Ночью было холодно: в окно, не заделанное плотно, дуло, а по полу то и дело гулял ветер. Стоило бы подняться, выйти во двор за дровами и растопить печь, раз уж спать всё равно не хотелось, однако Мерун предпочитал созидательной деятельности деятельность деструктивную. Уткнувшись взглядом в глухую деревянную стену, он едва ли мог думать о чём-то, кроме прошедшего дня.
Первое августа, день ровно перед днём рождения его маленькой Звездочки, оказался куда хуже любого дня в году. Сейчас, покуда свеча ещё не догорела, а дыхание девушки превратилось в размеренное дыхание спящего, он мог видеть лиловые следы от верёвок на её запястьях, проступающий на шее засос. Не такого она хотела для своего дня, да и ему, когда он раздумывал о подарке и том, как зайдёт к ней в ателье, представлялось нечто иное. Даже его побитый жизнью разум представлял светлый, «нормальный» день, куда не вмешивались бы ни отголоски его деятельности, ни другие люди. Вместо этого они получили зарвавшегося Хога, телесные повреждения и порванное платье. Травму, что могла навсегда испортить отношение Сироны к самому важному для её дню в году.
И во всём этом была только его вина.
Мерун недовольно фыркнул, наконец-то прикрыл глаза. Раз уж его жизнь начала оказывать такое влияние на существование семьи, ему следовало исчезнуть. Раствориться, словно никогда и не было у родителей сына, а у Сироны — брата. Не встречаться с ней, не говорить о ней, даже не думать о ней, коли однажды он уже проболтался. Подвергать её ещё большей опасности было нельзя, в следующий раз его может не оказаться рядом — что будет тогда? Ради чего её жизнь пойдёт под откос, а то и прервётся? Не такой судьбы Мер для неё хотел.
В течение ночи решение закрепилось как окончательное и бесповоротное. Утром он приведёт сестру в порядок и отведёт домой, а уже вечером исчезнет. Может быть, ей не понравится отсутствие писем; может быть, она будет скучать по его редким визитам в её ателье, но так будет лучше. Лучше для неё, для единственной звезды в его беспросветной жизни. Он знал, что не справится с этим, сломается первым, будет сходить с ума от невозможности знать о жизни сестры хоть что-то. Беспокойство — низкая цена её безопасности.
Сон настиг мужчину лишь ближе к утру, а следом за ним пришёл назойливый крик петуха. Хотелось закрыться от него и слепящего света подушкой, однако её под рукой не оказалось — только Сирона, её мягкие волосы и шёпот, едва слышный со сна. Мерун не сразу осознал и вспомнил, что засыпал не один. Сестра накрыла его одеялом, словно заботилась о том, чтобы он не замёрз в доме, успевшим полностью остыть, и гладила его руку, за что-то благодарила. Он не сделал ничего, что стоило бы благодарности.
— С днём рождения, Сирона, — вместо ответа произнёс Мер, улыбнулся одними губами. — Я хотел, чтобы ты встретила его иначе.
От недостатка сна вторую ночь подряд ныла голова, ей вторила поврежденная спина, но он всё равно заставил себя подняться с кровати. Холод, пробежавшийся по телу, особенно чувствовался на голом торсе — рубаха со вчерашней ночи валялась в углу комнаты, а до новой руки так и не дошли. Не дойдут и сейчас. Нужно было найти в сундуке какое-нибудь из старых платьев сестры, что он до сих пор хранил у себя, отвести её в ателье, а главное — вручить ей подарок.
Мерун помнил, как любила рисовать его сестра. Сам он мало что понимал в живописи, как и в любом другом искусстве, кроме разве что искусства боли и эстетики убийства, но для того, чтобы достать качественные краски и кисти из соболиного волоса не нужно было быть художником — достаточно быть вором, иметь нужные связи в определенных кругах, а следом спросить совета у испуганного барчонка в какой-то очень важной фамильной лавке. Ему были там не рады, только какая разница? У скарба была резная деревянная коробка, лакированная, явно диссонирующая с полупустой лачугой в Храмовом квартале. Зато Сироне она подходила как ничто иное.
— И вручить её мне тоже хотелось совсем не так. Мне хотелось сделать для тебя нечто особенное, Звездочка. Вышло иначе.
