Ведьмак: Глас рассудка |
Привет, Гость! Войдите или зарегистрируйтесь.
Вы здесь » Ведьмак: Глас рассудка » Книжные полки » Пускай продолжается бал (Нильфгаард, Нильфгаард, декабрь, 1268)
Время: канун Мидинваэрн, 1268
Место: Нильфгаард, столица Нильфгаарда, дворец Императора
Участники: Йеннифэр из Венгерберга, Эмгыр вар Эмрейс
События: Праздник к нам приходит! Впрочем, уже пришел. И подарки принес. Не слишком приятные, правда, — вероятно, потому, что последний год мир очень и очень плохо себя вел.
Отредактировано Эмгыр вар Эмрейс (2017-03-10 16:09:45)
Это было всего лишь данью традиции. Реверансом в сторону предков — великих, но скорее всего — вымышленных. Это было реверансом в сторону давно истлевших, если когда-либо существовавших, разумеется, костей.
Ничего личного, ничего лишнего, ничего большего — всего лишь дата. Всего лишь дата в не то чтобы избыточно щедром на праздники календаре.
Мидинваэрн.
День зимнего солнцестояния в Городе Золотых Башен, в самой Империи, праздновали с куда меньшим размахом, не так претенциозно, не так долго, не так — диавол задери! — затратно, как любил праздновать его же — Великое Солнце в свидетели! — до сих пор не научившийся соизмерять желания с возможностями, возможности — с потребностями, извечный не друг, но и не то чтобы враг Север.
Мидинваэрн.
Мидинваэрн!
— Мидинваэрн, — прервала молчание баронесса Эрхингольд вар Коннтаррэ, ласково поглаживая ладонь Йеннифэр, — в нашей стране празднуется с несколько меньшим размахом, чем на территориях твоего, милая моя девочка, родного Севера. Для нас это прежде всего праздник скорби, время, когда мы не столько чествуем будущее, сколько поминаем и чтим прошлое. Ты, должно быть, слышала, верно, Йеннифэр? В Нильфгаарде, в нашей, как ты могла заметить, не чуждой прогрессу Империи, предков чтят глубоко и искренне, в определенном смысле им даже поклоняются... Впрочем, никакого фанатизма. О, поверь! Поверь, моя милая девочка! Никакого фанатизма, — глаза баронессы были холодны. Лицо не передавало возраста. С тех самых пор, как северная чародейка появилась в столице Величайшей от времен Империи, баронесса Эрхингольд вар Коннтаррэ превратилась в ее вторую — куда навязчивее первой — тень.
Лилась музыка. Дворец, наплевав и наплевав откровенно на память достойных поклонения предков — Мидинваэрн. Мидинваэрн! — придавался веселью. По коридорам хохочущими умертвиями блуждали облаченные в серебро, золото, черный бархат, багровую порчу первые лица Империи.
Мидинваэрн.
Мидинваэрн!
— Однако учти, моя милая девочка, — продолжала улыбаться баронесса. — Его Величество... Его Величество праздники любит. За исключением этого. Я ничего тебе не говорила, моя милая, — глаза Эрхингольд сощурились. Черные провалы на подчеркнуто бледном лице.
— Неприятные воспоминания из прошлого. Ах, если бы ты только знала, Йеннифэр! Но... мы достигли цели. Не забудь поклониться ему! Не забудь, моя девочка!
Было совершенно понятно: баронесса Эрхингольд вар Коннтаррэ, одна из немногих живых родственников Императора, Йеннифэр, северную чародейку, ненавидела.
По террасе гулял ветер, было холодно. Зато вид открывался чудесный. На каждую из золотых башен города. Среди которых, если присмотреться и присмотреться внимательно, ни одной по-настоящему золотой не было.
Его Величество стоял лицом к городу. Высокой, широкоплечий, одетый не по погоде.
Крупные снежинки падали на черные с проседью волосы.
— Йеннифэр? Рад, что ты пришла. А баронесса, да будет тебе известно, та еще гадина. Не скрываю. Но исполнительная. Тебе холодно?
Он не оборачивался.
Холодно было всем.
Разумеется. Как иначе?
Мидинваэрн.
Мидинваэрн!
Чем выше был по своему расположению в обществе человек, тем сильнее он терял свою чувствительность и понимание сути вещей. Люди в дорогих одеждах, боясь запачкать свои наряды слишком редко преклоняли колени перед богами. Меньше верили в приметы и больше людям. Разве встретишь в доме какого-нибудь чиновника или купца воткнутую в дверь булавку - верный оберег от зла? И для них Мидинваэрн был всего лишь данью традиции и причиной увеселения, почти что и не имеющий какого-то веского основания. А простой человек знает, что день Солтыция - день особый. Когда обязательно надо перед входом повесить дерево-полазник, расставить по дому стебли пшеницы, посыпанные мукой, а на стол подавали дикого кабана. И традиции, на то и традиции, что возникали совсем не просто так. И тут же всё равно, с Севера ты или с Юга, и кто у тебя в предках - эльфы или низушки.
Любой чародей или тот, кто хоть раз взаимодействовал с магией прекрасно знал, что Мидинваэрн - не просто праздник. Это особенное время, когда силу можно было черпать ото всюду, хоть из приборов на столе. Она сочилась сквозь воздух, сквозь людей и наполнила этот мир особенными запахами и ощущениями, от которых покалывало кончики пальцев.
Йен, чувствовала, как сила буквально просится к ней в руки, ластится, как маленький котёнок, просящийся на руки. Она бы могла зачерпнуть эту силу и снести эти золотые башни к чертовой матери! Но всё что делала чародейка - это слушала причитания давно выжившей из ума старухи, которой упорно казалось, что она делает что-то важное. Для своего императора, для своей страны или для своих старушечьих кальсон. Йеннифэр уже подташнивало от "милая моя девочка", и она была готова согласиться на всё что угодно, лишь бы баронесса от неё отстала.
Чародейка с нетерпением ждала, когда наконец может вырваться из этого города, из этих стен. Все здесь были напущено дружелюбными и обходительными, вели себя идеально по меркам королевского двора. Но всё это создавало крайне гнетущую атмосферу. Примерно такое же, как от высокого стоячего воротничка её платья на сегодня. Он был прекрасен, чудесно гармонировал с общим ансамблем черно-белого наряда и вырезом на груди, однако неприятно душил тонкую шею и заставлял держать голову прямо, без возможности сделать хотя бы одно лишнее движение.
"Неприятные воспоминания, вот как?" - Йен ни слова не сказала. Лишь фиалковые глаза внимательно глянули на баронессу. Старая перечница ненавидела её всеми фибрами своей души, сейчас чародейка видела это особенно чётко. И эта ненависть была взаимна.
Улыбнувшись приторно сладкой улыбкой Йеннифэр наконец выскользнула из цепких крючковатых рук баронессы на террасу, где её ждал император. Шурша юбками платья и принося с собой запах сирени и крыжовника, чародейка прошла вглубь, остановилась в одном шаге позади Эмгыра. Даже не попыталась изобразить поклон, лишь сложила руки, затянутые в длинные до середины запястья рукава впереди на платье, переплетая пальцы, голову всё ещё держала высоко и прямо. Взгляд фиалковых глаз блуждал по спине мужчины, темных с проседью волосах, плечах. Сила дразнила чародейку, вместе с ветром упрямо колыхая тяжелый подол платья, заставляя девушку вздрагивать от ледяных порывов. Путалась снежинками в вороных кудрях волос. Игралась с обсидиановой звездой на шее. Могла ли она сейчас убить Белое пламя? Пожалуй, да. Нужно ли ей это было?...
