Ведьмак: Глас рассудка |
Привет, Гость! Войдите или зарегистрируйтесь.
Вы здесь » Ведьмак: Глас рассудка » Книжные полки » Salvavi animam meam (Редания, 1268 год)
Время: август 1268 года
Место: монастырь Богдана Мхали, одна из миссий Ордена Падающей Розы, Редания
Участники: Хелль и Креститель
О грешных душах, спасении и Вечном Огне.
*Salvavi animam meam - Я спас свою душу.
Отредактировано Хелль (2017-02-28 00:30:40)
Эрмируд Хелль Сверре знала толк в боли. Она отлично её причиняла, да так искусно и самозабвенно, что кажется в ней умерла душа настоящего художника. А что душа её была мертва – не удивительно. После стольких смертей, содранной кожи, перемолотых костей… и все во славу Львиноголового Паука, единственного, пожалуй, божества в которое она верила. И верила не по собственной воле.
Хелль отлично причиняла боль. Особенно себе. В этом она была мастак. Огонь, горевший внутри, начал обретать силу. Она уже чувствовала, как ноющая боль разливалась по чреслам, словно в венах бурлила не кровь, а раскалённое масло. Хелль бросила взгляд в окно кельи, только начало светать. Женщина лежала в постели, устало разглядывая темноту комнаты. Члены Ордена Пылающей Розы отличались особенным аскетизмом. Пища должна быть простой, а кровать жёсткой. Не смотря на скромное убранство, келья была роскошнее подвала мельницы, где белки нещадно пытали молодую женщину, или комфортнее трюма пиратского корабля, в котором она провела большую часть своей никудышной молодости. Где-то в глубине её больного сознания теплилось воспоминание о родном доме – весёлом треске огня, смеющихся лицах младших братьев. Хелль мотнула головой, отгоняя от себя мысли о несбыточном и давно канувшем в лету детстве. Боль чуть усилилась. Сверре прикрыла глаза, прислушиваясь к своему телу. Кровожадный паук требовал жертвы и требовал смерти, требовал капризно как маленький ребёнок, которому никогда ни в чём не отказывали.
Хелль поднялась с постели и стянула с себя ночную рубаху. Ровная сильная спина, только вот кожа усыпана множеством шрамов. Большими, маленькими… светлыми и ещё свежими порезами. На гвозде слева от Сверре висела кожаная плётка с трема хвостами, снабжённая многочисленными узлами, в каждом из котором сидели шипы длиною в палец. При ударе они вонзались в плоть с такой силой, что для извлечения порой требовался дополнительный рывок.
Скоя’таэли научили Хелль одному – болью физической можно вытравить боль душевную. Конечно, умерщвление плоти, было прежде всего направлено на искупление грехов, а не на искоренение личных демонов, но в борьбе со всепоглощающей тьмой были все средства хороши.
Сильно замахнулась. Удар. Чуть вздрогнула. Ещё один. И ещё. С губ сорвался слабый звук – то ли стон, то ли всхлип. Больно не было. Было хорошо. Вздох облегчения. Ещё один удар. На этот раз посильнее. Старые порезы открылись. Сочилась кровь по светлой кожи. Хелль убрала волосы, чтобы не мешали. Лицо сосредоточенное, но умиротворённое. В эти редкие минуты её посещало душевное спокойствие, которое ей было так не свойственно.
Двадцать ударов. После двадцати прекратила. Спина красная. Исполосована. Мокрой тряпкой стёрла кровь со спины, бросила обратно в ведро. Сверре едва успела натянуть ночную рубаху, как раздался стук в дверь. Хелль гостей не ждала в такой ранний час. На ходу заплетя светлые волосы в косу, женщина отворила дверь. На пороге стоял Креститель. Для кого-то само порождение тьмы, жестокое и беспощадное, а для кого-то человек глубокой веры, личный спаситель и созидатель. Хелль редко улыбалась, а если улыбалась, то только с ним. На губах заиграла лёгкая полуулыбка. Сверре жестом предложила войти. Выражение лица ей обычно несвойственное – за непроницаемым серыми глазами только умелый мог разглядеть нерешительность. Йоханн о её любви к флагеланству не знал, и не должен был. Но теперь её пристрастие не скрыть – с висящей на стене плётки капала кровь, да и рубаха прилипла к спине, где полосами расплылись красные пятна. Крес иногда к ней захаживал, люди, не знающие думали, естественно, за одним, правда не осмеливались озвучить свои подозрения, ибо Хелль быстро бы лишила их ненужных подозревательных органов; а те, кто знал, понимали, что Йоханн из Кариотты никогда не оставит попыток спасти её пропащую языческую душу.
Хелль молчала. Предложить было нечего. Чувствовала себя слегка неуютно, как кот-разбойник, которого застали врасплох за хулиганством. А Йохан-Креститель был не из тех, кто разбойников прощал быстро и милосердно.
Отредактировано Хелль (2017-02-28 01:05:20)
За долгие столетия церквушка успела послужить многим. Насколько Креститель знал, когда-то здесь базировался Орден Серебряной Звезды (да хрен его знает, что это был за орден), затем — госпиталь, заботливо обустроенный добрыми жрицами богини Мелитэле, затем — склад скобяных изделий, маслобойня и скромный, рассчитанный на самого неискушенного потребителя бордель. Сегодня церковь принадлежала Ордену Пылающей Розы и, честно говоря, со времен скобяного борделя в ее жизни мало что изменилось. По крайней мере, воняло все также — маслом и давно нестиранными, если вообще когда-либо стиранными, предметами нижнего белья. Да, собственно, и верхнего.
Крес поморщился. Строго-настрого запретив братьям осуществлять, поэтически выражаясь, насильственные действия ебического характера в адрес прекрасных незнакомок, в то же время ничего против любви, поэтически выражаясь, на коммерческих основаниях Крес не имел. И, хотя сам услугами продажных женщин в принципе не пользовался, застукав очередного орденца за осуществлением ебических действий, однако добровольного характера, проходил мимо. Молча. В конце концов, с обетом жизнь не заканчивалась. А жить хотелось всем.
Первое время на них с Хелль поглядывали косо. Как же не поглядывать? Оба были молоды, оба пережили нечто такое, что, как правило, не переживается; а если переживается, как правило, ценой полной, необратимой утраты ума. По счастью, — впрочем, для кого-то и к сожалению — конченными дебилами они не выглядели. Ни он. Ни она. А значит... лучше отказаться от мифотворчества и пожалеть себя. Шепотков за спиной Креститель не терпел. Особо активных сплетников — карал на месте. Жестоко. И это был именно тот случай, когда следовало поверить на слово. Поверить до того, как к обучению правилам хорошего тона приступит она.
Хелль боялись. И правильно делали. Было в ней что-то, что такое глубоко скрытое, что... что именно, Йоханн пока не знал. Но дал себе зарок выяснить.
Ночь была тихая, жаркая, безлунная.
За все время знакомства он, кажется, впервые приготовил для нее подарок.
— Полегчало? — переводя взгляд с плети на женщину, тоном, в котором можно было прочесть, что угодно, кроме жалости, упрека, сожаления, начал Йоханн из Кариотты, знаменосец Господа, забирая подмышку приличных размеров сверток, который доселе держал в руках.
В общем и целом, о ее бесполезных пристрастиях он догадывался.
— Могу заглянуть позже, — пожал плечами Крес. — Если ты, конечно, не планируешь забить себя до смерти. Если планируешь, напомни, как поступить с твоим телом: сжечь, утопить, закопать?
Хелль в лице не изменилась, только почувствовала некое облегчение. Йоханн явно догадывался об её пристрастии, ибо удивлён не был. Сверре, никого никогда не признававшая, почему-то не хотела его расстраивать. А поводов для расстройства у Йоханна-Крестителя и без неё было предостаточно.
- Полегчало. – просто ответила женщина. Он даже не подозревал насколько. Жгучая боль в спине так сладостно заглушала искорки, зарождающегося безумия. Она всё ещё отчётливо чувствовала горевший внутри огонь, но был он неяркий, слабенький, терпимый. А Хелль умела терпеть. И ещё она умела ждать. Как всеядная паучиха, ждала глупую мошку. Может, у неё на самом деле было куда больше общего с кровожадным божком, чем она предполагала.