Улыбка так и не сошла с его губ. Ни тогда, когда он положил коробку на постель и сел рядом, ни тогда, когда за окном вновь закричал чей-то петух, очевидно, запоздавший. Вот только улыбка эта была простой маской, в глазах Меруна, полуприкрытых, отливающих сталью в свете утренней зари, плескалась одна лишь горечь.
— Тут остались некоторые твои старые вещи, Звездочка. После завтрака, если захочешь, я отведу тебя домой. Не стоит... не стоит тебе здесь оставаться.
В этом доме, ветхом и холодном, не стоило оставаться никому. Его время прошло вместе со временем заблуждений.
Цена заблуждений (Вызима, 1268)
Сообщений 21 страница 25 из 25
Поделиться212017-04-24 01:21:40
Поделиться222017-04-24 01:55:30
«С днем рождения,» — с грустью отметила про себя Сирона. Она тоже представляла себе все как-то совсем иначе. Уж точно бы не представила, что перед ним проведет день вот так.
Брат встал с кровати, та натужно скрипнула и словно вздохнула с облегчением, избавившись от его веса. Страшно подумать, как под его ногами скрипят изношенные ступеньки. Кажется, кроме Меруна она не видела настолько высоких и крупных людей.
Без его теплого бока, к которому Сирона несколько минут прижималась спиной, стало неуютно. Она села, едва не забыв о том, что одежды на ней и нет почти. Опомнилась лишь когда одеяло почти упало на кровать. С писком полным неудобной паники успела вцепиться в него руками и набросить себе на плечи. Не заметил? Сирона внимательно всмотрелась в фигуру брата. Конечно, он и раньше видел ее без одежды. В конце-концов, этот человек был с ней с самого рождения, учил говорить, ходить, бегать и играть. Помогал тогда, когда мать была занята, купал и кормил ее. Обычно ребята постарше не слишком жаловали роль няньки при младших детях, но Мерун оказался не таким. Ни разу он не убегал от сестры и не прогонял ее, даже если хотелось прогуляться одному или в компании сверстников.
Обернувшись в одеяло так, что одно саднящее плечо осталось открытым, так больно было прикасаться, Сирона смотрела что он делал. Открыл сундук, на котором вчера стояла свеча.
— Надо же, ты еще хранишь их здесь, — удивилась Сирона, заметив в груде тряпья знакомый цвет. Простенькое серое платье с вышивкой белыми нитками по краю. Зимними вечерами нечем особенно заняться, так что нередко они были посвящены рукоделию. Она даже привстала немного, чтобы рассмотреть получше, но сундук уже захлопнулся. Брат развернулся. — Это мне? Должно быть безумных денег стоит, не нужно было, Мер, — Сирона провела пальцами по резной крышке шкатулки, поиграла латунным замочком, откидывая защелку и вновь набрасывая ее обратно на петлю.
Чуть выждав, она откинула крышку и рот невольно распахнулся от удивления. Кисти! И краски! Таких у нее не было, таких дорогих, в смысле. Потрогав кончик одной из кистей Сирона зажмурилась от удовольствия. Такая мягкая, в меру упругая. Мечта. Она схватила одну кисточку и, закусив губу, медленно провела ей по внутренней стороне предплечья, смакуя ощущение прикосновения.
— Это прекрасно, Мер! — она готова была задохнуться от нахлынувшего на нее восторга. И в шутку мазнула кистью брата по щеке. Затем аккуратно вложила ее на место, закрыла крышку и только после того как щелкнул замочек бросилась ему на шею, едва не выпустив из пальцев одеяла, что скользнуло на несколько сантиметров ниже.
— Лучшее, что мне дарили когда-либо! — не удержавшись, поцеловала брата в колючую щеку и вновь зарылась лицом в длинные волосы. — Хочешь, я нарисую тебе что-нибудь? — портрет она ему не предлагала, зная, что он не усидит на месте так долго. Впрочем, если она попросит – вполне может, но просить придется долго. Сирона оторвалась от него и заглянула в серьезные серые глаза, ища в них ответ.
— Что-то не так? — похоже, что он не разделял ее бурной радости, выглядел грустным, что несколько осадило ее. Взгляд тут же наткнулся на собственное запястье. — А, ну... да, — выдохнула Сирона, стыдясь собственной слабости. Она могла позвать на помощь стражу, могла попытаться дать отпор еще там, в ателье, могла попробовать сбежать, улочки Вызимы она знала достаточно хорошо, чтобы где-то укрыться. Но вместо этого просто делала то, что от нее хотел тот человек.