- Самая милая женщина, которую я когда-либо встречала, - ядовито проговорила Йеннифэр, переводя взгляд с императора на открывающийся с террасы вид на треклятые башни. Сколько лжи было в этом городе. Лжи и лицемерия.
- Ничуть. - Ветер игрался с кудрями её волос, ледяные снежинки попадали на нежную кожу. Чародейка даже не пыталась согреться какими-то магическими способами. Просто позволяла себе мёрзнуть.
Отредактировано Йеннифэр (2017-03-13 20:08:21)
О приближении чародейки предупредил запах. Сирень и едва уловимые нотки крыжовника.
Йеннифэр. Йеннифэр. Черно-белая Йеннифэр с фиалковым пламенем в недобрых, как всегда, глазах.
— Если ты полагаешь баронессу вар Коннтаррэ самой милой женщиной, которую ты когда-либо встречала, предположу, мужчин на твоем жизненном пути встречалось гораздо больше. И, предположу, встречались они гораздо чаще, — обернулся к чародейке Его Величество. Ветер трепал некогда гладко зачесанные волосы, на висках широкими прядями искрилась седина.
— Мерзкая фурия загнала в гроб троих мужей. Загнала бы и четвертого, увы, не нашлось кандидата. Знаешь, она ведь не так стара. Баронессе всего сорок два. Но, — выгнул уголок рта Император Величайшей Империи. — Страшные вещи творят с женщиной зависть, ненависть и, как говорят у вас на Севере, отсутствие сердечного тепла. Нет, я пригласил тебя не ради обсуждения стервозности нрава моей — кто она там? — троюродной тетки. Да, тетки, кажется. Я пригласил тебя потому, что снова видел ее. Цири. Цириллу Фиону Элен Рианнон. Во снах.
Тон и выражение лица черно-белой чародейки ему не нравились.
«Твоя недоработка, тетушка», — скривился Его Величество.
Баронесса Эрхингольд вар Коннтаррэ, эта печально знаменитая при дворе женщина, при всех своих недостатках — гордость, жестокость, чересчур хорошее воспитание — в вопросах насаждения добровольной тяги к сотрудничеству была воистину незаменима. Как правило, гости — и гостьи в особенности — Его Императорского Величества радостно соглашались на что угодно, лишь бы от компании неизменно галантной, неизменно улыбчивой, такой же блистательной, как бритва у кадыка, баронессы избавиться.
И, как правило, это срабатывало.
«Теряешь сноровку, моя дорогая баронесса, — подумал Белое Пламя. — Еще одна ошибка и... Мне ни к чему великовозрастная содержанка».
Крупные хлопья снега кружили в воздухе. Сквозь плотную белую завесу золотые башни казались сотканными из легкого, ажурного серебра.
Эту ночь Его Величество почти не спал.
Она бежала. Высокая, пепельноволосая. На щеке грубым росчерком темнел серповидный шрам.
Она бежала. Вперед. Сквозь пространство. Сквозь время. А по сути — назад. Туда, где она никогда не была свободна, но где быть свободной могла.
Сюда! — кричал Его Величество.
Сюда!
Сюда!
Цири не слышала. Цири не слушала. За ней гналась тьма.
Эту ночь Его Величество почти не спал. Очнувшись от кошмара, долго сидел на постели. Вспоминал, какого цвета были холодные, ничего не выражающие, сквозь прорези шлема не видные, но такие знакомые ей, Цири, Цирилле Фионе Элен Рианнон, абсолютно нечеловеческие глаза.
Глаза, которыми ее жадно выискивала тьма.
Снег кружил над золотыми башнями. Почти не различимыми за стеной мертвого, ледяного серебра.
Девочка моя! Девочка моя! Кричал он в видении.
Девочка моя!
Цири не слышала. Цири не слушала.
Сколько себя помнила, она стремилась к одному голосу. Одному-единственному.
К голосу отца.
— Да, Йеннифэр, — повторил Его Величество. — Я снова видел Цири. За время твоего пребывания в столице, это, получается, третий раз. Она уходила от погони. И была чертовски испугана. И чертовски зла. А теперь, если не возражаешь, перейду к сути. Я знаю, что такое для вас, чародеев, Мидинваэрн — время, когда ощутить себя гением может даже самый никудышный маг. Однажды я был проклят. Ты знала? А ведь меня проклял далеко не такой талантливый чародей, каким привыкли считать тебя.
Его Величество улыбнулся. Было холодно. Наверное, сейчас не помешала бы пара бокалов вина.
— Если ты в настроении, можем провести ритуал. Я должен найти ее, понимаешь? Цири. Цириллу Фиону Элен Рианнон. Потому что она в опасности. В страшной, госпожа Йеннифэр, опасности. А что ты не мерзнешь — это хорошо. Все мы знаем, как помнится, во что превращает женщину отсутствие сердечного — а, надо думать, и любого другого — тепла.
Йенна не стала отвечать. Лишь небрежно пожала своим изящным плечом, затянутым в черную ткань платья. Она не вела подсчет встречавшимся мужчинам и женщинам на своём жизненном пути. Обоих было достаточно, настолько, что лица многих она уже и не сможет вспомнить. Они затерялись где-то в бездне памяти. Или, быть может, истёрлись за ненадобностью.
На новость о том, что баронесса ей в дочки годится, Йеннифэр лишь слегка изогнула угольно-черную бровь. Вот уж и правда, что делает с женщиной отсутствие нужных снадобий. И тепла, конечно. В этом вопросе чародейка была почти готова согласиться с императором.
А вот когда речь зашла о Цирилле, чародейка даже не пошевельнулась. Однако при всём её напущенном безразличии, огонь в фиалковых глазах, который тут же разгорелся, утаить было непросто. Даже невозможно.
- Я так понимаю, что если бы не Цирилла Фиона Элен Рианнон... - Чародейка намеренно передразнила тон императора в его привычке называть Цири полным именем. Возможно, в желании лишний раз уколоть её? Показать, что Цирилла - не её дочь? - ...то я бы вовсе здесь не находилась. А уж тем более не беседовала с... императором.
Впрочем, больше Йенна не перебивала, слушала, наблюдала. И пыталась унять свой внутренний огонь. В чём-то Эмгыр был действительно прав. Без душевного тепла любая женщина превратиться в сухую ветку. Да только, если вместо тепла разгорается настоящий пожар, рискуешь превратиться в стихийное бедствие, сжечь себя изнутри дотла и ранить всех вокруг. И сложно сказать, что же хуже. Огонь внутри Йеннифэр жёг её, словно расплавленный металл. Жёг так, что часто она чувствовала боль физически, задыхаясь от крика, снова и снова видя во сне мучительную смерть.