Хелль махнула в сторону единственного стула, сама села на край кровати. Села по-мужски, широко раздвинув ноги и опёршись руками о колени. Креститель держал в руках свёрток. Сверре не обратила сначала на него никакого внимания – мало ли чего Крес принёс, но потом призадумалась. В такой ранний час он пришёл за делом, не просто так.
- С телом поступай как хочешь. Мне уже будет всё равно. – усмехнулась женщина. Вспомнился древний обычай жителей острова Фаро. Не смотря на то, что большинство ярые почитатели Фрейи, в культуре островитян ещё остались традиции старой языческой веры. Поэтому умерших хоронили не в земле, а отправляли в последнее плаванье на горящей лодке. Хелль отчётливо помнила погребение своего деда, ярла Сверре. Ей было пять. И то было её первая встреча со смертью. К всеобщему удивлению ярл Сверре дожил до преклонного возраста, что среди островитян дело неслыханное – большинство едва ли доживало до сорока. Причиной к тому были разбои, семейные вендетты и неразборчивые половые связи. Сифилис на Скеллиге ещё не научились лечить. Впрочем, от этого он и умирал. Медленно. Почти мучительно. Маленькой Хелль казалось, что разлагался он заживо. Правда старик Сверре не жаловался. Был он хитрее, заносчивее и, главное, кровожаднее любого ныне живущего. Погребальная ладья у него была подстать – высокая, красивая, с резным вороном на носу. То было не погребение, а праздник. После устроили танцы. Мужики дрались за баб. На Фаро женщины были свободными и вольны были сами выбирать с кем делить ложе или сеновал. Говоря о сеновалах, в нос ударил свежий запах сена, видно из жёсткого матраса что-то выбилось. Монастырь Богдана Мхали душистых ароматов не источал. Пахло здесь потом и немытым телом. Впрочем, смрад её не смущал, Хелль не смотря на тонкий нюх, как у бывалой гончей, чувствительностью не отличалась.
- Чего там у тебя? – поинтересовалась Сверре, глянув на свёрток, который всё ещё был в руках у Крестителя.
Хелль потрогала спину. Рубаха влажная от крови. Надо было сменить. Поразмыслила о том, стоит ли оголятся при Крестителе. Своей наготы она не стеснялась, но подумала о бессмертной душе Йоханна из Кариотты. Кто ж знает этого бога, в которого он так яро верил. Целибат среди прислужников было делом привычным, правда те практически религиозно пользовались услугами местных шлюх. Хорошо, что хоть платили. Иногда.
Рубаху Хелль решила не снимать, лишь подвинула ведро с водой и выжав тряпку, протёрла спину. Мокрая ткань липла к разбухшей коже. Боль унимать не хотела, но и заражении крови заработать в условиях абсолютной антисанитарии тоже не была желаемой перспективой. От воды слабо пахло календулой. Растение-антисептик. Хелль уроки помнила хорошо, особенно те, что давал Креститель.
Отредактировано Хелль (2017-03-04 14:41:12)
— Доверяешь по собственному усмотрению избавиться от тленного сосуда твоей бессмертной души? — хмыкнул Йоханн, бесшумно ступая вглубь комнаты, задерживаясь у маленького окошка-бойницы. То ли ночи в этом году выдались какие-то на диво короткие, то ли он опять потерял счет времени.
Так иногда бывало. Обыкновенно перед ведениями. Определять этот момент он уже научился, неточно, разумеется, но за день-два мог. Мир терял краски, терял очертания, становился блеклым, серым, липким, зато потом... зато потом. Воскрешать воспоминания о чудесных мгновениях, когда казалось — еще немного, еще капельку — и кишки дружным строем полезут через рот, здесь и сейчас, само собой, было лишним. Там, за окном, маленьким окном-бойницей наливался пурпуром по сути совершенно будничный, совершенно рядовой рассвет.
— В некоторых странах, всех не перечислю, мертвых принято съедать. Не целиком, конечно, самые лакомые кусочки. Сердце, мозг, если покойник не шибко надирался — печень тоже пойдет. Не пропадать добру, правильно? Вдобавок, таким нехитрым способом горячо любимый друг или родственник мог еще какое-то время побыть с тобой. Романтика! И сплошная выгода, — Йоханн улыбнулся. Улыбка, как всегда, вышла не очень. Красив он никогда не был, скорее наоборот.
— Хочешь знать, с чего бы начал я? С глаз, Хелль. С твоих замечательных глазок. Рассказать почему? Потому что мне интересно, Хелль, очень интересно, что такое ты видела — что ты видела такое, чего не видел я — и с чего вдруг решила, будто бы воспоминания об увиденном может смыть лишь твоя собственная кровь? Расскажешь? Не расскажешь? Нет, я не настаиваю, дело твое, — пожал плечами Йоханн, бросая на койку сверток.
— Там нож. Довольно симпатичный. Купил у твоего сородича. Мерзковатого вида дедок, зато не пытался меня облапошить. Что редкость. Ну же, разверни. Надеюсь, тебя порадует... Видишь ли, если бы я знал, чем ты тут занимаешься в мое отсутствие, купил бы моток бинтов, увы. Придется довольствоваться тем, что есть. Сильно болит? — жалости в голосе по-прежнему не было, было нечто другое — он не хотел видеть ее такой:
— Могу помочь.
- На Фаро принято людей отпускать в последнее плаванье на горящей ладье. По легенде Великая Мать сотворила нас из морской пены. Поэтому в море мы и возвращаемся. Если у умершего водились деньги, его семья могла заказать у мастера-корабельщика погребальную ладью. А если у покойного ещё были и рабы, то их вместе с хозяином отправляли в загробной мир - как его собственность, - Хелль невесело усмехнулась вспоминая погребальную процессию ярла Сверре и двадцать три раба, что были сожжены с ним заживо, - но если тебе ближе жрать мёртвую плоть, то мне не жалко. Ни моей печени. Ни селезёнки. И глаз тем более… забирай.
Сверре слабо улыбнулась в ответ. Странная между ними царила гармония. Хелль Йоханна не всегда понимала, но, к её превеликому удивлению, доверяла всецело и безгранично. А ведь казалось, она на подобное не способна – доверие было выше её понимания. Впрочем, как и вера. Йоханн верил так неистово и так чисто; он имел цель и место в мире. Пусть функцию выполнял он карательную, но то было его высшее предназначение. Подобного о себе Хелль сказать не могла. Её судьба была лишь чередой грязных ям, нескончаемой кровавой бойней, что утоляла жажду мифического божества.
На вопрос не ответила, бросила взгляд на сверток. На красной ткани блестел кинжал. То, что тот был со Скеллиге – факт, старик Йоханна не обманул, но Креститель не знал одного, кинжал был не просто со Скеллиге, он был с Фаро, с её родной земли. Она никогда не забудет этот герб на рукоятке - два скрещённых гарпуна, а принадлежал он Хольгеру Черноруку, ярлу клана Димунов. Убийце её братьев, отца и матери.
Хелль в лице не изменилась, лишь подхватила кинжал и покрутила тот в руке, разглядывая с любопытством. Нож хороший, острый. Кузнец проделал отличную работу. Хелль посмотрела на Йоханна с благодарностью, но было во взгляде что-то ещё. За последние восемнадцать лет никто не проявил по отношению к ней ни доброты, ни заботы. Не говоря уже о подарках. Даже в детстве то были редкостью – не принято у них было расточительство, это у пришлых с Большой Земли (так островитяне отзывались о людях с континента) были свои странные и непонятные обычаи.
- Спасибо. Красивый кинжал. Он с моего родного острова, – Хелль благодарно кивнула. Вопрос о помощи слегка застал врасплох. Чуть поразмыслив, молодая женщина ответила, - не болит. Но заражении крови тоже не хочу заработать. Ты лучший лекарь чем я, - и то было правдой. Йоханн из всей их несчастливой компании был самым образованным, не считая, естественно Ланца, ведь последний был квалифицированным медиком.