Поделиться232017-04-24 11:35:53
Любые трудности, будь то по-настоящему грязная работа или пара месяцев лишений, стоили искренней радости Сироны: яркой улыбки на её губах, восторга и интереса в бледно-красных глазах, энтузиазма, воодушевления. На неё такую, живую и будто бы не проходившую сквозь лишения вчерашнего дня, Мерун готов был смотреть вечно — именно такая жизнь должна была принадлежать его младшей сестре, вовсе не та, с какой столкнул её он сам.
И потому это последний раз, когда он видит её такой. Видит вообще.
В его прикосновениях была та же искренность. Обнимая свою маленькую Звездочку в ответ, крепко и безудержно, он не скрывал своих эмоций. В какой-то момент стало совестно, что этими объятиями можно легко причинить ей боль, сильно сжав ребра или задев успевшие расцвести синяки. Да разве можно было отпустить её или не ответить достойно на её аккуратный поцелуй, прикосновение кисти? Он не сумел бы, пока она была рядом.
— Что-нибудь, верно, — мужчина отстранился и поправил сползающее с неё одеяло. Умышленно скрывая глаза от сестры, он надеялся, что она не обратит на его состояние внимания. — Что-нибудь по-настоящему красивое. Может, оно скрасит моё здесь существование.
На мгновение он живо представил себе картину с каким-нибудь цветочным пейзажем на стене и криво усмехнулся. И верно, как только он повесит где-нибудь в доме цветочки, так сразу превратится в мягкого, спокойного человека, а следом, поди, и работать устроится не меньше чем в лавку травника помощником. Эти облезлые деревянные стены ещё можно было привести в божеский вид — переложить или покрасить, действительно закрыть картинами, но дом не изменится, покуда он сам не сменит вектор собственной жизни. И скорее уж его просто кто-нибудь убьёт, чем это случится.
Сироне не стоило об этом знать. Он обещал, что будет лучше для неё, пусть она этого уже и не вспомнит.
— Всё в порядке, Звёздочка, — тряхнул головой он и натянул на себя маску куда более искреннего веселья, надеясь, что теперь сквозь него проступает лишь усталость. — Не думай об этом сегодня. Сейчас. И не вини в этом себя.
Глупостью было позволять себе показывать слабость. Для сестры, прошедшей сквозь такое количество травматических событий, он должен был оставаться сильным, оставаться пристанищем надежды и уверенности, куда она всегда могла бы обратиться. И сейчас, подарив ей повод для радости, он старался радоваться вместе с ней: улыбаться, прятать взгляд за очередным объятием, отвлекать её разговором.
— Лучше подумай о том, что будешь рисовать, — Мерун потрепал её по светлым, практически белым в утреннем свете волосам. — Для портрета я лицом не вышел, так что сойдёмся на чём-то более приятном глазу, ладно? О твоём автопортрете, например. Я бы не отказался иметь его дома.
Прятался он лучше, чем можно было себе представить, ни словом, ни делом не выдавая неприятного ощущения предательства, таившегося внутри. Так было нужно, с этим было не поспорить, вот только Сирона всё равно будет рисовать. Он знал, что будет. А тогда, когда закончит и захочет передать картину заказчику, попросту не найдёт его ни здесь, ни где-либо ещё. Перед глазами живо встало её взволнованное, разочарованное лицо — попросил и снова исчез из города.
«Исчезнуть из города — тоже идея, — согласился Мер сам с собой, когда доставал из сундука, залитого солнечным светом, то самое серое платье — оно должно было прийтись Сироне впору и сейчас, не таким старым оно было. — Перейти в другое подразделение. Чем дальше, тем лучше».
Квартал медленно, но верно просыпался. Кричали уже не только петухи, но и собаки, а им вторили женщины и мужчины, привычно ругавшиеся на улице, словно и не было для ругани другого места. Вызима просыпалась, начинала жить своей жизнью, позабыв о вчерашнем дне. Что было в прошлом, оставалось в прошлом, его следовало отпустить. И Мерун отпускал своё тоже, вместе со всем, что любил больше всего — именно такую цену он должен был заплатить за заблуждения о спокойной жизни своей семьи. Цену всё ещё меньшую, чем пришлось заплатить Сироне за те заблуждения, в какие вводил её он сам. Ни капли не опасная работа? Никак не повлияет на жизнь? Сплошная ложь. Уже десять лет как сплошная ложь.