Чародейка пошевелила тонкими пальцами без перчаток, которые совсем озябли. Слушала. Откровенно говоря, все эти светские танцы вокруг да около сути ей давно надоели. И перейти к цели сегодняшнего разговора, было самой лучшей идеей Эмгыра. Но просьба чародейку ничуть не удивила. Скорее, обрадовала. Наконец-то можно было поговорить о том, что терзало её столь давно.
- Не думаю, что я могу отказать, ведь так? - Йенна улыбнулась. Вежливо, даже несколько дружелюбно. - Мне понадобится любая вещь, что когда-то принадлежала Цирилле. Какое-то время. Чтобы у вещи осталась память о ней. Только вот... - Чародейка поняла, что больше не может стоять на месте. Холод опасно сковывал, впивался в тело тысячами крючков, что тянули из неё силу. Немного тепла не помешало бы. Женщина прошла вперёд к парапету, растирая похолодевшие пальцы и обнимая себя. Она поравнялась с императором, глядя в темноту города, местами переходящую в непроглядную тьму. Помолчала, собираясь с силами. Или решимостью. - Я хочу сама отправиться на её поиски.
«Осторожнее, Йеннифэр, осторожнее, — глядя сквозь серебряную пелену на Город Золотых Башен, думал Его Величество Эмгыр вар Эмрейс. — Я — гостеприимный хозяин, в общем и целом, добрый, чуткий, отзывчивый человек. И очень терпеливый. Во всяком случае, ровно до тех пор, пока мое терпение, пока твоя эталонно чародейская дерзость, как выразился бы мой дражайший мэтр Ксартисиус, имеют общий вектор направленности — primo; secundo, преследуют, очень бы хотелось верить, невероятно важную для нас обоих, невероятно общую цель. И все-таки, осторожнее, Йеннифэр. Помни: в этом городе, в этой стране ты по-прежнему не столько гостья, сколько — интригующий трофей. А потому, раз уж интригуешь, интригуй эффектно».
Все то время, что эта северная чародейка, эта дерзкая, своенравная черно-белая Йеннифэр — теперь-то он, пожалуй, понимал, что именно углядел в ней трижды проклятый Белый Волк Геральт — жила с ним под одной крышей, делила с ним общих осетров, общие персики, общий изумительной свежести сладкий, рассыпчатый хлеб, Эмгыр Деитвен был с ней обходителен, насколько мог — любезен и прямо-таки безгранично, беспрецедентно, безупречно, безукоризненно вежлив. Вежлив настолько, что после каждой встречи, ненароком ловя собственное отражение, пылал глубочайшим желанием раздолбать к херам собачьи зеркало. Но сдерживался. Во-первых, потому, что редкое зеркало во дворце стоило менее, чем шесть требушетов; во-вторых, потому, что цель всегда, всегда без исключений оправдывает средства. В особенности, когда цель — спасение единственно важного во всем мире человека.
Поэтому Эмгыр был обходителен, насколько мог — любезен и прямо-таки безгранично, беспрецедентно, безупречно, безукоризненно вежлив. А ведь мог бы и не. Мог бы швырнуть Йеннифэр в двимеритовую комнату, мог бы посадить на цепь… Вот только понимал и понимал верно: против такой, как она, физическая пытка — пустая, бесполезная трата времени.
Поэтому Эмгыр был вежлив. Даже удумывал организовать в честь нордлингской чародейки званный ужин или — чего уж мелочиться-то? — пышный, дорогущий банкет. Пусть насладится изысками нильфгаардской кухни, поворкует в компании вездесущих брехливых фрейлин, от которых — Великое Солнце в свидетели! — сама Ее Величество Незабудка, эталон сдержанности, в тайне лезла на стену, и вот потом, когда от всех этих «ах, госпожа Йеннифэр, граф де Рэ большой блядун, хи-хи, но это по секрету!», «ах, госпожа Йеннифэр, попробуйте моржовое суфле!» у Йеннифэр дым повалит из ушей, когда сидение на цепи покажется аттракционом небывалой щедрости, тогда и только тогда он сделает ей предложение, от каких не отказываются.
Прекрасно понимая, что им никогда не удастся договориться о цене.
«Зачем я открыл ей правду? — иной раз думал Эмгыр вар Эмрейс. — Для чего?».
Искал понимания? Искал искупления? Хотел доказать — кому? себе? ей? черно-белой чародейке Йеннифэр? — Цири, Цирилла Фиона Элен Рианнон — вовсе не инкубатор для будущих наследников, она сама по себе наследие? А, может, просто искал мести? Но опять же, кому? Ей, черно-белой Йеннифэр? Миру? Чертову ведьмаку Геральту? Глупость. Несусветный бред.
Ответ лежал на поверхности — предел есть у всего. Не только у терпения. Его Величество Эмгыр вар Эмрейс устал, устал банально по-человечески обрекать собственную плоть и кровь, единственного ребенка, на участь разменной монеты.
— Права на отказ у тебя нет, — подтвердил Император Величайшей Империи. — Ты получишь прядь волос Цириллы, это лучше, чем вещь. И последнее: где гарантии, что я буду избавлен от твоего предательства? Да, разумеется, я бы мог отправить с тобой пару надежных людей. Одна беда — люди смертны. Но и рисковать я права не имею. Твое слово, Йеннифэр.
«Будь убедительна, будь крайне убедительна, Йеннифэр, — думал Эмгыр вар Эмрейс. — Потому что предашь меня и поверь — я вытащу тебя из глубин самого ада и тогда, вот тогда, госпожа Йеннифэр, ты узнаешь, собственной шкурой проверишь: муки преисподней тоже могут показаться аттракционом небывалой щедрости».
Welcome to the end of eras
Ice has melted back to life
Done my time and served my sentence
Dress me up and watch me die
Она не слышала его мыслей. Догадалась скорее интуитивно, что вызвала в императоре волну раздражения. Если немного напрячься, то её можно было даже почувствовать. Что уж греха таить, Йеннифэр любила раздражать. Любила вызывать эмоции сильные до крайности. А потом не менее коварно ими подпитываться. Не прямой и грубый забор Силы как из Источника, а чисто эмоциональный. Если уж говорить совсем грубым языков кметов и простолюдинов: "Сделал гадость - сердцу радость", - это про Йен. Возможно, это было где-то глубоко-глубоко в ведьминских генах?
В целом, всё её пребывание в "гостях" у Эмгыра можно было называть, как игру в угадайку. Она не знала наверняка, но интуитивно понимала всё. Понимала, что не смотря на обходительность, вежливость и лучшие условия, она здесь - пленница. Да, в банальной золотой клетке. Однако, Йенна делала то что и должна была. Тоже интуитивно. Вела себя таким образом, будто бы это она своим присутствием делает великое одолжение императору. Будто бы она в любое мгновение могла уйти отсюда, потеряв всякий интерес к королевской компании.
Могла ли она? На ней не было кандалов, двемеритового ошейника... и, наверное, исчезни она в один прекрасный день из замка, Эмрейс не очень бы и удивился. Но удерживало Йеннифэр совсем другое. А именно - возможность. Возможность через Эмгыра отыскать Цири. Отыскать и защитить. Её девочку.
И Йеннифэр снова притворялась, что она в восторге от общества старой перечницы, от платья с высоким воротом, от кислых улыбок придворных и чрезмерно сладкого вина. Заставляя придворных шептаться по углам, что император, о ужас, пляшет под дудку какой-то чародейки, ради неё, поговаривают, он даже хотел закатить небывалых размеров приём, что несвойственно для прижимистого Эмгыра.