Хелль подвинула ведро с водой, в воздухе разлился приятный запах календулы. Женщина чуть помедлила, но после минутной заминки – рывком стянула с себя промокшую в крови рубаху. Наготы совей совсем не стеснялась. Да и Йоханн не должен, в ту первую встречу, когда она лежала пластом на обмёрзлой земле, Хелль тоже едва была одета. Грязная, немытая, кровь засохла на коже коростой. Не смотря на боль, счастливое воспоминание. Ведь тогда она встретила Йоханна.
Спина была ровной. Много шрамов. Их уже не счесть. Свежие порезы резко выделились на светлой коже. Некоторые рассекали тёмный цвет татуировки – большого змия с раздвоенным языком. Рисунок был словно живой, неестественно чёрный, притягательный. Креститель впервые видел его так близко и так чётко. Хелль поёжилась. Не от холода, от внезапно накатившего страха.
- Я же не рассказывала откуда у меня эта тварь на спине. – тихо произнесла Сверре, разглядывая окошко-бойницу и алеющий рассвет.
- Ты когда-нибудь бывал на островах Скеллиге зимой? Когда море замерзает и по льду можно ходить как по земле?
Отредактировано Хелль (2017-03-04 22:22:06)
Погребальные ритуалы островов Скеллиге были красивы, жестоки и абсолютно бессмысленны. Тухлому куску мяса, как правило, без разницы — маринуется он в морской соли, гниет под землей, либо, весело шкварча, истекает салом на погребальном костре. Единственная причина, по которой люди надоумили-таки не бросать трупы под кустом, — санитария, а также отчаянная боязнь, что грязный некромант наложит лапы на тело любимой бабушки.
Вечный Огонь велел мертвых сжигать. И, сдается, это было правильно. Нет, не потому, что веселое шкарчание облегчало путь до небес; потому что таинство кремации не предполагало отчаянных поисков пруда и лодки. Все-таки человеком Йоханн был практичным. И не таким уж религиозным, как окружающие привыкли его полагать.
Он верил в Вечный Огонь. Действительно верил. Верил по-настоящему, как может верить лишь тот, кто однажды понял — людям плевать на богов. Без шуток. На богов людям плевать и абсолютно без разницы, какое бородатое диво обитает в чащобе, восседая на троне из волчьего дерьма и костей; плевать, какая бледнолицая дева шагает по полям, тем самым сильно увеличивая урожай картопли и репы, как плевать на вечное сияние Негасимого Пламени. Но есть кое-что, к чему люди всегда относились и всегда будут относиться с истинной, неподдельной серьезностью — боль. Боль, которую могут причинить те, кто действует от лица Дива, Девы, от лица Вечного, Негасимого Пламени. Боль, которую причиняют не ради самой боли; боль, которую причиняют ради спасения мира, будущего, души.
Для рассуждений о боге время было неподходящее.
Там, за маленьким окном-бойницей небо светлело. Закатав рукава рубашки, Йоханн опустился подле Хелль. Достал из поясной сумки небольшую баночку, отвинтил крышку — в комнате резко запахло еловой смолой. Собственно, главным ингредиентом мази она и была — смола. Смола, а также мед, масло и воск.
— Жрать мертвую плоть? — с некоторым опозданием начал Йоханн, сперва вытирая спину женщины сухой полоской ткани, затем — осторожно смазывая. Несмотря на изобилие шрамов, кожа была необыкновенно упругой и гладкой.
На какое-то мгновение Йоханну показалось: черный змей — фантастически искусная татуировка — движется под пальцами. Глупость, конечно.
— А ты что, предпочитаешь грызть барана по живому? Пока блеет и дергает копытцами? Многого я, оказывается, о тебе не знал! — усмехнулся Креститель, тщательно, методично обрабатывая порезы, в большинстве своем — глубокие.
— Я был на Скеллиге. И было мне тогда лет четырнадцать-пятнадцать. Очень надеялся, что смогу воочию поглядеть на знаменитое ожерелье вашей боги Фрейи, Брисингамен. Не вышло. Святым отцам из моей миссии оказались интереснее кабаки. Кабаки, должен признать, у вас отменные. Никогда не пробовал такой отличной рыбной похлебки. Это была весна, — добавил Крес, выдержал паузу: — Нет, о своей твари ты не рассказывала. Надо думать, что-то ритуальное? У того дедка, который продал мне нож, было нечто похожее — два то ли змея, то ли дракона: черный на левой и красный на правой руке.
Смола была холодной. Умелые пальцы Крестителя быстро обрабатывали глубокие порезы. Когда тот коснулся татуировки – желудок сжало то ли от страха, то ли от съеденного вчера вечером дикого бора. Внутри ворочалось чувство какой-то неопределённости. Кожа под татуировкой горела, словно ей не нравилось, что к ней прикасались. Тем более он, Креститель.
Отогнав от себя неприятное ощущение, Сверре чуть развернулась, поймав взглядом ухмылку на лице Йоханна. Не долго думая, женщина сжала ладонь в кулак и треснула тому по колену, не сильно, но вполне себе ощутимо. Хелль ухмыльнулась в ответ.
- Баранов предпочитаю грызть по живому, ты прав. Еще люблю человечину. Слышала люди из Кариотты особо вкусные и жирные. Думаешь, чего я вокруг ошиваюсь? Поближе к деликатесу. – Хель улыбнулась, правда Йоханн её улыбки не увидел.
- Да кабаки у нас славные. Надо было тебе попробовать наш известный яблочный пирог с миндалём и хварское вино. Всё лучше той мочи, что вы тут пьёте. – не скрывая призрения по отношению к местным винодельням продолжила Хелль.
- Ритуальное…. – эхом повторила женщина. Тут же осеклась, услышав о татуировках старика. Свежее, как недавние порезы, воспоминание закралось в голову. На руках, что изуродовали её жизнь, тоже были татуировки. Чёрный змей на левой и красный на правой руке. Она резко развернулась к Йоханну лицом, бесстыдно забыв о своей наготе. Схватила его за запястье, вглядываясь в лицо. Не шутил ли? Не шутил.
- Тот старик… у которого ты купил нож, он не сказал, как его зовут? – едва скрывая волнение, спросила Сверре. В голове роились тысяча и одна мысль. Неужели… он… здесь. В Редании. Сколько ночей она провела без сна мечтая о том, что когда-нибудь встретиться со жрецом культа Львиноголового Паука и тот ответит за всю причинную боль, за отнятые жизни и погубленную душу. В глазах уже появился знакомый Йоханну экзальтированный блеск.
- Когда ты его видел? Где? – вопросы сыпались один за другим. Татуировка на спине стала ещё темнее, задвигалась, предвкушая новое убийство. Где-то в голове теплилась мысль – если она его найдёт… то может, то будет конец? Она отслужила своё. Пора на отставку.
Отредактировано Хелль (2017-03-05 14:13:41)
— Врешь, душа моя, — довольно ощутимо в ответ на провокацию Креститель тыкнул большим пальцем между лопатками. — Нет никакой Кариотты. Была когда-то, потом сплыла. Задолго до моего рождения. И до рождения милого папеньки. Ну как нет? Местность никуда не делась, родовой замок, говорят, тоже стоит цел-целехонек, а вот название... название поменялось. Сразу после того, как мой вечной памяти дедушка, прадедушка вернее, профукал родовое достояние в карты — это первая версия; есть еще вторая — в карты родовое достояние дедушка не профукивал, родового достояния дедушку лишили за долги, ибо занимал тот у кого не попадя, часто и помногу, потому как сильно любил блядовать. С той же регулярностью. Как итог, однажды дедулю поставили перед выбором: либо возвращаешь долг, либо ищешь атрибуты блядства в канаве, причем зубами, поскольку руки обещались рубить в комплекте с яйцами. Дедуля, что логично, выбрал первый вариант. Так мир лишился Кариотты, появился Шаттенвальд.
Удивительное дело, за долгие годы — чего там, за десятилетия — она стала первой, кому он рассказал, всего-навсего потому, что хотелось, эту, в общем-то, абсолютно банальную, ничем не интересную историю. И только сейчас понял — собственно, да, история скучная, банальная, абсолютно не интересная, а значит? А значит самое время ее забыть. Навсегда.
