Ведьмак: Глас рассудка |
Привет, Гость! Войдите или зарегистрируйтесь.
Вы здесь » Ведьмак: Глас рассудка » Книжные полки » В теории и практике (Аэдирн, 1269-й год)
Время: середина января 1269 года.
Место: где-то под Кислобором, Аэдирн.
Участники: Эмиель Регис, Феликс Фогг (в качестве приглашенной звезды), Каролис.
Ничем непримечательный вечерок после долгой и едва не ставшей вечной разлуки необходимо проводить с размахом, шиком и, разумеется, придурью.
А ещё активно пользуясь ножами.
Но только в благих целях.
Отредактировано Каролис (2017-02-17 11:38:52)
— Что буду я? Выступать эталоном мужества, сдержанности и — в позитивном смысле — самоуправия, — ухмыльнулся Эмиель Регис Рогеллек Терзиефф-Годфрой.
Терапевтическое словоблудие воистину действовало — дышалось легче, веселее думалось. В целом, оно всегда так — дышать и думать гораздо проще, когда горло не стискивают, когда из горла не рвутся — черт бы их драл! — дотоле не высказанные, но так и алчущие свободы слова.
Он устал. Устал монументально. Титанически. А иногда...
Лучшее избавление от хворей, явных и кажущихся, — спотанное, глупое, дурацкое, по-детски наивное, не поддающееся логике действие.
Послать к черту прошлое.
Настоящее — вот, что ценно. Люди. Жизнь, как она есть и какой быть должна.
А иногда...
Жизнь — это...
Тот, вернее та, кого можно, ни о чем не думая, обнять.
Просто так. Потому что нужно. Потому что важно.
Само собой, предварительно избавив от скальпеля.
— Я, Каролис, на ваше счастье, в достаточно хорошей форме, чтобы алкоголь на меня не действовал, — улыбнулся Регис, поднялся на ноги.
Рядом с чародейкой и женщиной оказался шага за два.
Улыбаясь, стиснул ее ладонь собственной, без паузы, не думая — самое что ни есть адекватное происходящему решение — поцеловал.
Ладонь была чуть шершавая и в принципе ничем не пахла.
— В общем и целом, да, — продолжил Регис, выпрямляясь. — Браслеты безупречны. Крови будет много. Но это же не главное! Главное другое. Мы тебе, Каролис, как видишь, доверяем. И Фил, и я.
Не дожидаясь ответа, улегся на койку.
И расправил крылья.
С расстоянием от табурета до табурета, впрочем, промазал — огромные, кожистые, серые крылья, завалив набок, снесли оба.
Огромные, кожистые, серые крылья то тут, то там богато инкрустированные блестящим, искристым скоплением — точь-в-точь звезды, отраженные ночью в холодной глади осеннего пруда.
Для бодрости духа всех участников хирургического сеанса трансформация была частичной. Лицо, бледное, со впалыми щеками, нездоровое, осталось прежним. Прежними остались привычно нечеловечески человеческие глаза.
— Ну-с, милсдарыня хирургиня, можно начинать.
В боевой доброволице не наблюдалось особого энтузиазма, несмотря на закрепленное за ней авторство идеи синхронного расковыривания творческого дуэта. Регис, напротив, пришел в удивительно позитивное расположение духа. Впрочем, какая теперь разница, кто это придумал и кто этого больше хотел. Фил отныне не обращал внимания на них обоих, стараясь не думать вовсе ни о чем. Поведя плечом и только неопределенно фыркнув в ответ сразу на все услышанное, он решительно приступил к опьянению, до смешного необходимому в первую очередь ему самому, да еще и прописанному медиком.
Пил большими глотками, отчаянно-вдумчиво. Почти задохнувшись, прервался, чтобы ухватить воздуха, мотнул головой и продолжил. Чуть дрожащей рукой наконец отставил опустевшую на две трети бутыль на тумбочку и привалился к стене. Краем закрывающихся глаз уловил разворачивающиеся крылья, а слухом – шелест и довольно громкий стук, снова не думая, что и зачем происходит и где будут располагаться дыры в чисто вампирьих частях монстра-гуманиста относительно его человеческого тела.
«Не хочу. Ничего. Видеть. И слышать».
Под опущенными веками замерцали разноцветные круги. Стена под виском и пол под ногами медленно качались, как корабельная палуба. Но так случилось, что конкретного порядочного человека мысли о большой воде никогда и нисколько не успокаивали. Фил, не открывая глаз, негнущимися пальцами нашарил кровать рядом с собой и медленно улегся на живот, опустив на сложенные руки потяжелевшую голову. По спине растягивались давние белесые шрамы. Некогда кожа была практически разодрана в клочья ударами розог.