— Давай представим, Сирона, что сегодня нам ничто не помешает? Это твой день, я хочу, чтобы ты только улыбалась.
Поделиться242017-04-24 12:56:45
— Если бы только я была сильнее... или отважнее, — бледная улыбка на таких же бледных губах. Хоть Мерун и отвел глаза в сторону, Сирона все равно успела все понять. — Вечно от меня одни только хлопоты, — правда сейчас она не вспоминала о том, какие хлопоты доставлял ей брат, сколько боли и обиды было в некоторых его поступках, сколько ссор они пережили. Сейчас не вспоминалось плохое, видно было лишь то, что она стала причиной тоски, залегшей в серых глазах. Подумать только, именно эти глаза когда-то напугали ее до чертиков, такие светлые они были, такие злые.
Сирона потерлась щекой об его шею и выдохнула, чувствуя крепкое ответное объятие.
— И не говори глупостей, все с твоим лицом в порядке и не порти мне прическу! — сердито, сведя все к шутке в конце, одернула его сестра и дернула за прядь волос возле самого уха. Одной рукой попыталась поправить тот бардак, что он устроил ей на макушке. — Просто скажи, что не хочется на месте сидеть «без дела», — последние слова прозвучали едко, она точно передразнивала брата, — а не сваливай все на лицо.
Бросив попытки привести волосы в порядок без щетки, она отсела от него и обиженно надула губы. Надолго ее все равно не хватило. Пока брат копался в сундуке, вытаскивая из вороха старой одежды серое платье с длинными рукавами, она уже отошла.
Любопытно было наблюдать за ним сейчас. Боги дали Меруну огромную силу и такое же тело, так что рядом с ним Сирона ощущала себя крохой. Ее небольшое платье в его огромных руках выглядело словно кукольное. Помнится, когда она только пошла работать швеей, то взялась сшить для него рубашку. Смешно было, и обидно! когда ткани не хватило на нормальные рукава. Вышло что-то странное, «безрукавка», за которую Сироне было безумно стыдно. И стыдно было сейчас, так что она жевала нижнюю губу и комкала край одеяла. Как так получалось, что в подобные моменты лучше всего вспоминались моменты полного фиаско, за результаты которого хотелось провалиться сквозь землю? У нее даже появилось желание снова просить у него прощения за ту нелепость, что вышла из под ее рук.
Но она ничего не сказала об этом, даже когда Мерун вернулся и сел рядом на край кровати. Выхватив из его рук платье, Сирона резко дернулась, найдя в себе силы накинуть ему на голову тяжелое одеяло, и крикнула: «не подглядывай!». Ей пришлось подняться по весь рост на кровати, чтобы суметь натянуть платье через голову. Спустя годы у нее все еще сохранялась прежняя фигура девочки-подростка, что позволяла ей просачиваться сквозь щели в заборах и срезать путь. Пожалуй, теперь она этого делать не будет, мало ли, что окажется по ту сторону.
Уже практически справившись в одежкой, осталось только подол одернуть и пояс завязать, она разрешила брату смотреть.
— Готово, — и тут же сконфуженно покраснела. Желудок издал утробный вой. Делать вид, что это не она – бесполезно, так что лишь развела руками и неловко улыбнулась. — Смотрю и тебе досталось, — глядя на брата сверху вниз, что случалось ну очень редко, она рассмотрела царапины с запекшейся в них кровью. — Никто не ушел без «трофеев». Как говорят - шрамы украшают мужчин, а тебя словно кошка царапала! — Сирона хихикнула и облокотилась на широкие плечи Меруна, избегая касаться этих отметин. — У тебя есть еда? Я же вижу, что в этом доме ты не бываешь почти, тебе есть чем подкрепиться? Если нет, то дома у меня остались... со вчера... яблоки и несколько булок.
Поделиться252017-04-24 14:25:34
«Не подглядывай, — с улыбкой хмыкнул про себя Мерун, послушно скрываясь за тяжелым одеялом в душной темноте. — Старшим не положено подглядывать за младшими, верно?»