Женщина согласно кивнула. Действительно, прядь волос была в разы лучше, чем какая-либо вещь. Последняя имеет свойство терять память о своем владельце. Часть организма же - никогда. Даже если этот локон долгое время висел в кулоне на груди, от владельца столь ценного подарка останется лишь лёгкое прикосновение, не помеха для колдовства.
- Гарантии? - Йеннифэр повернула голову к Императору, улыбнулась. Брови её взметнулись вверх в удивлении. Кажется, это одна из немногих, если не первая, искренняя эмоция чародейки за всё её время пребывания во дворце. - Даже если я их выдам, ты всё равно мне не поверишь. - Брюнетка склонила голову, глядя на Эмгыра в упор. Глаза её, глубокие, мрачные затягивали. Взгляд был на удивление проницательным. В такие моменты начинаешь понимать, почему ради этих глаз мужчины с холодным разумом и твёрдой рукой, теряют голову и бегут резать друг дружку, лишь бы удостоиться этого взгляда вновь. - Вашему Величеству придётся довериться мне. Потому что иначе я не гостила в этом великолепном замке, не была бы удостоена чести знать правду о происхождении Цириллы... - Йеннифэр немного помедлила. Легкая улыбка коснулась её карминовых губ снова. Она не боялась гнева императора. Потому что ей было уже нечего бояться. - И будь под твоей властью хоть все армии мира, ты не сможешь отыскать Цири без меня.
«Вера, Йеннифэр? — слегка удивился Его Величество. — Ты говоришь мне о вере? Ты, чародейка, которая пережила стольких монархов, а, сумеешь не разочаровать меня, полагаю, переживешь не одно государство? Забавно, Йеннифэр. Весьма забавно.
Впрочем…
Вера… Надежда… Невероятный, но факт: императорам тоже свойственна надежда. Хороший император надеется на себя, плохой — что надежды на себя достаточно.
А я хороший император, Йеннифэр, лучший на вашей, между прочим, коллективной чародейской памяти. Мне веры мало. Мне не нужна надежда. В сущности меня интересует нечто, я бы сказал, ирреальное — твоя преданность.
Хотя бы на время».
— О, — улыбнулся Эмгыр, не моргая, глядя в эти изумительно холодные глаза. — Ты недооцениваешь мощь армии, бесценная гостья моего великолепного замка. Наличие армии, возможно, не сузит географию поиска, зато выбор мест, в которых Цирилла могла бы спрятаться, ограничит и всенепременно. Иными словами, бесценная ты гостья моего великолепного замка, благодаря всем армиям мира я, быть может, и не буду знать, где именно Цирилла сейчас находится, но буду знать, где ее нет и где ее не было.
Снежинки кружились в воздухе.
«Праздники делают меня сентиментальным», — теперь уже совершенно открыто улыбнулся Белое Пламя.
Мидинваэрн был одной из тех немногочисленных дат, когда лучшим представителям столичного двора официальный черный в костюме дозволялось разбавить — получалось в основном скверно: красный, багровый, серебро, золото, герцогам — немного пурпура. И глядя на все это, мягко выражаясь, разнообразие Его Величество никак не мог избавиться от странного и, в общем-то, неприятного ощущения: сейчас, вот сейчас из-за угла выскочит пара-тройка акробатов, а завершит вечер, надо думать, развеселая оргия при участии медведя-трубача и, теоретически, дрессированного енота.
Что сказать? Смотреть в эти изумительно холодные глаза черно-белой чародейки Йеннифэр было по-настоящему приятно.
И даже ее феноменальная самонадеянность почти не раздражала.
— С другой стороны, — убрал руки за спину Император Величайшей Империи. — Отрицать очевидное глупо. По-хорошему, у меня нет выбора. И у тебя нет выбора. А поскольку мы в равном положении, поскольку Цирилла Фиона Эленн Рианнон — девочка, от которой зависит не только будущее Нильфгаарда, не только будущее Севера, но и всего живого — единственное, что по-настоящему важно, я отпущу тебя. Отпущу без головорезов за спиной, отслеживающих каждый твой шаг, отпущу без всяких разных имплантатов, имеющих дурное свойство в самый неподходящий момент взрываться… ты уйдешь свободной. Как только добьешься в поисках хоть какого-то результата. А пока мы не приступили к конкретным действиям, — протянул руку ладонью вверх Его Величество. — Могу предложить вина.
Возвращаться к пестро разодетым лучшим представителям двора, по крайней мере сегодня, он не собирался.
Унеси меня ветер северный
В те края, где боль и небыль
Её фиалковые глаза были холодны, как лёд. Или скорее как холодные молнии летних гроз. Однако были ли глаза императора теплее? Глядя в них, не отрываясь, желая произвести эффект, Йеннифэр и сама невольно поняла, откуда взялось это прозвище - Белое Пламя. В её глазах сверкали холодные молнии на фиалковом небе, в его - плясало пламя на курганах врагов. На какое-то мгновение чародейке даже показалось, что сейчас вот-вот Эмыгр протянет свои императорские руки, затянутые в тонкой выделки перчатки, сомкнет пальцы на её тонкой холёной шее и просто придушит. Без всяких там сантиментов. Но это длилось лишь коротко мгновение, после которого Белое Пламя лишь... улыбнулся. Йенна поймала себя на том, что смотрит на эту улыбку с восхищением и неуверенным страхом. Неужели и она поддалась этой массовой истерии и тоже испытывает к императору что-то сродни с почтительным трепетом? Женщина моргнула, прерывая эту игру. Не сразу заметила, что на Эмгыре и в помине нет никаких перчаток. Чьи же руки тогда ей виделись на собственной шее? Йеннифэр качнула головой, отводя свой гипнотический взгляд. Невзначай коснулась тугого воротника. Лезут в голову всякие глупости. Не иначе ветрами Мидинваэрна надуло.
- И что тебе даст знание мест, где нет Цири? - Резонно спросила чародейка, чуть сбившимся голосом. - Это не вернёт её. Не имеет никакого смысла. Потому что эта девочка прячется большую часть своей жизни. И в этом ей нет равных. - Откуда в ней такая уверенность? Откуда эти знания, будто бы сами собой всплывшие в сознании. Липкий страх неожиданно обрёл уверенность, сковал сердце. Ей показалось, что над ней смыкаются глубокие чёрные воды солёного моря, в лёгкие проникает холодная вода, сковывающая рвущийся наружу крик...
Ветер преданным псом коснулся её пальцев, лица, обнял терпкими и колючими объятиями. Йен зажмурилась, прикрывая лицо ладонью от колючих снежинок, а в следующую секунду всё кончилось. И даже мнимый страх. По позвоночнику пробежала капля холодного пота. Чародейка провела пальцами по жестким кудрям, чувствуя как на пальцах остаются снежинки. И долго не тают. Она любовалась тонкими узорами затейливой природы в этих маленьких произведениях искусства, слушала. Однако, отвечать не стала. Не стала говорить Эмгыру, что не смотря на все его труды и ухищрения, она всё равно бы ушла отсюда свободной. И, откровенно говоря, Йеннифэр слабо верилось в то, что император отпустит её вот так без сопровождения. Ну да проблемы стоит решать по мере их поступления...