Между лопатками краснел отпечаток большого пальца правой руки. Змей больше не двигался.
— Единственное, о чем я жалею, Хелль, — о том, что мне так и не удалось поведать знаменитую дедову коллекцию. Помимо блядства дорогой дедуля промышлял артефактами.
Баночка с тихим лязгом ударилась об пол, вертясь, застряла между досками.
Грудь у Хелль тоже была упругая и гладкая.
— Эй, без резких движений, пожалуйста, — аккуратно разжимая пальцы женщины, мягко заметил Креститель. — Нет, душа моя, назваться по имени старый храч не удосужился. Вдобавок, он сильно спешил — спасибо что только земля под сапогами не горела. А видел я его на рынке. Вчера утром. Высокий такой, худой, морщинистый, кожа еще... бледно-синяя, как у утопленника. Твой знакомый? Вечный Огонь! Неужто родственник?
В любой другой день Хелль бы оценила его откровенность. О своём происхождении Креститель рассказывал редко, точнее никогда не рассказывал. Те крохи информации, что он иногда выдавал за стаканом дешёвого вина были историями детства и его будней в качестве послушника в монастыре. Истории весёлые, но бессмысленные, полные крестьянской дуростью и обличающие грешную натуру похотливых священнослужителей.
Она бы хотела что-то ответить, что-то умное, скользкое, на разговор завернул в другое русло, в воды, не опробованные и опасные. Мысли спутались, но ясно было одно – одна должна найти старика. Немедленно. Сейчас. Креститель ждал объяснений, он аккуратно разжал пальцы, что хватко вцепились в запястье.
- Родственник. - невесело усмехнулась Хелль, поднимаясь с постели. Она подошла к окну-бойнице и опёрлась руками о каменный подоконник.
- Когда мне было пять лет, холодной зимней ночью к нам в деревню пришёл странник. Старик, измождённый, голодный. По нашим обычаям усталому путнику следовало предложить ночлег и еду. Моя семья следовала старым обычаям. Старик назвался Фенрисом. Он был безобидным, почти древним. Провёл в нашей деревни три недели. В одно воскресение проснулись мы от крика. На главной площади лежали трое мёртвых ребят – им едва исполнилось лет десять. Их принесли в жертву Корам Агх Тэру. Наш старый путник оказался его ярым последователем. Старика пытали, в содеянном он признался. На следующее утро исчез, перебив стражу. Мой отец… я никогда тебе не говорила, был ярлом. Он старика признал виновным и должен был повесить его по утру, но тот сбежал. Мы позабыли о произошедшем, без малого семь лет прошло с того случая. Если ты знаком с историей Скеллиге – на островах живут семь кланов. На самом деле их восемь, последний, клан Сверре был перебит восемнадцать лет назад. Хольгер Чернорук, ярл клана Димунов, посреди ночи напал на наше селение. Перебили всех, детей, женщин, стариков. Отца моего обезглавили, голову насадили на пику, а тело отдали на съедение собакам. У меня было семеро братьев. Старших казнили «кровавым орлом». Их тела развесили по деревне, чтобы служили напоминанием - Чернорук и его сыновья единственные правомерные правители Фаро. Младших пожалели – их просто убили. Бросили в яму голышом, отрезав головы и сложив их напротив задниц. Бесчестная смерть, чтобы Фрейя над ними смеялась в загробной жизни. – Хелль говорила сухим, будничным голосом. Воспоминания были яркими, но боль потери тупая, уже едва ощутимая.
- Нас с матерью заставили смотреть. Потом её отдали на развлечение воинам. Я с тех пор её не видела. – Хелль развернулась. Лицо спокойное, но глаза горели, словно на дне два зажжённых костра.
- Меня отдали жрецу Корам Агх Тэру. Тому самому, что убил ребят в нашей деревне. Он был ведуном… или чем-то…. Я не знаю. Он сделал мне эту татуировку, - Хелль указала пальцем на бедро, которое обвивал хвост чёрного змея. Тот, словно услышав своё имя, чуть зашевелился.
- Думаешь почему-то я так отлично убиваю…. Людей, не людей. Во мне сидит зло. Я до сих пор помню его шепот…. Он сказал, что я сосуд тьмы и приношу души убитых врагов в жертву Львиноголовому Пауку. А если я не буду убивать, то гореть мне в адском пламени. Что оказалось правдой. – Хелль улыбнулась не весело, даже тоскливо.
- У жреца были две отличительные черты: татуировка чёрного змея на левой руке, а на правой – красный. Это не простое совпадение, что именно он продал тебе этот нож. Он вернулся за мной. И я с радостью встречусь с моим родственником. – не долго думая, Хелль открыла сундук, натянула рубаху, кожаные штаны, сапоги. Вернувшись к Йоханну, крепко сжала его плечо и благодарно шепнула на ухо.
- Спасибо. Это самый лучший подарок.
Отредактировано Хелль (2017-03-05 23:02:00)
— Нет, Хелль, это не лучший подарок, — свистящим шепотом проговорил в ухо женщины Йоханн из Кариотты по прозвищу Креститель. — Лучший еще впереди.
Змей действительно двигался. Это была не иллюзия.
— Пошли.
От церкви святого Богдана до Роггевеена было два часа верхом. Когда они миновали городские ворота, уже совсем рассвело.
Насколько Креститель знал, в это самое время между Его Высочеством Радовидом V и Великим Магистром шли переговоры о передаче земель, принадлежащих городу, в бессрочное пользование Ордена. Но так как переговоры те были строго секретны, могли оказаться фальшивы насквозь. Другое дело, с некоторых пор к рыцарям в Роггевеене привыкли, перестали шарахаться и даже поглядывали почти с уважением. Вполне, надо отметить, искренним. Ибо идеи орденцев разделяли всецело. Потому что надеялись: покончив с поганым белками, рыцари возьмутся за не менее поганых ростовщиков и совсем уж паскудных банкиров, среди которых, куда не плюнь, то гном, то краснолюд, а то и вовсе низушек, гадина толсторылая. Словом, надежды на Орден роггевеенцы возлагали большие, орденцев всячески задабривали.
Яррек Парквиль, держатель оружейной лавки, по совместительству — самопровозглашенный Черный Принц города, исключением не был.
Крестителя Яррек приветствовал кивком, сдержанным, но вполне доброжелательным. Понимал, с кем связывается.
В лавке было темно и душно. Пахло железом, остро, едко, навязчиво.
Кратко изложив суть визита, Йоханн выжидающе уставился на Черного Принца, впрочем, не поторапливал.
— Да, — после недолгой паузы облизнул губы Яррек Парквиль. Был он молод, темноглаз и темноволос, то есть даже обликом прозвище оправдывал. — Знаю такого. Ошивается тут вторую неделю. Торгует помаленьку всякими диковинками. В основном оружием, еще травами и какими-то уж больно черномагическими артефактами. Не далее как сегодня утром продал мне серп. Серебряный. Необычный. Хочешь взглянуть?
— Может быть, позже.
— Ну, как знаешь. Вообще, должен сказать, мутный дедок. Я бы на твоем месте держался от него подальше.
— Я просил совета? Я не просил совета.
— Понял, не настаиваю. Но в удовольствии задать вопрос себе не откажу. С какой целью разыскиваешь?
Йоханн не ответил, перевел взгляд на Хелль. Выглядела она зловеще. Впрочем, для нее это было естественно.
— Да вот, захотелось моей напарнице взглянуть на сородича. Тоска по вотчине. Знаешь, где остановился?
— В «Трех жемчужинах». Видать, беда у дедка с финансами. Еще чем-нибудь помочь?
— Пока нет. Огромное тебе спасибо, на данный момент достаточно. Еще встретимся.
— Еще встретимся.
«Три жемчужины» были ночлежкой, богодельней, в которой люди здравого ума и трезвой памяти останавливались исключительно редко и исключительно с целью от этих самых здравого ума и трезвой памяти избавиться.
Вот и замечательно, решил Креститель. Ровно то, что требуется.
Вероятно, какой именно подарок он для нее заготовил, Хелль догадывалась.
