— Зачем я полез? — стиснул зубы Креститель, чувствуя, как змей, чью ласку отринули, недовольно свивается тугими кольцами под лопатками, впрочем, лишь для того, чтобы через мгновение вновь просунуть тупую морду между ключицами.
— Может, потому, что я ненавижу уродов? Жирных попов и тощих жрецов, которые имеют наглость паразитировать на женщинах, девушках и маленькими девочками, душа моя, тоже не брезгают? Может, потому, что я бы с радостью вырезал их всех? Потому, что мне приятно наблюдать, как синеют их поганые хари, как вываливаются их поганые языки и как слезает с костей их обугленная плоть, представь себе, такая же поганая? А что, отличный ведь вариант, Хелль! Правдоподобный! А, может, я полез потому, что мне не плевать на тебя? Может, потому, что ни хера бы ты без меня не справилась, потому, что могла бы — справилась давно?
Кулаки сжались, костяшки побелели. Договорить он не успел. Пламенное признание оборвал Ланц, как всегда деловитый, профессиональный и сосредоточенный.
Вынести осмотр было непросто. Пришлось терпеть.
— Что я сейчас чувствую? — округлил глаза — совершенно обыкновенные уже, карие — Йоханн из Кариотты. — А что я, по-твоему, должен чувствовать? Восторг, Ланц! Что же еще? И ты чертовски прав. Эта хрень несомненно магической природы, потому как сыпь, подхваченная от горячей девки за ночь любви, выглядит несколько иначе, редко когда клацает зубами и уж точно исключительно редко пытается тебя в буквальном смысле сожрать. Что это проклятие, я уже понял, — выдохнул Йоханн. — Хорошо, договорились, твой профессионализм я не обижаю, не умаляю и всячески им восхищаюсь, но... Я скорее сдохну, чем позволю прикоснуться к себе магу — это во-первых. Во-вторых, ведьмак скорее сдохнет, чем прикоснется ко мне. Гарантирую, Ланц, гарантирую. Никаких чародеев и никаких ведьмаков. Что до урода в подвале... Конечно, можно попробовать его сжечь... А сдохнет ли тварь? Вдруг ей того и надо — проститься со старым хозяином, чтобы покрепче разобнять нового? И вот еще, Ланц, это гад. Самый обыкновенный гад, то есть в любой символике... символ гада. Ползучего чудища, врага рода человеческого, прекрасного и доброго, потому как не припомню ни одной культуры, где бы гад воплощал мир, покой, доблесть, любовь к ближним, любовь к бабам или, на худой конец, целомудрие. Гад это, курва, гад! Гад, Ланц! — уже нисколько не сдерживаясь, выкрикнул Креститель. И осекся.
Потому что вот так глупо орать на тех, кто пытался ему помочь, пусть и с целями предельно далекими от благородного милосердия, ему было абсолютно не свойственно.
— Так, это мы тоже поняли, — выдохнул Йоханн. — А как мы всем этим обзавелись, история очень долгая. Скажу только, уродище в подвале — жрец Львиноголового Паука. Его подарочки... Его подарочки... Да, кстати, есть какая-нибудь мазь? Я знатно поободрался. Не хотелось бы вдобавок к гаду заполучить еще и заражение. Мягко говоря, пиздец, как чешется.