В этом тоже была своя ирония. Сейчас, в этих обыденных делах, они могли бы показаться самыми нормальными — обычными братом и сестрой, в жизни которых были взлёты и падения, горе и радости, но которые оставались простыми людьми. Не было в жизнях обычных братьев и сестёр похищений, не было убийств, не было постыдных желаний и отчаянных поцелуев, не было надрывного шепота, каким сообщалось о любви. Вот и у них сейчас ничего не было, только звонкий смех и маленькое серое платье, в котором Сирона выглядела младше, словно вернулась на пару лет назад.
Он улыбался, глядя на её покрасневшие щеки, и на этот раз абсолютно искренне. Последний раз должен приносить удовольствие, а не горечь. На последнюю у него будет много, очень много времени.
— Очень агрессивная была кошка, — Мер хрипло усмехнулся и перехватил Сирону поперёк туловища, заставляя её уместиться у него на левом плече, словно мешок — держал он её за ноги, а смотреть ей оставалось разве что на разнообразие шрамов у него на спине. — К счастью, она очень быстро успокоилась, иначе, глядишь, пришлось бы тебе сегодня снова на мне раны шить.
Дверной проём в доме был больше, чем тому следовало — он был расширен ещё тогда, когда родители вернулись в Предместья, а Мерун остался жить здесь один. Набив с десяток первых шишек, он лично перестроил коробку и сбил из плотных досок новую дверь — не самую красивую, зато подходящего размера и достаточно надежную. Только благодаря этому он и сумел выйти на улицу вместе с сестрой, не ударившись и не позволив удариться ей.
Солнце сегодня было ярким, грело с самого утра и первые несколько секунд снаружи мужчина просто стоял, глубоко вдыхая и привыкая к яркому свету. Сирона, давившая на плечо, казалась настолько легкой, что ему стало совестно за то, что в его доме не было не то что достойной, а еды вовсе — заставлять её голодать явно не стоило; а туфли, подхваченные по дороге, и коробка, сжимаемые другой рукой, вовсе не чувствовались. Когда он последний раз так делал? Кажется, когда ей было девять, а его любимым развлечением было брать её «покататься» по городу. Большой и сильный с самой юности, Мерун никогда не видел в этом ничего сложного, а смех Звездочки уже тогда был для него наградой лучшей, чем любые деньги.
— Я скучал по этому, знаешь? — они вышагивали по Храмовому кварталу, однако вовсе не по той дороге, коей шли вчера — эта была чище и светлее, здесь не попадалось никаких коллег Меруна по цеху. — Этого не хватало. Жаль, что для такого ты теперь слишком взрослая, Звездочка.
Слишком взрослая, слишком красивая, слишком невинная. Многое в Сироне было «слишком» для такого как он, будто она была рождена быть противовесом каждой черте не только его характера, но даже и внешности. Миниатюрная, рядом с ним она казалась настолько хрупкой, словно любое неловкое движение могло бы её сломать. За что вообще мог любить его такой человек? Разве что за фанатичный огонь в глазах, да и тот чаще приносил ей одни проблемы. С какой стороны ни глянь, Мерун не был достоин такой сестры.
Её ателье было не так и далеко от его дома. Несколько улиц, пара углов, — тех, что точно считались безопасными — и они уже стояли перед светлым зданием с небольшими, едва приметными дверьми. Только здесь мужчина позволил себе поставить сестру на ноги, пригладить её слегка сбившееся платье, вложить ей в руки едва не забытый дома подарок и улыбнуться. Последний раз, когда он её видел. Последний, какой он мог себе позволить.
— Пообещай сегодня чаще улыбаться, — наклонившись, он щёлкнул её по носу — точно так же, как и раньше. — Я доставил тебя домой, но остаться не смогу. Так нужно. Прости, что не уделил тебе достаточно времени сегодня. Будь счастлива, Звёздочка.
Последняя улыбка была уже не такой яркой. Склонившись ещё ниже, он мягко коснулся губами её прохладного лба, а затем развернулся и скрылся за ближайшим углом — там, где его мир граничил с её миром, тихим и правильным; там, где ему, заплутавшему на дороге жизни, было самое место. Ему и его многочисленным шрамам — душевным, не физическим.