Роггевеен был городом небольшим, но уж больно занятным. Уже вовсю рассвело, солнечные блики играли в светлых волосах Хелль, когда та пробиралась сквозь рыночные ряды, следуя за Йоханном из Кариотты. Лишних вопросов не задавала. В любой другой день она бы с любопытством разглядывала гуляющий по рынку люд, расставленные на продажу товары. В любой другой день она бы заметила неземной красоты девчонку (скорее эльфку) отплясывающую весёлый танец под звуки дудки нетрезвого менестреля, на лице которого были видны следы запойной ночи. Она бы даже ткнула Крестителя локтём, показав в сторону гигантского детины, что стоял подле оружейной лавки и поспорила бы на стакан эля, что положит того на лопатки за пять минут. Хелль было не чуждо человеческое. Ведь она была простым человеком, женщиной, правда с очень неудачной судьбой. Жизни радовалась редко, только в дни, когда огонь внутри едва горел и органы не крутило как в молотильне. Скорее всего она была бы другой, наверное, более счастливой, менее мстительной, более благородной и милосердной. Но состраданию место не было, когда внутренности дымились как угольки на костре. Яррека Парквиля Хелль Сверре слушала внимательно, но молчала. Вид мрачный, но одухотворённый. Волнение держала в узде. Она никогда не была сильна в выражении собственных эмоций, но её явно переполняло чувство злой радости. Она мечтала об этом моменте с двенадцати лет. Ночами представляла, как встретиться с Фенрисом, жрецом Львиноголового Паука. Поначалу думала, что просто убьёт. Отомстит за смерть погибшей семьи. Почему-то верила, что именно с его лёгкой руки ярлу клану Димунов пришла в голову кровавая бойня. Но чем старше становился Хелль, чем больше она убивала, тем изощрённые становились её пытки и тем мрачнее её сны.
Яррек навёл их на «Три жемчужины» - местную ночлежку, что пользовалась весьма сомнительной репутацией. Здание неказистое. Старое. Не смотря на ранний час на входе стояли проститутки, такие же старые, побитые жизнью старухи. У кого не хватало зубов, кто-то не доставал уха. Они молча зашли во внутрь. Оказалось темно. Ставни закрыты. В воздухе пахло свиным салом и кошачьей мочой. За стойкой сидела грузная женщина лет сорока. Лицо тупое, на нём не было ни интереса, ни любого другого признака наличия разумной мысли. Как только в пальцах Хелль блеснули две золотые монеты, лицо женщины преобразилось, словно в него вдохнули жизнь.
- Милсдарыня, чего изволите? – на удивление певучий бабий голос, - вам комнату с супругом подавать? У нас условия отличные. Должно понравится. За отдельную плату – обед и….
- Нам комната не нужна, - резко оборвала бабу Хелль, - я ищу старого знакомого. Старик.... зовётся Фенрисом. На одной руке татуировка чёрного змея, на другой – красного. Я слышала от здесь остановился. Он мой горячо любимый родственник.
Баба поцокала языком, окинув взглядом Хелль, затем Крестителя. Выражение лица изменилось, можно было без труда заметить, как та считала потенциальную прибыль в уме.
- Такие тут не останавливались… - Хелль нетерепливо выдохнула. Вновь зазвенели монеты.
- Ах… да…. Припоминаю. Такой у нас постоялец есть. Правда отзывается на Синебраву. Вторая комната слева. Третий этаж.
Хелль не раздумывая двинулась к лестнице, быстро поднялась по ступеням. Сердце предательски сжалось и руки слегка дрожали. Дверь нашла без труда, но у прохода замешкалась. Они посмотрела на Крестителя, пытаясь прочесть в его лице… что-то. Сама не знала. Поддержу? Безмолвное одобрение? Думала выбить дверь. Но та отворилась сама.
В комнате ещё темнее, только тонкие полоски света едва пробивались сквозь оконные щели. Воздух застойный, тяжёлый. Царила откровенная вонь, словно внутри была гнилая плоть. По центру стоял старик, высокий, с накинутым капюшоном. Хелль не видела лица, но нутро подсказывало – это был он. Змей на теле забился как бешенный, пульс участился и по телу прокатилась жаркая волна. Она чуть не вскрикнула от боли, но удержалась, крепко сцепив зубы.
- Покажи лицо, - прошипела Хелль Сверре, перешагнув порог.
Отредактировано Хелль (2017-03-08 02:11:10)
Прежде, чем войти в комнату, Хелль на него посмотрела. Креститель посмотрел в ответ — взглядом, ничего не выражающим, холодным, застывшим, неподвижным, как взгляд ящерицы. Должно быть, она чего-то от него хотела: поддержки? — так та у нее есть; разрешения? — так оно ей не требовалось.
Нет такого Бога, не было такого Бога, такого Бога никогда не будет — Бога, лишающего человека права на месть.
Справедливую месть.
Старик застыл посреди комнаты — высокий, выше, чем запомнился по первой встрече, по-прежнему мрачный, вонючий, тощий, как жердь. «Фенрис, — машинально отметил Креститель. — Его зовут Фенрис». Дурацкое имечко, женское.
— А ведь, если подумать, Хелль, твой старый аспид Фенрис из числа моих коллег. Ирония, не правда ли? — улыбнулся Креститель. Взгляд оставался холодным, застывшим неподвижным взглядом ящерицы. — Должен признаться, душа моя, всякий раз встречая коллегу, не могу избавиться от гнетущего — нет, не гнетущего, зудящего — желания выяснить, чей Бог сильней. Ну-с, и что ты об этом думаешь, коллега-Фенрис?
Коллега Фенрис об этом, по всей видимости, вообще не думал, потому что, по всей видимости, ни Хелль, ни Крестителя не слушал. Просто-напросто стоял посреди комнаты, высокий, вонючий, тощий, как жердь.
«Сдох ты что ли?», — подумал Крес. Но, разумеется, нет. Старый аспид Фенрис был жив или, во всяком случае, слишком упрям, чтобы принять смерть.
— Тогда, если не возражаешь, я начну первым.
В сущности не произошло ничего. Старика развернуло, в буквальном смысле запечатало в воздухе. Резким порывом ветра сорвало капюшон с лица. Которого в сущности тоже не было — расплющенный нос, толстогубый рот, то ли обведенный углем, то ли действительно обугленный, и дикое мясо, жирными наслоениями выпирающее из пустоты на месте обоих глаз.
— А ты не говорила, что он красавчик, душа моя, — голосом без эмоций произнес Йоханн из Кариотты.
Отсутствие магической подготовки, само собой, сказывалось; по счастью, огрехи воспитания — не всегда, но часто — компенсировал врожденный талант. Сила его слышала. Сила его слушала. Порой Креститель готов был поклясться — она взывает к нему, кричит, надрывается: «Не отвергай! Не отвергай! Возьми...
—... меня», — голос Фенриса был тихим, скрипучим по-змеиному. — Какое опасное, сынок, неуважение к старшему. Если тебя не устраивает качество товара, мог бы сказать прямо, комедия мой не самый любимый жанр. Полагаешь себя одаренным? Глупый-глупый мальчик. Эрмируд, ты его привела? Ну-у-у, для жертвы нашему Богу он, конечно, староват, а за внимание благодарю. Я всегда гордился тобой, девочка моя. Потому что ты всегда была истинной дочерью истинного Бога. Львиноголового Паука. А теперь будь так добра, перережь ему горло. Надеюсь, ты взяла с собой мой кинжал?
И тогда Креститель понял — он задыхается, легкие выворачивает, и кровь, кровь карминово-красными каплями проступает в уголках рта.
- Он тебе не коллега, - тихо произнесла Хелль, - и во чтобы он не верил, мне насрать. Его кровавое божество не реальнее страшных сказок, что кметы по ночам своим детям рассказывают. Всё хуйня! – женщина сплюнула, откровенно демонстрируя своё пренебрежение.
Йоханн хотел начать первым. Она кивнула, решив тому не отказывать в удовольствии. Старик развернулся. Капюшон спал. Таким Хелль Ферниса Ёрмунга еще не видела. Не видела в живую.