Тройме выслушал монолог Крестителя с непроницаемым, почти равнодушным, выражением лица. Служба в армии научила его тому, что вышестоящему офицеру было одинаково опасно, что показывать страх перед ним, что демонстрировать дерзость и готовность к бунту. И у него было достаточно времени, чтобы подобрать под это требование жизни подходящую личину и взгляд - змеиный, с чуть заметным прищуром холодного любопытства.
"Стало быть, тебе пока не настолько плохо, раз достает сил так орать," - подумал он, но вслух этого, разумеется не сказал. Как не сказал и того, что исключения все-таки имелись, например, две змеи, переплетенные на медицинском кадуцее, символизировали сплетение противоположностей - добра и зла, болезни и здоровья, жизни и смерти. Однако, сейчас было не время умничать.
Сказанное Крестителем и Хелль кое-что прояснило и в то же время вогнало Ланца в глубокую задумчивость. Его взгляд помрачнел. Культ Корам Агх Тэра - повсеместно запрещенный, самый грязный и жестокий из известных ему... каким-то образом он о нем запамятовал. И теперь ожившая татуировка этого культа болталась по телу командора Ордена, призванного выжигать подобное каленым железом.
- Ладно, значит маги отпадают, - согласился он. Им совершенно ни к чему лишние свидетели за пределами Ордена при таком раскладе. - Львиноголовый Паук, значит... Перед тем, как идти к вам, я заглядывал в подвал, посмотреть на этого жреца. Так вот, когда я переворачивал его, чтобы поглядеть, не появились ли трупные пятна, он был легче, чем должен быть человек такого роста. И знаешь, командор, будь я старым суеверным хрычом, я бы сказал, что это его отягощенная грехами душа покинула то тело и переселилась в это, - кивнул он в сторону Крестителя. - Разумеется, медицина отрицает подобное. Но похоже, эта штука, - взгляд Ланца сосредоточился на красной змее, подковой изогнувшейся вокруг левой лопатки Йоханна, - плевать хотела на мнение медицины. А раз так, придется мне какое-то время побыть суеверным хрычом. Если она способна перемещаться из одного тела в другое, значит и из твоего тела ее можно изгнать или выманить. Вопрос в том, как.
Тройме подпер сложенными пальцами руки подбородок и нижнюю губу, и неспеша заходил туда-обратно по келье, устремившись взглядом куда-то в себя.
- Допустим, выманить, - рассуждал вслух он. - Что может сработать? Они ведь приносили жертвы... Вероятно, кровь животного. Или, что скорее, человеческая. Если же изгонять...
Идея со скеллигскими богами тоже оказалась не особо действенной. Об Астрид Змееглазой Ланц слышал впервые. "Женщина-змееборец... удивительно..." - на минуту он отвлекся от мыслей, скосив глаза в сторону Хелль. У змееборца всегда должно было быть нечто общее со змеем. У Хелль это общее тоже было.
- Львиноголовый Паук - типичное хтоническое божество, стало быть, смерть, тьма, подземный мир и прочее в этом духе... Противоположное - жизнь, свет, небо, солнце... или огонь.
По всему выходила, что средством могла быть даже символика их Ордена, только вот Ланца одолевал скепсис.
- Я могу разве что прочитать над тобой литанию Пламени Очищающему - ей обычно священники отчитывают кликуш и бесноватых, а также пытаются исцелять последствия наложения чар. Но при всем моем почтении к Церкви Вечного Пламени, я не знаю случаев, когда таким образом исцелялось что-либо более серьезное, чем кликушество. И... есть еще одна мысль...
"Только вряд ли она тебе понравится," - лекарь остановился и взглянул на Крестителя.
- Если змея покинула жреца, когда он начал умирать, возможно, она покинет и твое тело, если удастся "убедить" ее, что ты умираешь.
Это был самый безумный вариант, но как ни странно, единственный, который Тройме действительно мог осуществить собственными руками. Он знал, что сразу после остановки сердца есть способ заставить его забиться вновь. Он даже несколько раз срабатывал в его полевом лазарете во время Второй Северной, однако, случаев, когда это не удавалось, было больше.
- Будь у меня больше времени, я бы запросил протоколы допросов этих ублюдков, их ведь ловили и раскалывали иногда. Возможно, в них могли остаться какие-то интересные подробности насчет их магии. Но пока вся эта бюрократическая машина раскочегарится, да пока меня допустят до бумаг, пройдет время. А я не могу сказать, сколько его у тебя сейчас. По всему выходит, что ведьмак обойдется нам дешевле всего перечисленного, - Тройме горько ухмыльнулся.