- Приму предложение с превеликим удовольствием. - Ответила чародейка искренне. Ей виделось дурное. Не иначе как влияние Силы, разливающейся в воздухе столь плотными потоками, что её можно было есть ложками. Вино обязано было притупить чувствительность чародейки, немного затуманить разум и, тем самым, она должна была перестать видеть того, чего нет. Было? Будет? Не хотелось думать. Узкая ладонь, столь холодная, что ногти чародейки уже были синеватого оттенка, легла в теплую ладонь императора и сжала её. Фиалковые глаза вновь обратились к мужчине. Не было в них ни холода, ни презрения, ни раздражения. Лишь отражение безумного пламени. - Я хочу самое лучшее и самое крепкое, что подают к столу императора.
— Что мне даст знание мест, где нет Цири? — улыбнулся Его Величество, сжимая холодную ладонь чародейки. — Для начала — вдохновение на поиск мест, где она есть. И ты права, в умении прятаться равных ей нет. Это у нее, — «Знаешь ведь? Знаешь, конечно». — Семейное. Что до вин, госпожа Йеннифэр, общепризнанные эксперты рекомендуют Fulgurant — изысканный аромат, тончайший вкус… Но если дама желает, я всегда могу распорядиться подать водки.
Так и так никто не поверит.
И дело отнюдь не в предложении щедрым дарам Назаира предпочесть продукт, сам факт существования которого при дворе для винодела есть немыслимое оскорбление, и даже не в том, что от лица Эмгыра — человека, совершенно очевидно жизни не видящего без заспиртованного ассорти из младенцев — такое предложение казалось вполне уместным; дело в том, что их союз — его, Императора Величайшей Империи, и ее, черно-белой чародейки с Севера, — был попросту невозможен.
С равноценным успехом он мог бы приказать кавалерии отныне и впредь вступать в бой сугубо и только верхом на утке. Офицерам рангом от полковника и выше — допустимо на селезне. А что? Устрашающие твари же. В сравнении с лошадью так и жрут несоизмеримо меньше.
«Мне никто не поверит, — шалея от какой-то нездоровой веселости думал Его Величество, исподволь разглядывая тонкие, украшенные остренькими ноготками, ледяные пальцы чародейки. — Кроме, безусловно, Ваттье. Вот кому предстоят поистине нелегкие денечки».
И все-таки. Все-таки. Все-таки. Этот союз казался куда лучшим… способом растраты нервов и средств, чем некогда заключенный с — надеюсь, черти на том свете к тебе не слишком милосердны — Вильгефорцем.
В отличие от, мягко выражаясь, избыточно амбициозного коллеги, Йеннифэр требовалось от Цири нечто большее, нежели — Эмгыр скривился — плацента.
Потому что Цири, Цирилла Фиона Элен Рианнон, была и ее ребенком тоже.
И, само собой, ведьмака Геральта.
«А неплохая идея, совсем не плохая идея, — подумал Его Величество, жестом предлагая Йеннифэр проследовать вслед за ним — не считая эскорта из шестерых гвардейцев — сперва в кабинет, затем вероятно даже в ее рабочую лабораторию. — Если ты все же осмелишься предать меня, Йеннифэр, я поступлю очень и очень просто: я возьмусь за твоего проклятого Gwynbleidd’а».
— Говоря о том, что отсюда ты выйдешь абсолютно свободной, Йеннифэр, я говорил предельно искренне, — предельно искренне сообщил Белое Пламя, наконец-то уединяясь с драгоценной гостьей в кабинете. — Каюсь: во-первых, потому, что существует не больно-то много — за исключением буквальных, конечно, — способов держать чародейку на привязи; во-вторых, потому что мне важно твое доверие. Как, полагаю, и мое тебе. Итак, на чем мы остановились? Вино, что-нибудь покрепче?
После холода террасы кабинет императора казался островком лета.
Вокруг неё носились образы. Смутные, едва доступные краюшку глаза. Ощущения, нереальные. И воспоминания. Но кто может сказать, настоящие ли? И, страшно сказать, здесь, рядом с императором великой Империи, вложив ладонь в его теплую руку, Йеннифэр чувствовала себя спокойно. Всё было просто и понятно на столько, на сколько это вообще могло быть в данной ситуации. Никаких призраков прошлого, никаких смутных видений и необоснованной тревоги, от которой делалось тесно в груди. Была цель, была договоренность. Рыночные отношения.
Она глубоко вдохнула последний раз холодного морозного воздуха, прежде чем войти в помещение. Поймала на себе взгляд императора. В голове пронеслась шальная мысль. Могла ли она соблазнить Эмгыра? Пожалуй, что да. Это было бы глупо, опасно, безумно. Чародейки любили ходить по острию самого тонкого лезвия. В этом было дыхание жизни. Смутные образы любимых меркли, скрываясь во тьме нильфгаардских коридоров, растворялись в гари свечей. Но вопрос этот был столь же риторическим и эфемерным, как тот, что она задала себе, только зайдя на балкон: Могла ли она убить императора? Пожалуй, да.
В то время, как император поморщился, припоминая Вильгефорца, Йенна улыбнулась своим мыслям. На какое-то мгновение она почувствовала себя всемогущей, это дало некий прилив сил. Но безумной виток мысли растворился в тепле помещения, заставляя ледяную чародейку оттаять.
Без лишних церемоний, Йеннифэр села в кресле, напротив стола Эмгыра, не дожидаясь приглашения присесть. Ей оно было без надобности. Закинув ногу на ногу, женщина откинула с лица волосы, чувствуя, как её обнимает тепло. Признаться, без присутствия эскорта, она чувствовала себя гораздо лучше.
- Доверие - вещь крайне эфемерная. - Йен растерла теплеющие, но все ещё холодные пальцы. - Как и искренность из уст императора. Если встанет выбор между моим доверием и исполнением твоего... хм... пожелания, то ты выберешь второе, верно? - Фиалковые глаза посмотрели на Эмгыра внимательно. - Давай начнём с нахваленного вина. Вечер только начинается.
— Йеннифэр, мы с тобой — взрослые, умные люди, — склонил голову набок Его Величество, полагая, что именно сейчас перекинуть ногу через подлокотник кресла — именно то, что нужно. Но, разумеется, этого не сделал.
— И как бы велика ни была наша взаимная симпатия, выбирая между… персональными симпатиями и злом, которое хотя бы теоретически возможно обернуть на благо, мы всегда, Йеннифэр, всегда, без исключения выбираем второй вариант. Но, покуда выбирать особо не из чего, — пожал плечами Его Величество, — в знак зарождающейся дружбы тост...
«А все-таки уникальная ты женщина, Йеннифэр из Венгерберга, — думал Белое Пламя, пытаясь вспомнить, в каком именно из ящиков стола прятал (в основном от себя, конечно) неприкосновенный запас Сангреаля, бережно хранимый на тот случай, если им с Ваттье — обыкновенно часа в два или три ночи — экстренно требовалось обсудить планы по спасению государства, мира и дьявольски испорченного настроения. — Да, Йеннифэр, уникальная. Другая бы на твоем месте…».