Был он многоликим. Она знала его безобидным старцем, моложавым мужчиной, смеющимся младенцем. Он иногда приходил к ней в кошмарах, особенно по детству, когда внутренности крутило от боли и кровь бурлила в венах, от отчаянного желания убивать. Но было в этом изуродованном лице, на котором отсутствовали глаза – только мясистая страшная плоть – что-то знакомое и даже родное. По позвоночнику пробежался холодок от неожиданного осязания – это был его истинный облик, живой и неподдельный. И очень знакомый. Он преследовал её всю жизнь. Она иногда ловила его краем взгляда, всматриваясь в сумрак по вечерам или в темноте, когда внезапно просыпалась от едкой боли.
- Заткнись! – всегда спокойная, немногословная Хелль потеряла свою хладнокровность. Рука мгновенно потянулась к рукоятке меча, что висел на поясе, но тут же застыла, словно неведомая и могучая сила стиснула все мускулы. Старик продолжил говорить. О Львиноголовом Пауке и об истинном Боге.
- Я никогда не служила ни ему. Ни тебе. Ты совершил глупую ошибку заявившись в Роггевеен. Если ты так любишь своего лььвиноголового бога, то скоро ты с ним встретишься. – не говорила, а шипела Хелль. Как настоящая змея.
Услышав приказ жреца руки предательски задрожали. Пальцы, что мёртвой хваткой вцепились в рукоять меча, неожиданно разжались Они потянулись в сторону кинжала, что был заткнут за пояс. Гладкий метал блеснул в руке. Лицо сосредоточенное, бледное, на лбу выступили капли пота. Она боролась как могла, вся её змеиная воля сжалась в кулак, пытаясь противостоять чёрному наказу Фенриса. Тело не слушалось, обмякло как набитая ватой кукла. Она подошла к Крестителю совсем близко. На щеке чувствовала его дыхание, и видела, как из уголка рта бежит тонкая струйка крови.
- Девочка моя, чего же ты медлишь. – проговорил жрец и как бы подтолкнул женщину. Сверре вскрикнула от напряжения, борясь с окутавшей её магией. Она замахнулась, но вместо того, чтобы перерезать горло, ударила по плечу, разрезав рубаху и светлую плоть. Пальцы разжались, кинжал со стуком упал на пол.
- Эрмируд, душа моя. Как же ты так промахнулась? – жрец поцокал языком и неодобрительно покачал головой. Не смотря на отсутствие глаз, она не сомневалась – тот видел получше любого зрячего.
- Зачем друга своего привела? Я же пришёл за тобой. Мне эта шавка, поклоняющаяся юродивому огню, не нужна, - старик слабо сжал руку в кулак и кровь заклокотала в венах Крестителя, как раскалённое масло. Глаза Йоханна наполнились слезами. Кровавыми слезами. Текли по щекам – размашисто и жирно.
Начала хватать ртом воздух, пытаясь ответить. Голосовые связки были стянуты в клубок, но стоило только Фенрису едва пошевелить мизинцем как способность говорить вернулась к Хелль.
- Отпусти его. Зачем он тебе сдался? Это между нами. Я не мало душ погубила во славу Корам Агх Тэра. Мне полагается… - но жрец её прервал, скрипуче смеясь.
- Ничего тебе не полагаемся, милая Эмируд. Я вижу этот глупый и жестокий мальчишка тебе дорог. Как семья. А ты же помнишь, что приключилось с твоей семьей? Конечно, помнишь. – зловещий свист наполнил комнату. Или то было в её голове? Свист топора. И крик женщины, надрывной, рыдающий. Мужская голова, оторванная от тела, покатилась по полу. Взгляд у мужских глаз мёртвый и пугающий. В голове Хелль узнала убитого папеньку, а в крике женщины – плач родной матери.
Йоханна скрутило ещё сильнее – на губах кровавая пена. Оцепенение вдруг спало. Она могла сдвинуться с места. Не долго думая, Сверре подхватила нож, хотела метнуть в старца, но помедлила, бросив отчаянный взгляд на Йоханна. Она боялась. Не за себя, а за него.
- Я отпущу Йоханна из Кариотты, по прозвищу Креститель, только при одном условии – ты пойдёшь со мной. Для тебя, девочка моя, уготовано такое занимательное будущее. – голова, словно согласившись со славами старика покатилась в сторону Крестителя, замерев прямо перед его грязными сапогами.
Отредактировано Хелль (2017-03-10 01:00:30)
Пошевелиться он не мог. Сквозь кровавые слезы старик выглядел еще уродливее. На мгновение показалось: в складках дикого мяса, переползая из одной глазницы в другую, безостановочно копошатся влажные белые черви.
Если это была иллюзия, то чертовски правдоподобная. Как и мертвая голова у ног.
Глубокой раны на плече он не чувствовал. Почти не слышал, о чем говорит Хелль. Легкие жгло огнем, давление — не оставляла мысль — еще чуть-чуть и в буквальном смысле взорвет череп.
Боль была невозможной, невероятной, слишком вездесущей, чтобы ее терпеть. Но Креститель терпел. Терпел по привычке, потому что, сколько себя помнил, всегда терпел.
И это было ошибкой. Колоссальной ошибкой.
Пытаясь контролировать каждый свой проклятый нерв, он делал то, чего делать категорически не следовало — изолировал себя от Силы, той самой Силы, которая могла бы его спасти, но, увы, была чересчур... вежливой или чересчур гордой, чтобы пробить любовно выстраиваемый против нее и выстраиваемый годами барьер.
В точности так было в плену у белок. В плену у белок, когда он не мог разжечь даже искорку, а ведь, стоило впустить в себя Силу, — пожег бы, пожалуй, весь лес.
Но Креститель терпел. Терпел, потому что боялся — боялся взять от Силы слишком многое, понять однажды — он отныне не он, не человек.
Старику была нужна Хелль. Его Хелль.
Пора прекращать терпеть.
— Зачем же ты сопротивляешься, девочка моя? — обнажил в улыбке гнилые зубы безглазый Фенрис. — Бессмысленно противиться воле Корам Агх Тэра. Это твое Предназначение, моя дорогая Эрмируд, твоя судьба. Привести в мир нашего Бога, истинного Бога. Ни у кого, поверь мне, не хватит сил идти против воли Львиноголового Паука.
«А как насчет меня? — стиснул зубы Креститель. — Как насчет меня?».
Все, что сейчас требовалось, сделать один-единственный шаг.
Боль ослепляла. Кровавые слезы запекались коркой на тонких, почти не существующих губах.
Все, что сейчас требовалось, — шаг. Один-единственный шаг.
И он его сделал. Кости трещали. Боль стала невыносимой. Уже по-настоящему.
Точно Креститель не помнил — кажется, он кричал.
Боль ослепляла. Его собственная. Боль, которая рвалась наружу, боль, позади которой — пустота.
— Не может быть, — безглазый Фенрис открыл рот, выставил вперед обе руки, хотел что-то сказать, но не сказал.
Радужки Йоханна поглотила чернота, пальцы сжались на костлявых запястьях старика. Змеи пришли в движением: извивались, раскрывали пасти, тянулись к запястьям Йоханна.
Креститель молчал.
Запахло морем. Где-то там, под потолком — вместо которого теперь чернело грозовое небо — надрывались чайки. Где-то там, внизу, под ногами свинцовые волны разбивались о серый, покрытый водорослями, щербатый камень прибрежных скал. Шевелила в немом крике синими губами мертвая голова.
— А ты... все-таки... слаб, — хрипел Креститель. — Ох... и слаб... душа моя. Ты боишься... Боишься... Ее... И меня.
От Силы кружилась голова. Кровавая пена пузырилась в уголках бледного, почти безгубого рта. Одна из змей-татуировок, красная, все-таки прокусила кожу, вернее — прогрызла.
— Руби по рукам! — крикнул Креститель. — Хелль, руби его по рукам!
— Не может быть! — рычал Фенрис.
— Может, — давясь кровью, хрипел Креститель. — Ты хотел забрать ее душу? Не успеешь. Потому что... я... заберу... тебя.