- Теперь должно быть полегче, да?- пробубнил порядочный человек, не замечая, что начал думать вслух.
Отредактировано Феликс Фогг (2017-05-20 13:22:20)
Свистеть Каролис не умела.
Перспективы открылись совершенно не радужные. Проще было оторвать эти подпорченные крылья - и отрастить новые. Но конечно же вариантом решения проблемы это совсем не являлось. Потому как высшие вампиры - не лоси, которые сбрасывают рога в определённую пору года.
А умели бы сбрасывать - было бы проще.
Свистеть Каролис не умела, но если бы могла, она бы как минимум присвистнула. Возможно, ей от этого стало бы легче.
А может быть и нет.
Работы было много. И не на одного человека.
И даже возможно не на двух.
Но.
Чародейка прикоснулась пальцем к своим губам. И подумала, что должна это сделать. Потому что как минимум разрешили. Как максимум - доверились.
Табуретки пришлось переставить к двери. Мешались под ногами.
Ближе пододвинуть ведро с активно тающим снегом. И оставить в прямой досягаемости Фила оставшиеся бутылки, а в прямой досягаемости Каролис - всё-таки меч.
Скальпель был в руках. Где и положено.
Собиралась начать с крыла, от самых маленьких осколков. И идти к середине.
- Надеюсь, хотя бы тот, что это с тобой сделал, получил не меньше, - фыркнула она, хватаясь за крыло.
Крепко. Сильно. Почти профессионально. Будто всё-таки собиралась его оторвать. Поставила скальпель на серую кожу.
"Надин никогда не считала до трёх, чтобы начать. Она просто начинала", - подумала Каролис и глубоко вздохнула. Подумала о том, что считать, значит, и не нужно.
И подковырнула первый камень. Маленький, размером с ноготь. Вышел легко, будто сам просился наружу.
Упал, громко тренькнув о ведро.
- Ну что, начали... - негромко проговорила чародейка. И подковырнула второй.
Третий.
Четвёртый.
Бум.
Бом.
Стук.
Она старалась делать это быстро. Так, насколько только возможно. И почему-то всё ещё думала о лосях. С перерывом на мысли о кровяной колбасе и водке.
Странное лезет в голову, когда руки по локоть в крови, на коленках полно осколков гранита с кусками кровоточащей плоти, а достаёшь их из высшего вампира, который магическими браслетами связан с человеком-другом.
О человеке-друге думать не хотелось от слова совсем.
Потому что Каролис было стыдно перед ним. И никакие настойки на полыни по бабушкиному рецепту не могли исправить этого факта.
Поэтому она просто делала. Просто работала. Просто продолжала один за одним убирать гранитные куски.
Где-то - резать. Глубоко, средне или едва касаясь кожи. Где-то - помогать магией, потому что пальцами было не зацепить.
- Ты там как, Регис?
Тон был будничный. Почти с присвистыванием. Будто бы она сейчас занималась макрамэ или вышивала крестиком.
Если бы умела, конечно. Как и свистеть.
Плотный, почти с кулак. Глубоко засел прямо под лопаткой.
- Сейчас будет неприятно, - всё таким же будничным тоном заметила она.
А потом вывернула его из плоти одной силой мысли. Представила, что сворачивает шею курицы. На удивление, сработало.
Обмакнула тряпку в ледяную воду, протёрла крыло.
Крови было действительно много.
"И всё-таки хорошо, что не лось", - думает Каролис, захватывая ещё один камень.
Продвигая пальцы прямо в разрез, копошась в открытой ране, пока не захватывает и не достаёт целый, но острый кусок. Даже порезала ладонь. Неглубоко, да и всё ведь и без этого в крови. Какая теперь разница, чья она.
"Всё-таки, хорошо, что вампир", - продолжает. Мельком оглядывает самое начало. То, где были маленькие, первые кусочки. Крови там уже не было. Сукровицы лишь немного. И практические затянувшиеся мягкие рубцы, которых завтра утром уже даже и не будет.
- Попался! - победно вскидывает она скальпель и ещё один кусок гранита рикошетит в ведро громким победным "боньк". Хорошо подошло бы для самого-самого конца.
- Фил? Феликс, ты как? Держишься? Я уже почти на середине. С той стороны вроде полегче. Больше крупных. Справлюсь быстрее.
Лоб её покрыла испарина. А ещё Каролис, забывшись, махнула окровавленным запястьем, смахивая тягучие крупные капли. И тоже по лбу. Но это было совсем не важно.
