.
Сирона открывалась, с трудом разжимая пальцы рук, что впились в бледную кожу, оставляя на ней полумесяцы врезавшихся следов.
— Мы не можем, Мер, — ее собственные искусанные пальцы болели, она не рассчитала сил, едва не прокусив кожу. Сирона попыталась коснуться его лица, колючего, словно чужого, но не смогла распрямить их и сжалась, спрятала глаза, попыталась отвернуться, чувствуя его губы на щеке. Внутри точно пороховая бочка взорвалась, заставляя Сирону гореть изнутри, мучиться в созданных противоречиях, в которых путалась, словно в тех веревках.
Он не ответил, а из ее глаз не прекращали литься слезы. Так и не укусив его, не вырвавшись из сильных рук, Сирона молча проклинала себя, свою несдержанность, подлость, которая привела… их обоих в эту точку.
— Мер, — всхлипнула, — я… — не заслужила, так хотела закончить, решив сказать, что она гораздо хуже, чем он себе придумал. Обманом выудила у брата то, что он хотел и должен был скрывать от мира. Как с этим жить? Что делать?
Сирона не смогла ответить, не смогла остановить, чувствуя, что исполняются все ее грязные тайные фантазии, от которых в груди становилось тесно сердцу. Так близко, настолько тесно, что становилось больно, так желанно было то, что делал брат, то, что сама она оказалась не способна, вину за что хотела возложить на его плечи еще меньше минуты назад.
Это определенно было лучше, чем в ее фантазиях и снах, после которых желание топило разум, но не настолько, чтобы забыться и дать себе волю. Эта тяжесть была не сравнима с той, которую она себе воображала и этого Сироне показалось мало.
— Нельзя, нам не позволено, — задыхалась, хватала воздух ртом в попытках избежать нового поцелуя, который она так хотела и ненавидела одновременно, на который отвечала несколько секунд назад с такой силой, словно в нем было спасение ее.
— Мер, — голос становился тише, Сирона до последнего хотела противостоять этому.
«Я не готова, я не знаю! Не знаю!» — слезы в глазах высохли, оставив после себя мокрыми ее щеки, в которые с силой вжимался Мерун, продолжая целовать ее.
— Черт возьми, — выругалась, совсем тихо, заливаясь краской. Вильнула тазом, скрещивая бедра и только сейчас встретилась с его глазами, горящими в темноте точно у кота. — Мы же…

Под ним. Мысль эта обжигала от затылка до самых пят, ей в одно мгновенье стало жарко. Он определенно видел, непостижимым образом угадывал ее желания, в которых себе стыдно признаться, не то что ему сказать. Но говорить не требовалось. Об этом он говорил сейчас, глядя прямо ей в глаза, не позволяя спрятать взгляд? Сироне было любопытно, хотелось проверить, узнать смысл, понять, насколько близко подошла к разгадке.
Брат больше не был для нее загадкой, что скрывался за недомолвками. Говорил настолько прямо, что прямота эта пугала. И пугало то, как сильно он менялся. Где тот дебошир, драчун и хулиган, каких поискать нужно? Зависимый от фисштеха и алкоголя.  Неужели это был один и тот же человек, тот самый, в лицо которого Сирона всматривалась сейчас, пытаясь переварить все сказанное, пытаясь определиться с тем, чего же сама хотела.
Сирона все еще не могла решить в какую сторону ей двигаться самой. Тело уже давно выбрало свой путь, еще до этой ночи, до этих искренних, обжигающих признаний. Она желала его, едва ли не каждую ночь сходя с ума. Тогда ей стоило закрыть глаза, вдохнуть оставшийся на рубахе запах, как в теле поднимался жар, унимать который она не собиралась. Не сама. Вот эта мысль… должно быть тоже отразилась на лице. Самой – уже не то. Кажется, в ателье она пыталась, когда чувствовала, что тело хочет ласки. Пыталась и сдалась, не сумев дойти до грани, но желание от этого никуда не делось.
Поэтому Сирона не помешала брату в том, что он решил делать дальше. Похоже было, что он был первым из них, отринувшим последние сомнения, принявший все как есть. Он просто брал свое и хотел то же показать и ей.