- Сначала отпусти его! - крикнула Хелль и пнула ботинком голову своего мёртвого папеньки, та, кривляясь, откатилась в сторону. Старик пожевал губами, хотел что-то сказать, но тут случилось неслыханное. Йоханн из Кариотты сделал шаг. Неуверенный. Слабый. Но шаг. Тело мужчины больше не повиновалось чёрной воле Фенриса. Жрец был ошарашен. Сбит с толку. Креститель кричал. От боли. От злости. Ненависти. Хелль с неприкрытым ужасом смотрела на борьбу двух стихий. Йоханн схватил старика за запястья. Тот затрясся и забился как пойманный зверь. Мир вокруг начал меняться, светлеть, обретая невиданные краски. Вместо беспросветной тьмы над головой ночное небо. Она могла поклясться, что узнала в звёздах родной небосвод, в который так подолгу всматривалась будучи девчонкой на Скеллиге. Под ногами – бушующий океан. Волны грозно разбивались о прибрежные скалы. То был утёс Малахита на острове Фаро, с которого только самые смелые ныряли в воду, не боясь разбиться о подводные камни. Мир закрутился. Реальность стала ускользать и Хелль окунулась в морскую бездну. Беспощадную. Холодную. Только голова отца безмолвно хватала воздух, словно тонула и кричала о помощи.
Услышала крик Йохана. Рычание старика. Сначала далекое, словно они были не рядом, а где-то вдали. Сознание фокусировалось сложно. Сила, необъятная и ей непокорливая, била по лицу. Усилием воли Хелль вернула себя в реальность, не дав себе утонуть в страшной фантазии, созданной Йоханном из Кариотты. Дикая тварь бесилась в руках Крестителя. Красный и чёрный змей кусали его плоть, жирные капли крови таяли на морском дне, сливаясь с серым песком и безмолвными водорослями. Ещё держа злополучный кинжал Хольгера в левой руке, она схватила правой рукоять меча и с силой замахнулась. Рубить человеческую плоть было сложно всегда. Это не ножом по мягкому маслу. Но в этот раз привычного сопротивления не было, то ли плоть жреца была столь слаба, что острый меч прорезал её с невиданной лёгкостью, то ли она обрела мифическую силу. Ещё один взмах.
Кровь брызнула в лицо. Старик завизжал, как раненный боров. Йоханн всё ещё цеплялся в отрубленные руки. Чёрный змей затих. Чернила таяли на дряблой коже. Но вот красный не сдавался, в отчаянной попытке выжить он рванул вперёд, переползая на светлую кожу Крестителя. С воплем Хелль выбила руку. Но уже поздно, змий пересёк границу.
Женщина с замахом вонзила кинжал в межреберье, развернула клинок. Выдернула. Вонзила снова. И снова. Жрец пошатнулся, но не повалился. Выстоял. На лице заиграла безумная улыбка, словно на того снизошло озарение.
- Я вижу! Я вижу! – прокричал Фенрис Ёрмунг, преданный служитель Корам Агх Тэра, воздав к ночному небу покалеченную плоть, из которой ещё хлестала кровь.
- Его воля исполниться! Глупцы! Ты первородная мать! – снова замах кинжалом. В пустую мясистую глазницу.
Замолчи! Замолчи! Билась в бессильном отчаянии спасительная мысль. Но тут спину выгнуло в неестественном угле, пальцы разжались и кинжал утонул в темном морском дне. Змей на спине Эрмируд ожил, вспомнив о своём предназначении. В несчастной попытке он пытался спасти того, кто его создал. Позвонки скрипели. Выгнутая дугой, Хелль рухнула на колени, всё ещё пытаясь дотянуться до старика. Надо задушить. Надо заставить замолчать….
Отредактировано Хелль (2017-03-12 17:56:13)
Культи фонтанировали кровью. Обе руки старика поглотили свинцовые волны, кипучие воды, которых здесь не было, которых здесь не могло быть, но которые с яростным, полным ненависти рыком, вгрызались в серый, покрытый водорослями, щербатый камень прибрежных скал.
Креститель оскалился. Холодный взгляд ящерицы не выражал ничего. Исчерна-черные радужки казались углями на фоне затянутого воспаленной капиллярной сетью белка.
Хелль провернула кинжал в подреберье безглазого Фенриса, но он — вот же скотина! вот же тварь! — уже не так твердо, однако по-прежнему стоял на ногах.
Красный змей впился в запястье, нырнул под кожу и пополз — выше, к локтю, к предплечью, кажется, нырнул под ключицу и затаился где-то слева, может быть, справа от раздираемого болью хребта.
Вот теперь Креститель кричал. Действительно кричал. Кричал, как не кричал никогда. Кровь свинцовыми шариками — бум! бум! бум! бум! — стучала в висках.
— Думаешь, ты победил, да? Думаешь, ты победил, да? Думаешь, ты победил, да? — как заведенный повторял Креститель, почти не замечая, как в глазницы Фенриса вдавливается сперва левая, затем правая рука.
И как дикое мясо начинает плавиться, как из-под пальцев вырывается черный дым, как всю комнату — от пола, теперь уже вполне обыкновенного, дощатого, до вполне обыкновенно дощатого потолка — затягивает черная, едкая, вонючая гарь.
— Думаешь, ты победил, да? Думаешь, ты победил, да? — захлебываясь кровью, кричал Креститель. — Старый дурак! Ты проиграл! Проиграл, слышишь? ОНА МОЯ!
Змей, красный змей, свернулся кольцами где-то в районе хребта. Старик упал. И больше не двигался. От пустых, выжженных дотла глазниц шел густой, тягучий, воняющий тухлой рыбой, смертью, падалью пар.
— Хелль! Хелль! Хелль! Ты жива? Ты жива? Больно, да? Ничего, ничего... ничего. Сейчас пройдет, уверяю, сейчас пройдет, — обнимая женщину за плечи, повторял Креститель. — Он проиграл. Старая скотина проиграл. Ну же! Ну же! Посмотри на меня! Посмотри на меня!
Исчерна-черные радужки — натуральные угли на фоне затянутого воспаленной капиллярной сетью белка — чернели с каждым мгновением. Это была уже не просто чернота, это была настоящая, подлинная, бездонная тьма.
— Тебе больно? Диавол! Ты ранена?.. Хелль, — голос Крестителя надломился, левая рука сама собой разорвала ворот рубахи, зашарила по груди — собственной, зашарила по плечам, но до лопаток, разумеется, дотянуться не могла.
— Что за дрянь он напустил на меня? Что за дрянь?
В комнате было тихо. Воняло страшно. Впрочем, не многим хуже, чем всегда.
— Он подох? Он ведь не подох... — казалось, с каждым глотком воздуха, в горле застревает лезвие. — Нужно его забрать. Скажи что-нибудь, Хелль. Не вздумай — ясно тебе? — не вздумай уходить от меня!
- Эрмируд, поди сюда. - сказал ярл Сверре своей пятилетней внучке. Светловолосая девчонка замялась, испуганно посмотрев на отца. Мужчина хохотнул и подтолкнул ребёнка вперёд. Поняв, что разговор с дедом неизбежен, маленькая Эрмируд с неохотой двинулась тому навстречу. Платье было слишком ей длинно и путалось под ногами. Девочка подхватила подол и медленно поднялась по деревянным ступеням, приближаясь к старику. Сверре боялись даже тогда, когда он заживо гнил от сифилиса.
- Эрмируд, ты же будешь хорошей девочкой? – спросил старик. Хелль покорно кивнула и выдавила из себя подобие улыбки.
- Ты же знаешь, что тебе уготована великая судьба? – Эрмируд насторожилась. Она не таким заполнила этот последний разговор с дедом. Девчонка попятилась назад, испуганно озираясь по сторонам. Мир вокруг задрожал, реальность менялась, становилась темнее. Холоднее.
Она всё пятилась, но руки у деда были длинными. Обхватив её хрупкое тельце, прижали к себе. Она чувствовала его смрадное дыхание и видела чёрные гнилые зубы. Сглотнула. Но страшно не было. Ладонью погладил по животу. Вот тут она задрожала – уже от накатившей ярости.
- Уйди! Ты не настоящий! – зазвенел в пустоте высокий голос ребёнка.