Любопытное дело, представить другую на месте Йеннифэр не было никакого желания. Ни Дервля, ни — упаси, Великое Солнце! — Паветта, ни графиня де Малья, ни та курносая чернуличка баронесса, которую он приветил пару недель назад и имя который забыл напрочь — ни одна из них, разумеется, не позволила бы себе вот так дерзко закинуть в его присутствии ногу на ногу, при всем при этом — улыбаясь. Сверх всякого приличия нагло.
«Нижний ящик слева», — вспомнил Его Величество.
И разлил вино по бокалам.
— За доверие, Йеннифэр, — поднимаясь на ноги, держа по бокалу в руке, с выражением крайней серьезности произнес Его Величество.
Обошел стол полукругом.
Протягивая один из бокалов, остановился.
Все же кое в чем ведьмак Геральт был бесконечно талантлив — в умении портить жизнь другим и в выборе дам сердца.
Здесь, в тепле кабинета, запах ее духов — сирень и крыжовник — казался особо, невыносимо ярким.
«А ведь ритуалы поиска, — зачем-то подумал Эмгыр вар Эмрейс, Белое Пламя, Пляшущее на Курганах Врагов, — одним бубнежом над колбами со всяким гадством не ограничиваются».
«Персональные симпатии, вот как?» - Она хотела произнести это вслух, но тогда бы их взаимная магия быстро растаяла, и возможность продолжить их небольшую пикировку с привкусом запретного плода испарилась. Поэтому Йеннифэр промолчала. В знак зарождающейся дружбы она была чрезвычайно покорной пленницей-гостьей. По своим меркам, конечно. Не будь у черно-белой чародейки настроя сотрудничать с императором, замок бы выл.
Перед глазами промелькнул образ казематов, холодного пола и двимеритовых оков. К горлу подкоптила тошнота. Но Йен постаралась отогнать призрак как можно быстрее.
Она протянула руку, принимая бокал из рук Эмгыра и неминуемо касаясь его пальцев. Взгляд чародейки встретился с глазами императора. Взгляд, который был одним единственным таким на свете, фиалковые глаза, неминуемо ассоциировавшиеся не с полевыми цветами, а с бесконечно хмурым грозовым небом.
И она заставила его увидеть.
Полумрак и пляшущие на балдахине тени. Хриплый шёпот, жар двух тел, влажные прикосновения, истома, страх. Что бывает, когда ты рискуешь укротить стихию. Что бывает, когда стихия поддаётся тебе.
- За дружбу. – Раздался голос чародейки, и иллюзия ведения рассыпалась. Влезть в голову к императору было столь же легко, как лишиться головы за этот дерзкий поступок. Йеннифэр сделала глоток напитка и зажмурилась от удовольствия. Вино было именно таким, как ей и хотелось – пряным, сладким и пьянящим. – Почему этого сокровища нет на королевском столе? – Почти обиженно произнесла женщина, рассматривая жидкость в бокале на свет. – Неужели расходы на армию столь велики, что император не может позволить себе хорошее вино? – Йен облизала карминовые губы, которые от вина ещё больше наполнились цветом и вновь посмотрела на Эмгыра.
— Почему этого сокровища нет на королевском столе? — на мгновение зажмурился Его Величество, не помня даже, успел ли он распробовать вкус вина.
Ну какая подлость, Йеннифэр! Какая подлость! Дразнить? Меня?
К черту вино. К дьяволу. Другой вкус был ярче, слаще, острее в сотни и тысячи раз — призрачный, терпкий вкус ее кожи, разгоряченной кожи на собственных, таких же горячих губах.
— Подойди сюда, встань. Рядом, — протягивая руку чародейке, слегка улыбнулся Его Величество, обращая взгляд на карту. Карта занимала всю правую стену кабинета от пола до потолка — старая, потрепанная карта Величайшей от времен Империи. Империи Нильфгаард.
— Взгляни сюда. Все, что ты видишь, мое. Но я бы не смог сохранить даже треть, окажись я… чересчур расточительным императором. Мой дед был идиотом. Мой отец, Его Величество Фергус вар Эмрейс, пошел еще дальше — он решил, будто бы для того, чтобы править долго и счастливо, достаточно быть щедрым, отзывчивым и гуманным. В итоге, как ты знаешь, его свергли. А я… я вынужден был годами наблюдать в зеркале не свой, хм, породистый профиль, но покрытое иголками рыло. Удивительно, между прочим, похожее на свиное. Я к чему веду, Йеннифэр, — все так же не сводя глаз с карты, выдержал паузу Белое Пламя. — Расточительность — крайне вредная черта. Однако друзьям, Йеннифэр, и по дружбе, разумеется, я готов даровать многое. К слову, тебе очень идет этот наряд. Вот только, думаю, для нашего ритуала он не понадобится.
Эмгыр ненавидел магов. Эмгыр ненавидел магию. Единственное, что до сих пор означала для него магия, — боль, унижения и страх.
Но ведь магия — наука многогранная, отрицать факты глупо.
И где-то там, за всей этой ширмой абракадабр, таились — да, пожалуй, да — неведомые науке классической удовольствия.
И связь крепче любых клятв.
Эмгыр не приказал заковать её в двемиритовый ошейник за её маленькую шалость. Это уже было неплохим знаком. Чем дальше это заходило, тем больше Йен брало любопытство. Каждому дураку было известно, как сильно нильфгаарсдкий император не любит чародеев. Сию мысль он постарался подчеркнуть ещё при первом их разговоре. Что же теперь? Куда подевались хваленые принципы?
Тон мужчины не оставлял никакого пространства для домыслов. Это был приказ. Такой же, какой Эмгыр привык отдавать своим гвардейцам или многочисленным советникам. Йеннифэр никогда и никому не позволяла говорить с собой в таком тоне. Даже Геральту. И первым её порывом было вспылить. Но в этом было достоинство возраста - поступать по разумению, а не рывками чувств. Она послушалась. Подала императору руку, с легкостью встала, умудрившись вложить в это простейшие движение максимум грации. Встала напротив карты, одной рукой всё ещё покачивая в руке бокал.
Фиалковый взгляд окинул громадное пространство императорских аппетитов. Стало интересно, Эмгыр во всём такой несдержанный или только в геополитических вопросах наживы? И сколь чарующи нелепо смотрится Золотой город по сравнению с разоренными северными деревнями, и нищетой, что пришла с войной. "Кровь уходит в землю и прорастает виноградной лозой" - вспомнила Йеннифэр чьи-то строчки и сделала хороший глоток вина. Напиток заставлял забыть обо всём и просто поддаться приятной расслабленности. Война - дело людей. Она - чародейка.
Женщина повернула голову от карты, чтобы посмотреть на тот самый "породистый профиль". Чуть наклонила голову, беззастенчиво рассматривая волевой подбородок и хищную линию носа. Если Йен была похожа на пустельгу, то у Эмгыра было что-то ястребиное в этом пародистом профиле.
- Всё что ты говоришь - очень правильно и мудро. - Она вновь повернула голову к карте, опуская взгляд на юг, там где притаилось сердце империи. - А ещё - скучно. Как же сиюминутные удовольствия? Приятные мелочи, которые могут скрасить строгий уклад?