— Хорошо, хорошо, хорошо. Убедили, — вскинул руки Крес. Змей по-прежнему не двигался. — Все понял. Буду кретином, если провороню уникальную возможность помочь себе и даже ближнему своему. То есть я хотел сказать «ближней». И ты уж извини, Ланц, по мне ползает неизведанная хреновина, причем хреновина, как выяснилось, весьма неравнодушная к маленьким мальчикам — разумеется, я буду резковат. Прощу прощения, господин лекарь, прошу прощения! — скривился Йоханн, поднимаясь на ноги.
Они были правы. Оба были правы. В особенности права была Хелль. Хелль с этим ее неожиданно деловитым спокойствием. Спокойствием, которое отрезвляло куда лучше ушата холодной воды, потому что было сродни удару ведром по голове.
— Вопросы крови, Ланц, вопросы моего то ли практического, то ли теоретического, но очень убедительного со стороны умерщвления оставляю на тебе. Потому как компетентности твоей доверяю всецело. А что касается тайн, тщательно мною скрываемых... Таких нет, — дернул уголком рта Креститель. — Нет ничего такого, о чем бы ты не знал, или, по крайней мере, такого, о чем не смог бы догадаться самостоятельно. Ну а раз мы достигли небывалого согласия — извини, дружище, времени у тебя нет, потому что действовать предлагаю прямо сейчас. Импровизация, господин лекарь, Импровизация!

В подвале было темно и сыро. Воняло плесенью, гнилой мешковиной и не менее гнилым деревом. Переоборудовать кельи, некогда переоборудованные под склад, либо обратно в кельи, либо согласно нуждам времени — в камеры, Орден не успел.
Старик валялся тут же, на полу, под телом успела засохнуть грязно-черная лужица.
Валялся ровно на том месте, ровно в той же позе, ровно так, как его здесь оставили. Что сказать, вид уродца со Скеллиге пугал, пугал настолько, что даже дорогие, оказывается, замшевые сапоги-заколенники — и те братья не тронули.
— И что дальше? — на близость Фенриса гад почему-то не реагировал. — Начнем с ритуала? К слову, о ритуалах. Хелль, не расскажешь, что именно старый уебок проделывал с маленькими мальчиками? Для некоторых вещей мне, по счастью, сильно не достает фантазии.
Кончики пальцев начало покалывать. Так было всегда... Так бывало всегда, когда Сила умоляла — впусти меня!
Против воли Креститель вздрогнул. Зажмурился.
По спине забегали мурашки.
Кровь в висках — гулко, отчаянно — пульсировала.