В этом поцелуе она потерялась сразу. Он был другим, не тем осторожным, во время которого Мер ждал, что его отвергнут, оттолкнут. Уверенный, глубокий, забиравший последний кислород из легких. Сирона задыхалась, чувствуя, как кружится голова и пропадает мир вокруг, сужаясь до границ этой кровати. Она не решалась на те же ответные действия, почти без сопротивления пропуская язык брата глубже в рот. Ни с кем прежде ей не доводилось доходить до состояния, хотя бы в тысячную долю от того, что переживала с ним сейчас. Здесь. В этом доме.
Сирона пыталась выгнуться ему навстречу, понимая, что из под него никуда уже не денется. Он был настойчив, увидев цель шел к ней уверенно, не оставляя сестре времени на долгие сомнения. Сирона же боялась позволить себе хоть что-то, не зная, что ей можно, что ей стоит делать. Часть ее до сих пор кричала, что пора убираться из этого дома и больше никогда не встречать брата, остаться жить в Предместьях, найти там себя... Но она этого уже не слышала. Сирона подняла руку, касаясь его обнаженного плеча, но не успела толком сжать пальцы, когда Мер перехватил запястье.
— Больно, — все еще касаясь его теплых губ, сдавленно пискнула Сирона, которую это чувство немного привело в себя и сразу же пропало в другом, о котором рассказывать ему она точно не хотела, даже еще меньше, чем о том, как ласкала сама себя.
Мер перехватил ее запястья, прижимая к кровати над головой Сироны, сдавливая их ровно с той силой, которой она сама пыталась добиться с помощью веревок. Ей понравилось настолько, что Сирона выдохнула ему в губы, закусила свою нижнюю, чувствуя легкую боль от прокуса, и заерзала, насколько ей позволяло такое положение.
На миг представилось, что место нильфа занял Мер. Без ножа и фисштеха, без игл и прочих пугающих инструментов, которые тот ненормальный не успел к ней применить. В мыслях четко проступил образ его с веревками в руках, которые после сходились на ее, Сироны, запястьях.
— Боги, — выдохнула девушка, все еще не в состоянии отойти от случившегося с ней сейчас. В этот раз она вступила в игру первой, кончиком языка проникая между его губ, приникая к ним поцелуем, не столь горячим, как это вышло у него, немного неуверенным, испуганным. Она боялась того, что делала и в любой момент была готова сорваться и вновь повторить, что им нельзя, что между братом и сестрой…
— Мер, — Сироне нравилась сокращенная версия имени своего брата. Не такая резкая, она так хорошо ложилась на выдохе, что невозможно было удержаться. Чувствуя, что обе ее руки все еще в тисках, она пожалела, что не может коснуться его тела, пройтись легонько ноготками по груди, пощекотать нервы, скользя пальцами вдоль кромки штанов, запутаться в его жестких пшеничных волосах.
Поцелуй прервался, губы Сироны соскользнули в бок, она потянулась выше, прикусив аккуратно мочку уха.
— Мер, — это помогало ей не думать об остальном, о том, чем хотела оградиться от него, о кровных узах, об общественной морали, о мнении родителей, которых видела не чаще раза в месяц. Под одеялом Сирона прижалась бедром к бедру его ноги, но не решаясь закинуть ногу выше, боясь показаться ему смешной, неопытной, неловкой.
Один момент из всех этих заставил ее на миг остановиться, глядя на ситуацию совсем иным взглядом. Ей хотелось продолжить поцелуй, хотелось, чтобы он продолжал держать ее, хотелось, чтобы тяжесть его тела не пропадала, но… что дальше?

От его рук исходил настоящий жар, стоило ему провести ладонью ей по шее, огладить грудь, из которой, о, боги! когда-то вынимал те идиотские колечки, коснуться бедра, прижимая ее ногу к себе плотнее, как через ее тело проходили одна за одной волны жара, сменяясь холодом. Сирона даже не сразу поняла, что руки у нее свободны. Ощущение, что они все еще сжаты, не покидало, закралась мысль попросить брата повторить и не выпускать их больше. Да, именно так, поняла Сирона для себя, ей хотелось больше, даже если останутся синяки и ссадины, это не важно. Чувствуя, что стало свободнее, девушка выгнула спину и зацепилась пальцами за спинку кровати, не пытаясь выбраться из под Меруна, но растягивая мышцы собственного тела, которое едва ли не пело от удовольствия. Чувствуя, как его губы коснулись шеи, Сирона вытянула ее, подняв подбородок выше.