Вся жизнь двора была подчинена строгому этикету. Вплоть до того, под каким углом стоило кланяться императорской чете и из каких тканей шить наряды. Всё это было до скрежета зубов скучно, и Йен ничуть не скрывало своего к тому отношения. И раз уж речь зашла о нарядах...
- Наряд подбирала баронесса. - Чародейка отставила бокал, который как-то незаметно опустел. - Я считаю, что она нашла идеальную гармонию между удушающим воротником, не позволяющим наклонить голову слишком низко и весьма целомудренным вырезом. - Голос у Йеннифэр был такой, будто она рассуждает о погоде и планах по сбору пшеницы, намеренно игнорируя последнюю реплику императора. Выжидая. - Не говоря уже о тысячи оттенков черного в струящейся ткани юбки. - Брюнетка повела своим узким плечом, улыбаясь. - Судя по тому, как выворачивали шеи гости, баронесса точно разбирается в том, что нравится местным мужчинам. - Йен замолчала на секунду, а потом всё же добавила. - Слишком, впрочем, холодным для южан.
— Приятные мелочи и сиюминутные удовольствия? — по-прежнему глядя на карту, переспросил Его Величество. — Что ж, Йеннифэр, раскрою тебе небольшую тайну. Две тайны. Во-первых, императоры не имеют права мелочиться. Во-вторых, сиюминутные удовольствия, как правило, не стоят даже потраченного на них времени. А я, госпожа Йеннифэр, насколько ты помнишь, вообще не привык расточаться…
Отчасти это была правда. Несмотря на достойное императора количество дам для тайных свиданий, ни одну из фавориток Эмгыр не одаривал сверх того, что она в действительности заслуживала. Хотя, конечно, правильнее сказать «отрабатывала». Потому что все эти лишенные искренности поцелуи, все эти лишенные близости объятия, смятые простыни, порванные корсеты и безнадежно испорченные платья, все это было, есть и навсегда останется всего-навсего деталями — просто-напросто деталями великолепно отлаженного механизма по поддержанию репутации Его Величества. Потому что Его Величество, конечно, тиран и деспот, однако к тому же — мужчина, а мужчинам положено некоторое время игриво скакать под одеяльцем.
Айна, Клара, Дервля — да, каждая из них была по-своему великолепна, каждая — невероятно красива, каждая умела выделывать в постели… всякое, но они были скучны, скучны настолько, что не тянули даже на звание перинных интриганок. В сущности, тайны Йеннифэр не раскрыла — в Империи было скучно.
И секс, — да-да, секс тоже — иной раз казался не более соблазнительным занятием, чем открытое собрание общенародного фронта по защите баклажанов.
Момент, когда именно его ладонь напрочь затерялась в эти черных, густых локонах, своевольно, зато старательно пытаясь убрать их чуточку вправо, Его Величество почему-то запамятовал.
Должно быть потому, что в это время Йеннифэр как раз докладывала о нарядах.
О чудесном вкусе баронессы и, вероятно, струящихся тканях.
Момент, когда именно его губы коснулись шеи — искушающе теплой, искушающе гладкой — он позабыл также. А ведь мгновением ранее был уверен и уверен абсолютно, что изучает карту…
По крайней мере, в кабинете точно была карта.
И астролябия.
И бутылка вина.
И аккуратная полочка с несколько запыленным бюстом Его Величества Фергуса вар Эмрейса.
И что-то еще. Ах да… Магия. Первобытная магия, магия, сопротивляться которой было бы в высшей степени глупо и высшей степени неправильно — магия сводящей с ума притягательности женского тела.
Магия сирени и крыжовника.
Хотелось Йеннифэр ответить, что императоры - вообще самые мелочные люди на свете, по природе своей щепетильны, занудны и любят придираться к мелочам. Но как это часто с ней бывало, внутренний голос разума тут же заставил усомниться в собственной непоколебимости. Откуда в ней такое уверенное знание о людях с короной на голове? Как близко и была ли она знакома с кем-то из их братии? А если и была, то при каких обстоятельствах? Проклятая амнезия порождала такое множество вопросов, на которые никто не стремился ей дать ответы. А если и дал бы, то поверила бы? Не подкрепляя знания памятью.
Впрочем, о чем-о чем, а об этом сейчас хотелось думать меньше всего.
И пусть император упустил этот момент, когда его пальцы властно, как и всё что он делал, запуталась в кудрях цвета вороного крыла, Йен запомнила. Не могла не, потому что по коже пробежало такое электричество, что женщина едва сдержала дрожь. На мгновение поймала себя на мысли, пораженной и удивленной, несвойственной ей - она так этого хотела?
Ответ растворился во взаимных прикосновениях. Быть может, Эмгыр не запомнил тот момент, когда его губы, на удивление ласковые, коснулись шёлка её кожи на шее. Зато чародейка навсегда отпечатала в памяти момент сладкого торжества, что электричеством бежало по коже и вязкое застывало на кончиках пальцев.
Мидинваэрн.
Ночь, когда магия становится во главе угла, окутывает с ног до головы, заставляя совершаться любые безумства.
Ей было плевать на карту и астролябию, на вино и бюст предка императора. Йен подмечала другое, более важное - горящие глаза, что впились в нее жадным взглядом, пальцы воина, что ловко справлялись с многочисленными завязками и застежками, но встретив первое препятствие не стали церемониться. Треск разорванной ткани, бесстыдная мгла.
Йеннифэр тряхнула копной волос, оказалась неприлично близко рядом с Белым Пламенем, перехватывая мнимую инициативу. На короткое мгновение заглянула в глаза. Она не была мотыльком, что летит на пламя, чтобы обжечься. Она была стихией, что укрощала и подчиняла огонь. В следующую секунду чародейка уже целовала губа Эмгыра сладко и властно. Так, как не могла себе позволить ни одна из его многочисленных любовниц, ни даже пресловутая Незабудка. Потому что ни одна из них не знала, что значит сила Мидинваэрна.
Целовала и понимала, что пропадает.
«А все-таки неплохой праздник», — думал Его Величество, краем глаза отмечая, что Метинне определенно не хватает еще одного замка. Может быть, двух замков. Или одного замка и одной крепости.
Построить и подарить Йеннифэр. На юге и на севере. Будут летняя и зимняя резиденции.
Вот только зачем?
Потому что нет, в это было немыслимо и невозможно поверить — чтобы женщина, такая женщина, как Йеннифэр, мечтала об одном замке и об одной крепости, потому что женщина, мечтающая о замке и крепости, так жадно, так страстно, в то же время искренне не целует. Так целует женщина, мечтающая обладать всем.
«Кресло?» — думал Его Величество, поражаясь, до чего нежен мягкий шелк кожи ее лопаток. И поясницы.
Но кресло было узким и жестким.
«Стол?», — думал Его Величество, понимая, что тонет — как тонул, должно быть, всякий раз, касаясь этих губ, Геральт, — и как глупо было тогда, в замке Стигга, велеть им обоим окончить жизнь, плескаясь в горячем бассейне.
Бассейн, дьявол задери! Бассейн!
Какой к чертям собачьим бассейн, когда Йеннифэр сама по себе была стихией, когда задохнуться в ее объятьях казалось совершенно логичным и мудрым решением, потому что… сирень и крыжовник. И никакого воздуха не требовалось.