Спустя некоторое время в подвал спустился и Тройме, притащивший на плече несколько непростительно тощих одеял, а в руках - трепыхавшегося петуха. Лекарская сумка топорщилась от набранных в лазарете вещей. Он критически оглядел подвал. Сырость и плесень - не самая лучшая обстановка для медицинских манипуляций, но сюда, в отличие от кельи лекаря, до утра точно не сунется никто посторонний.
- Ладно, приступим, - сказал Ланц, бросив на пол одеяла.
Петуха, а также широкую медную чашу, извлеченную из сумки, он отдал Хелль с просьбой нацедить петушиной крови. Два одеяла, одно на другом, расстелил рядом с трупом, кивнув на них Крестителю.
- Раздевайся и ложись, командор. А эти два - тебе, Хелль.
Из сумки также был извлечен лоскут чистой ткани, шприцы, еще две чаши, склянки со снадобьями, песочные часы и несколько свечей, которые Ланц расставил вокруг своего импровизированного "рабочего стола" и вокруг Крестителя и мертвого жреца. Сделано это было исключительно ради лучшего освещения, но сейчас смотрелось с каким-то таинственным и недобрым подтекстом.
- Чувствую себя идиотом, - пробормотал Ланц, оценив обстановку: тяжелые своды подвала, труп, чаша с кровью, свечи да еще какой-то подозрительный символ, начерченный на полу. За чем-то подобным он еще мог себя представить в компании хорошо подвыпивших приятелей-медиков в годы своего студенчества, но не теперь. Все это отдавало каким-то фарсом. Трагифарсом, если быть точнее, учитывая предстоящее Крестителю испытание.
Вторую чашу предстояло наполнить их с Хелль кровью. Не так уж сложно - короткий надрез ланцетом, темная, сейчас почти черная струйка крови, белая повязка. Третью чашу лекарь наполнил каким-то отваром и поставил на расстеленную ткань.
- Хелль, это будет для тебя. Выпьешь, когда я попрошу.
И наконец, из склянок были наполнены шприцы. Теперь все было готово.
- Я готов начинать. Хелль, займись пока жрецом, полей его кровью.
Тройме нащупал пульс на запястье Йоханна. У того было сильное сердцебиение. Вполне понятно - каким бы отчаянным храбрецом не был человек, тело его умирать не хочет. И этот телесный страх некоторые могут обуздать, но полностью подавить его невозможно. Сейчас Ланц и сам чувствовал напряжение, очень знакомое, то самое, что не раз было с ним. То, что начало подступать, когда он еще собирал вещи в лазарете. То, что возникало не раз и не два - когда он давал больному не до конца проверенное средство, поскольку надежда на прочие была исчерпано, когда он не отрывал взгляда от зашиваемой раны, слыша за стеной лазаретской палатки, шагах всего-то в ста, крики и звон нильфгаардских клинков. То, с которым он сжился, оставил при себе, научившись не допускать в свои мысли.
Игла вошла в вену, столбик раствора начал постепенно сокращаться. Его понадобится чуть больше, чем Ланц рассчитывал изначально. Теперь оставалось только ждать и держать руку на пульсе. Наблюдать за тем как поднимается и опадает грудная клетка Крестителя - все старательней и натужней, и все медленней. Наблюдать за тем, подает ли признаки жизни татуировка, ради изгнания которой все было и затеяно. Пора бы ей уже восвояси. Ланц переложил руку командора так, чтобы она касалась груди жреца. Бросил искоса короткий взгляд на Хелль - на женщину, ради которой Крес зашел настолько далеко, насколько вряд ли бы решился сам Ланц. Ведь если бы дело было только в том, чтобы очистить ближайший городишко от последователей скверного культа, командор бы организовал вооруженный рейд, а не отправился бы черт знает куда, чтобы сойтись один на один с колдуном. Стало быть, Хелль была не только утехой его плоти, как подозревал Тройме, - тут было что-то гораздо большее.
Сонная артерия пульсировала все слабее и реже: удар, еще один, еще... Ланц поднес к губам командора стеклышко линзы, внимательно рассмотрел его... все. Дыхания не было. Струйка песка побежала в перевернутых песочных часах.
- Три минуты, Хелль. Две с половиной. Потом я начинаю возвращать Креса, независимо от того, покинет его эта гадина или нет. Выпей это, - кивнул он в сторону чаши, - возможно, мне понадобится твоя помощь.

«Ты не пройдешь! Ты не пройдешь! — шелестел кронами яблонь паскудный, надломленный голос. — Увяз! Застрял! Навсегда. Она моя, слышишь? И ты — мой».

Небо темнело. Он чувствовал запах моря, запах гнилых водорослей.

Рука дрожала. Дрожал зажатый в руке нож. Обыкновенный, кухонный.
Правильно говорить «столовый».

— Пиздишь, старый урод, — стиснул зубы Йоханн. — Завираешься.
— Но разве тебе здесь плохо? Посмотри на нее, взгляни на нее. Моя красавица, моя дочь, — Эрмируд улыбалась. Куколка, натуральная куколка, с идеально красивым фарфоровым лицом. — А дети? Вы подумали о детях, мой дорогой барон?

— Папа! — улыбался сын.
— Папа! — улыбалась дочь.

Счастливые, высокие, темноволосые, с идеально красивым фарфоровым лицом.
И вовсе они не кричали. Послышалось, должно быть.

«В сущности ничего не изменится, — понимал Йоханн. — Он займет мое место. Всего лишь займет мое место. Подмены не заметит никто».