— Продолжа-ай, — едва слышно выдохнула она, не удержав на последнем слоге стона. Это было слишком хорошо. Пальцы сжимали дерево кровати до боли, которой она могла бы поделиться с братом, окажись на месте спинки его плечи или рука.
Она помнила кое-что из своих снов, и помнила некоторые детали, увиденные ею в доме нильфа. Эти люди… они делали друг с другом порою странные и жуткие, на ее взгляд, вещи, но некоторые моменты… даже Сирона понимала, что не могли не вызвать удовольствия. Она запомнила ответ брата на укус, вспомнила с улыбкой, подумав, что это можно повторить или сделать для него что-нибудь еще. Быть может, одну из тех вещей, которые он делал с ней? Ей хотелось, чтобы его руки задержались на груди, не как в тот раз, а уже иначе… закусив губу, Сирона опустила взгляд ниже его шеи, игнорируя многочисленные шрамы.
— Тебя? — она сначала не поняла вопроса, а через секунду, ощутив движение, спина ее выгнулась повторно. Сирона хотела сжать бедра, не понимая для чего конкретно, быть может, чтобы вытеснить руку брата, а может прижать ее плотнее. Помешало, что второе бедро зажато под его ногой. Следующий ее стон затих в его губах. Не удержавшись, Сирона прикусила нижнюю, не сильно, но ему все равно этого хватило, чтобы зарычать.
— Тебе так больше нравится? — выпустив из пальцев спинку кровати, чувствуя, что уже не в силах ее держать, она провела пальцами по плечу той руки, что замерла на миг между ее ног. Стоило только вместо поцелуя оставить на его губах легкий укус, как его пальцы пришли в движение и ногти Сироны вжались в его кожу.
Однажды, почувствовав, как его большой палец скользнул под ткань нижнего белья, у Сироны предательски дрогнуло сердце, заныло одновременно сладко и с испугом. Она хотела, чтобы эти ласки продолжались, но для себя поняла, что вряд ли была готова к чему-то большему. Он прав был, спросив боится ли она. Боялась, но тогда не понимала еще чего. Наверное, если не прекратить самой, то Мер пойдет дальше, решит, что можно, что она хочет… нет, Сирона хотела, но не сегодня, не сейчас.
— Мер, — она высвободила губы из жадного поцелуя, поняла, что лицо горит от щетины, — пожалуйста, — выдох, как же ей было хорошо.
У него был опыт, были другие, с которыми брат успел понять, что именно и как нужно делать. А что она? Только и могла руководствоваться бледными фантазиями, да увиденным на «представлениях» или среди гостей. Пытаясь спрятаться от его настойчивых пальцев, Сирона прижалась тазом к нему, наконец-то решившись закинуть ему на пояс согнутую в колене ногу. Она не поняла, что делала все только хуже, однако даже Сирона не могла не только не заметить, но и неправильно истолковать его реакции на это действие. По тяжелому дыханию и ответному толчку стало понятно, что держался брат из последних сил.
Из того, что она вообще знала об отношениях, а знала Сирона не то, чтобы очень много, ей удалось вспомнить об одной детали, что часто упоминалась вслух замужними или просто гулящими девчонками. «Мужики как звери, если у них давно не было женщины,» — тогда Сирона не придала этому значения, но сейчас, под натиском его поцелуев, вспомнила.
Ему это настолько нужно? Важно? Учтет ли он ее желания в такой момент? Или пойдет до конца, продавив ее волю под своей?
— Я не могу, — выдохнула ему в ухо, касаясь в легком поцелуе. Все что угодно, но только не это, не сейчас. Низ живота сводило от желания, а в груди наравне с этим бился страх, игнорировать который Сирона не могла. — Прости, пожалуйста, прости, — ей все еще хотелось сделать что-нибудь в ответ на его ласку и любовь, которыми он с ней так щедро поделился. Хотела одного, а делала все только хуже, целуя его шею, царапая ноготками кожу, сгребая его волосы в кулак, когда его поцелуи возобновились.
Поймет ли он ее?