- Сына. Принесёшь мне сына. Жарким майски днём. И грянет гром. И земля содрогнётся. Мир без времени и тленности. Он придёт в этот мир. Править…. Реки… Кровь…. Ego animo colligere. Et erit in die festo…*
Тело Хелль забилось в конвульсиях. Глаза закатились. Только белые, неестественно белые белки. Повторяла слова незнакомой ей речи. Слова мёртвые, не принадлежащие этому миру. Затряслась. Креститель хватал её за плечи, прижимал к себе, боясь, что ускользнёт. Но тут всё затихло. Хелль обмякла. Бушующие море давно исчезло.
В сраной ночлежке до сих пор пахло кошачьей мочой, на этот раз вперемежку с горелым человеческим мясом. Креститель всё звал и звал её. Слова путались. Нервно дёрнувшись, Сверре резко развернулась. Блевала кровью и съеденным по утру завтраком – кашей с маслицем и запечённым яблоком. Блевала прямо Крестителю в ноги. Тяжело дыша, схватилась за край его рубахи, затем потянулась к лицу, размазывая пальцами кровь. Свою и его.
- Живая. Я живая, - на выдохе произнесла Хелль. Голова кружилась. Тело зудело, но вот старой боли не было. Или была? Только затаилась где-то внутри. Или у него внутри? Под лопаткой?
Пальцами нащупала его глаза в темноте. Цвет было не различить, но нутром чувствовала, что они ещё не изменились. Были такими же тёмными, неудержимо беспощадными и нечеловеческими.
- Мне не больно. Уже не больно, - еле слышно продолжила Сверре, ослабевшими руками притянула его лицо поближе. Глаза правда совсем чёрные. Но страшно не было.
- Спасибо тебе… - хотелось сказать что-то ещё, но дёрнулась от жгучей боли в позвоночнике.
- Кажется свободна. – внутри правда больше не горело. Или горело по-другому? Спряталось за его лопаткой?
- Не уйду от тебя, не уйду, милый мой. Кому же ещё я такая сдамся. – улыбнулась. Правда зубы красные от кровавой блевотины.
- Воняет тут страшно…. – пробормотала Сверре и сознание провалилось в густеющую тьму.
Ego animo colligere. Et erit in die festo. (лат.) - Заберу я души. Будет пир...
Отредактировано Хелль (2017-03-12 19:35:45)
— Это у вас на островах такой способ выражения благодарности? — улыбнулся, не размыкая губ, Креститель, а выглядело оно обыкновенно так, будто лицо разрубили пополам и верхняя половина черепа внезапно вздумала отделиться от нижней.
Она была теплой и воняла ужасно. Блевотина комьями запекалась на новеньких, черных сапогах.
— Дикая девка! Да к тому же засранка. Никогда, слышишь? Никогда не смей меня пугать! Слышишь? — не слышала. Обмякла, обмякла у него на руках. И выглядела в кои-то веки умиротворенной. Дикая девка, несносная.
Поскольку никто не видел, и не было в том ничего дурного — осторожно поцеловал — у самой кромки волос — бледную кожу ее виска.
Самое главное — она была жива.
Осторожно перенеся Хелль на скрипучую койку, хрустнул костяшками, потянулся — спина горела.
Нужно было еще позаботиться о теле проклятого — гори его душа в Вечном Пламени! — старика.
— Эй, мадам! — на ходу вытирая лицо мокрой тряпицей, окликнул грузную бабу за стойкой Креститель.
— Ох, Вечный Огонь! Парень, ты живой?
— А ты присмотрись внимательнее. По-твоему, я сдох?
Глаза оставались исчерна-черными, кровавые разводы по-прежнему угадывались в уголках широкого, бледного, безгубого рта.
— Н-нет, — ответила женщина. И Крес готов был дать голову на отсеченье — под стойкой она проделала охранный каббалистический знак.
— Ну вот и славно. Потому что я живее всех живых. Мне нужен крытый экипаж.
— Да, милсдарь! Как скажите, милсдарь! Сейчас-сейчас!
— Что, даже денежку не спросишь?
Женщина не ответила.
За ее спиной, в отражении зеркала он заметил, как обвивая его шею, под рубахой прячется красная, жирная змея.
Тело Фенриса закатал в ковер. Весил тот мало, как ребенок. Или как давно иссушенная мумия.
— Знаешь монастырь Богдана Хмали? — спросил Креститель кучера, прижимая к себе Хелль, держа на руках.
Старика, завернутого в ковер, свалил на пол. Экипаж был крытым, старым, скрипучим. Но быстрым.
Порез на плече горел, горела спина.
— Ab insidiis diaboli, libera nos, Domine. Ut Ecclesiam tuam secura tibi facias libertate servire, te rogamus, audi nos. Ut inimicos sanctae Ecclesiae humiliare digneris, te rogamus audi nos, — не скрывая улыбки, повторял Креститель. — От козней диавола избавь нас, Господи. Дабы дал Ты Церкви Своей служить Тебе в свободе, молим Тебя, услышь нас. Дабы благоволил Ты сокрушить врагов Церкви Своей, молим Тебя, услышь нас.
Впрочем, сейчас куда больше Господа пригодился бы Ланц.
Фургон подскакивал на выбоинах.
В общем и целом, больно уже не было. Просто кровь почему-то все пузырилась и пузырилась на губах.
Очнулась уже поздно вечером в своей, казалось, родной келье. Внутри темно не было, в углу горел факел, озаряя теплым светом скудное убранство комнаты. В носу еще стоял неприятный кисловатый запах. Несчастные послушники отмыли Хелль как могли, но после произошедшего женщина определённо нуждалась в горячей ванне.
Глаза бездумно блуждали по комнате, пока не сосредоточились на Йоханне, который сидел подле неё на низком стуле. Лицо как всегда непроницаемое, спокойное. Сложно было сказать о чём тот думал, мечтал или страдал. Впрочем, Хелль научилась читать по почти неуловимым выражениям несвойственные ему эмоции. На этот раз то было беспокойство.
Поднявшись на локтях, Сверре попыталась сесть, почувствовала острую боль в спине, чуть приостановилась, но всё равно села. На груди широкий бинт, что закрывал постыдную наготу. Холодными пальцами потрогала спину. По всей видимости из татуировки сочилась кровь. Её прилежно оттирали, поэтому подле койки ведро с водой и кровавые тряпки.
- Выглядишь ты неважно, скажу я тебе Йоханн, – женщина усмехнулась, разглядывая лицо мужчины, - сумасшедший денёк выдался… - чуть поморщилась от боли и потёрла бок.
- Как твоё плечо? Прости… я не хотела. – вспомнила как повинуясь чёрной воле старика должна была перерезать Крестителю горло, но вместо этого ударила по плечу. Наверное, рассекла жилу.
- Болит? – спросила Хелль. Не то чтобы её грызли угрызения совести. Осознание произошедшего еще не накатило. Только лёгкое чувство вины. Ведь именно из-за неё Креститель ввязался в эту кутерьму.
- Что стало со жрецом? Сдох? – главный терзающий её вопрос. Прислушалась к себе. На удивление тихий, благотворный вечер. И внутри не горело, не свербело. Чувство всепоглощающего умиротворения накатило на Хелль внезапной волной. Даже захватило дыхание. Она уже не помнила каково это – быть в миру с собственным телом. Не ощущать боль с каждым вздохом и движением. Боль не физическую, а неисправимо глубокую. Словно дух её болел, бесился.
Наверное, на лице женщины отразились все её мысли, потому что в ответ она встретила понимание в глазах Крестителя. Безмолвное и согревающее.
- Подожди-ка…. Что это у тебя на шее? – наверное, показалось. Или нет? На светлой шее Крестителя что-то метнулось. Красное. Скользкое. Верить не хотелось, но пришлось. Красный змей, что преследовал её во снах, поселился на теле и в душе единственного дорогого ей человека. Хелль сглотнула. Былое умиротворение испарилось, уступив место липкой тревоге, что жижей растеклась по больным позвонкам.
Вы здесь » Ведьмак: Глас рассудка » Книжные полки » Salvavi animam meam (Редания, 1268 год)