Воздух — насквозь пропитанный сладостью цветущих яблонь — казался густым, липким, тягучим, как мед.
Прекрасный день, все-таки.

Рука дрожала. Дрожал зажатый в руке нож. Обыкновенный, столовый.
Он помнил их свадьбу. Музыка! Танцы! Гости. Помнил венок. Венок невесты — удивительный совершенно венок из темно-синих назаирских роз. И они были счастливы, барон и баронесса фон Шаттен ди Кариотта. Сперва — только двое, затем — вчетвером.

Покачнулся.

— Я помогу тебе, Йоханн, будь со мной! Будь со мной! Все хорошо, — улыбалась Эрмируд, ласково, нежно гладя его холодное, липкое от пота под одеждой плечо. — Мы будем счастливы, правда?
— Конечно, будете, — уверял барона Йоханна фон Шаттен ди Кариотта безглазый жрец Фенрис Ёрмунг. — Ты же не подведешь мою дочь, а, не подведешь?
Не подведет, понимал Йоханн. Не подведет.
Небо темнело. Скоро пойдет дождь.

«Ты не пройдешь! Ты не пройдешь! — шелестел кронами яблонь паскудный, надломленный голос, на голос Фенриса не очень-то похожий. Потому что был его, Йоханна, голос. — Она моя, слышишь, Фенрис? И ты — мой».
Рука больше не дрожала. Больше не дрожал нож. Нет, не кухонный, не столовый — квилон.

— Прости меня, Хелль, — сквозь стиснутые зубы прошипел Креститель, вонзая по самую рукоять в шею женщины отлично знакомый, привычный квилон. Пробивая насквозь.
— ЧТО? ТЫ НЕ ПОСМЕЕШЬ! ТЫ НЕ СМОЖЕШЬ! — кричал Ёрмунг.
— Дети, подойдите-ка сюда, маме не хорошо, — опускаясь на колени перед телом Эрмируд, поманил детей Креститель, Йоханн из Кариотты.
— Папа? — склонил кукольную головку набок сын.
— Папа? — склонила кукольную головку набок дочь.
Вероятно, они ничего не почувствовали — не могли почувствовать, не успели бы — рука не дрожала. Нож был острым.
Два тела рухнули, как подкошенные — сперва сын, затем дочь. С идеально красивыми фарфоровыми лицами. С идеально перерезанным горлом.
— Твой черед, — улыбался Йоханн.
— Но…
— Что? Ты бессилен, старый урод. Здесь и сейчас ты бессилен.
Жрец не двигался. Попросту не мог. Парализованный, запечатанный в сознании Крестителя, Йоханна из Кариотты, не монстр даже, фантом.
— Знаешь, что я пообещал Хелль? Убить чудовище. Поэтому твой черед.
Небо темнело. Скоро пойдет дождь.
Йоханн улыбнулся. Улыбнулся в последний раз и перерезал горло. Собственное.

Огонь, объявший тело Крестителя, вспыхнул особо яростно и погас. Змей исчез, растворился бесформенной кроваво-красной кляксой под кожей.
Все было хорошо.
Все было хорошо.

Оказывается, перед смертью ты видишь не ту жизнь, которую прожил — удивлялся Йоханн, — оказывается, перед смертью ты видишь ту жизнь, которую никогда не проживешь.

«А ведь у нас могли бы быть дети. Двое».
Точка. ВСПЫШКА. Тишина. Покой. Абсолютное ничто.