Но стол был холодным. К тому же, там под бумажными хребтами, ни гордостью, ни величием не уступающими массиву Тир Тохаир, безнадежно затерялась смета на строительство нового корпуса Военной Академии. Для особо одаренных мальчиков или, возможно, девочек.
Так что же делать?
«Что же делать?», — думал Его Величество, а вывод, впрочем, был очевиден.
— Один момент, — отрываясь от горячих губ черно-белой Йеннифэр, улыбнулся Император, и сорвал со стены карту.
Не перина, конечно, и не простынь. Зато она была огромной и вполне годилась для… сиюминутных удовольствий.
Вдобавок, в ритуале поиска — и это было решительно известно всем — никак не обойтись без карты. Карты, которую они всенепременно очень тщательно и очень детально исследуют.
— Согласись, Йеннифэр, — увлекая чародейку за собой, куда-то поближе к Цинтре, абсолютно серьезно произнес Эмгыр Деитвен. — Еще никто не бросал к твоим ногам Империи…
Йеннифэр, как и всякая чародейка, обучавшаяся в школе в Аретузе, умела танцевать и делала это отменно. Ну и чего уж тут скрывать, под хорошее настроение, очень любила это дело. Причем черно-белая ведьма не гнушалась как и обычных народных танцев кметов, так и чопорно-скучных придворных танцев, где больше в почете были не эмоции, а строгость следованию этикету. Порой, это было единственное, чем можно было разбавить донельзя постные и скучные приёмы.
Сейчас их с императором сиюминутная слабость была похожа на вот такой вот танец, в который по нелепой случайности просочились не этикетные, а настоящие эмоции. Каждое прикосновение к оголённой коже заставляло вздрагивать, случайно брошенный взгляд - искать его снова и снова. Пальцы, путающиеся в крючках и застёжка одежды - как сложная схема танца, в которой ни в коем случае нельзя было запутаться. Каждый поцелуй - как идеально исполненная фигура.
Пальцы чародейки, порядком согревшиеся, но всё равно прохладные по сравнению с обжигающе горячей кожей мужчины, мягко, но настойчиво, без эмоциональных рывков и порванной ткани, избавлялись от совершенно лишней одежды императора. Скользили по горячей коже, от шеи до сильных плеч, от плеч к широкой спине, за которую было так легко спрятаться. Ведь, в сущности, что было нужно каждой женщине? Могучая мужская спина, за которой было так легко укрыться от всего мира...
Увлекшись плечами императора, Йен не сразу поняла, почему тот прервал поцелуй. Ей понравилось его улыбка. Совсем не та, колючая, неживая, что он одаривал её все эти дни. Секунда, и полотно карты было у её ног. Женщина тихо рассмеялась, делая неуловимое движение рукой, остатки одежды с мелодичным шорохом слетели вниз, оказываясь за пределами нарисованного мира. Всё что осталось на брюнетке - кожаный шнурок с обсидиановой звездой, что до этого пряталась в целомудренном декольте. Чародейка послушно увлеклась в сторону Цинтры, с видимым удовольствием, обнимая Эмгыра за его восхитительные плечи.
- На то ты и император, что способен оценить прекрасное по достоинству. - Её губы, в противовес кончикам пальцев, были обжигающе горячи, прикосновения настойчивыми. Терпкий крыжовник кружил голову, сладкий флёр сирени, словно утренняя дымка, стирал из сознания настоящий мир. - Согласись... - Чародейка была настолько близко, что её губы касались породистой скулы мужчины, голос стал хрипловатым. - Империя - меньшее, что я заслуживаю.
В противовес жеманным придворным красавицам, что мелькали в постели императора, Йеннифэр было без надобности изображать скромность и невинную непосредственность. Она совершенно точно знала, что делала и делала это умело. Ей не нужно было читать мысли мужчины, чтобы знать, чего он хочет и угадывать его желания. Фиалковые глаза потемнели, на прежде бледных щеках играл здоровый румянец, губы стали алыми от страстных поцелуев, дыхание - жадным, а тонкие пальчики с острыми ноготками всё сильнее впивались в сильные плечи самого могущественного правителя по обе стороны Понтара, ища в них опоры.
«Пропала Цинтра, пропала», — всегда и всюду, вне зависимости от обстоятельств, оставаясь Его Величеством, думал Его Величество, на вопрос Йеннифэр, впрочем, не отвечая. Разве что:
— Мф, — затерялось где-то под левой ключицей. И:
— Мх, — уже под правой.
Цинтра пропала. Исчезла, растворилась в чернильной тьме похожих на горные реки антрацитовых прядей, — и нельзя сказать, чтобы потеря такого стратегически ценного объекта расстановку сил на континенте как-то нарушила. Разве что саму карту — в основном, географическую, конечно, — изрядно поистрепала.
Обсидиановая звезда на шее — а ее он коснулся всего раз, щекой, выискивая что-то под скулой, что-то бесспорно безгранично важное — для мира, разумеется, и чуточку — для государства — казалась раскаленной добела.
И кожа, ее кожа, такая невозможно бархатная, под каждым поцелуем горела.
Йеннифэр, черно-белая Йеннифэр, по-своему тоже была пламенем. Не Белым, конечно. Они обжигали по-разному.
Он — наступал. Так наступает армия. Она? Она была стихией. И каждое прикосновение — губ, прохладных ладоней, а потом и лодыжек, вероятно, не без помощи, очутившихся там, где каждый уважающий себя дворянин носит по большему счету просто-напросто перевязь с церемониальным кинжалом — заставляло… задержать дыхание.
Грозовое небо.
Вот кем она была, черно-белая чародейка Йеннифэр, и что собой воплощала — грозовое небо.
Оставленная за границами известного мира императорская цепь тускло поблескивала.
Рядом с ней, с черно-белой Йеннифэр, всего-навсего трофеем, но очень желанным, так хотелось… нарушить как можно больше правил этикета. Остановить время и до скончания мира застыть в магии Мидинваэрна…
Наспех, но метко брошенный сапожок Йеннифэр пробил дыру где-то на границе Назаира и Ангрена.
Он не мог подумать, никогда не мог даже представить, что с таким удовольствием будет любоваться бисеринками пота на лбу чародейки… И с такой жадностью целовать трогательный — действительно трогательный! — румянец на ее щеках.
Она уникальна.
Все-таки уникальна. Эта черно-белая чародейка.
Исчезнуть, раствориться рядом с ней, как исчезла и растворилась нанесенная чернилами на пергамент Цинтра, он, само собой не имел права.
— Баронесса будет глубоко оскорблена, — без всякой скромности исследуя девичью грудь черно-белой чародейки, заявил Его Величество. — Тем, как грубо ты обошлась с выбранным ею нарядом.
А на спине — той самой, которая носила следы некогда догнавших его собак, стрел и пары кинжалов — все еще горели следы ее ноготков.
Ноготки у нее были острые. Но — куда там! — не шли ни в какое сравнение со взглядом.
— За карту можно не беспокоиться. Велю починить. Или нарисовать новую. Вдруг понадобится?
Вы здесь » Ведьмак: Глас рассудка » Книжные полки » Пускай продолжается бал (Нильфгаард, Нильфгаард, декабрь, 1268)