- Тише... Тише, Хелль, успокойся, - Ланц осторожно выпутал свою ладонь из рук воительницы и осторожно, успокаивающим жестом, прикоснулся к ее плечам. - Я верну его. Еще не поздно.
Как уверенно и убедительно ему удавалось врать, глядя в глаза больным, глядя в глаза их близким, в такие же полные страха, боли и отчаянной надежды глаза, какие сейчас были у Хелль. Врать и не чувствовать вины за это, потому что не мало, совсем не мало бывало случаев, когда эта ложь оказывалась той спасительной ниточкой, по которой человек постепенно выкарабкивался из омута болезни. Потому что ни один врач, ни в древности, ни поныне достоверно не мог описать ту силу, что заставляла поврежденное болезнью тело восстановиться и продолжать жить. Ни один самый талантливый лекарь не имел к ней доступа, он мог лишь помочь ей.
"Сколько прошло времени?" - пытался припомнить Ланц, набирая в свете затухающего пожара раствор в единственный оставшийся шприц. - Если не больше пяти минут, у Йоханна еще есть шанс, но если больше..."
Прежде чем багровые отсветы пожара погасли, удалось сделать укол. Потом стало темно, и в этой темноте удивительно отчетливым казалось Ланцу собственное дыхание и напряженное дыхание Хелль рядом. Не дышал только Креститель. Что там с сонной артерией? Нет, пульса не было.
"Придется поработать," - Тройме положил ладони на грудь Крестителя и склонился над ним. - "И... раз, два..."
Руки разом отозвались дерущей, до искр в глазах, болью, но останавливаться было нельзя.
"Три, четыре, раз, два, три..."
Нужно было держать ритм. Ритм, в котором должно забиться сердце.
"Три, четыре, что там с пульсом? Нет. Раз, два..."
Грудь Крестителя пружинила под руками, но никак не начинала самостоятельно дышать. "Раз, два..." Но надо было продолжать. "Три, четыре..." Хотя его пять минут уже истекли. Пульс? Нет.
"Раз, два... Давай же, Йоханн! Холера тебя дери, начинай дышать! Раз, два..."
Спустя некоторое время Ланц чувствовал, что сбивается уже его собственное дыхание и начинает кружиться голова - сказывается потеря крови. Хелль все еще взволнованно дышала рядом, но действие отвара скоро должно было закончиться, и вероятно, она потеряет сознание раньше, чем Ланц уберет руки с груди Крестителя и признает, что в этот раз он не смог. В этот чертов единственный раз, когда жизнь Крестителя целиком и полностью зависела от него!
"Раз, два, три, четыре... Пульс?.." Пульс был. Ланц едва поверил: сонная артерия слабо и неохотно, но начала трепыхаться. Грудь командора приподнималась - тоже пока слабо, вполсилы, но сама.
- Дышит... - Ланц откинулся от распростертого тела Крестителя и полушепотом рассмеялся, переводя дыхание. - Слышишь? Дышит, зараза.
Ладно, он отыграл командору несколько ближайших минут, но это был еще не конец. Предстояло еще доплестись до лазарета, растолкать помощников и совместными усилиями доставить жертв магическо-медицинского эксперимента на койки и продолжить работу. Кое-кому, похоже, придется не сомкнуть глаз до утра.

После пережитой в подвале жути скромный монастырский лазарет казался средоточием тепла и уюта. Побеленные своды отражали мягкий свет свечей, на очаге булькал котелок с отваром, оба пациента дышали ровно и стабильно, и, хвала Огню, не собирались в ближайшее время покидать этот бренный мир. И, да, татуировка. То ли змея ускользнула обратно в тело жреца, то ли бесследно растворилась, но на теле Крестителя ее больше не было.
- Он ведь сделал это силой Вечного Огня? - спрашивал Янек, накладывая повязку на обожженную ладонь Тройме.
Ланц, разумеется, не стал посвящать пажа в детали этой бурной ночи, но закопченый подвал, из которого стойко тянуло запахом паленой плоти, от орденской братии не укроешь. Надо будет придумать что-то более-менее связное об эпической битве славного командора Ордена Пламенеющей Розы с поганым жрецом Львиноголового Паука. И до света сходить туда, проверить, не сохранился ли начерченный Хелль языческий знак. Вероятнее всего, его поглотила копоть, но осторожность не помешает.
- Силой Вечного Огня, как же иначе, - отозвался Ланц, изо всех сил стараясь скрыть проскальзывающую в голосе иронию.
Право, пусть это останется еще одной легендой. Легендой для такой вот юной поросли, как Янек.

Отредактировано Ланц Тройме (2017-03-29 02:23:29)