- Регис? А ты как? Тоже держишься? Потерпи, родной. Потерпи чуть-чуть. Чуть-чуть... Вот так... Как ты вообще с такими украшениями раньше ходил.
Ещё думает о том, что это всё-таки трудно.
Куда проще мечом людей рубить. Да, люди иногда дают сдачи. И даже обижаются. Но там не думаешь о том, чтобы рука после меча осталась на месте. Как голова или нога. Там просто рубишь. Просто делаешь.
Правда, и цели преследуешь другие. Не помочь. Далеко не помочь.
А лёгких путей искать не стоит. Они не всегда бывают правильные.
Наверное, поэтому люди иногда уходят в медики. Наверное, поэтому желают творить целительное добро.
Потому что различия между отрубанием конечности и попыткой конечность спасти воистину фундаментально другие.
И под эту мысль следующий кусок отлетает прямо чародейке в лоб.
Потому что работу нужно продолжать, а не думать о всякой ерунде.
Он всегда ненавидел ситуации, на которые не мог повлиять. И даже среди таких особо ненавидел те, когда не мог ничего вовсе, кроме как просто ждать, когда это закончится.
Теперь было больше похоже на витание в воздухе. Против воздуха, в отличие от воды, Фил ничего не имел. По руке начало шкрябать что-то вроде тигриного когтя. Он нахмурился, пытаясь встряхнуть кистью, почему-то ограниченной в движении.
А шкрябало тем временем все ощутимее, деловито подбираясь к ничем не защищенной спине, по которой разгуливал морозный сквозняк. Свернуться и то менее уязвимым калачом тоже не удалось – тело лежало в воздухе прямо, поддерживаемое мягкой и невидимой, но непреодолимой преградой.
- Блять…- выдохнул порядочный говнюк, сжимая зубами костяшки пальцев и начисто забыв о предусмотрительно откопанной деревянной ложке.
Откуда-то издалека доносился женский голос.
Неприятно?
Звук, средний между хрустом и хлюпаньем. Он дернулся, немилосердно зажеванные костяшки приобрели металлический привкус. Мышцы напряглись до судороги, будто пытаясь удержать сочащуюся по боку на простыню кровь. Его трясло. Не от холода.
Больше крупных?
Фил не разжимал зубы. Чтобы не взвыть. Глупо. Гордо.
Даже Дружок не скулил, а ведь его кипятком…
Под крепко сжатыми веками унизительнейше жгло.
Вечный Огонь. Кто-нибудь. Что-нибудь. Ну пожалуйста. Пусть это закончится.
Так нужно. Негромкий монотонный голос. Одно и то же слово в такт с болью отдается эхом в голове.
- Это благо,- прохрипел Фил, вжимаясь в кровать.- Благо. Благо.
Длинноносый ублюдок заливается гнусавым смехом, оскорбительно тараща без того выпуклые зенки.
«Ты сдохнешь».
- Смотри-ка, Дуб, у твоего дружка все-таки есть мозги! И что они ему говорят? Ну?
Он уже бросил оружие. Иначе бы, наплевав на все прежние планы…
- А то, что собственная задница ближе! Какой накал, а? Какая драма!
«Я вернусь, и ты сдохнешь. Вы все».
- Сдохнете,- тихо, но крайне трезво пообещал Фил, не сводя невидящего, мутно-стеклянного взгляда со своих изгрызенных пальцев. А после вцепился в них снова.
На самом деле нет. Он не геройствовал. Не проявлял глупую гордость, а всего лишь инстинктивно действовал по давно утвержденному сценарию таких ситуаций, ненавистнейших из ненавистных. Пытался стать незаметным. Сделать так, чтобы его здесь не было. Когда его нет, ему все равно.
Отредактировано Феликс Фогг (2017-05-15 19:59:28)
— Все отлично, просто великолепно, — запоздало отреагировал Регис. Зато вполне искренне, в определенном смысле — бодро.
«С чего ты взяла, моя дорогая Каролис, будто бы меня можно испугать болью? С чего ты взяла, моя дорогая Каролис, будто бы мне сейчас должно быть плохо?
Наоборот. Как раз наоборот. Может быть, именно об этом я мечтал, моя дорогая Каролис, мечтал очень и очень долго, узнать каково оно — оказаться по ту сторону, когда не ты, но тебе протягивают — бескорыстно, верно ведь? бескорыстно, верно ведь — ее, руку помощи.
Я не человек, моя дорогая Каролис, о... я умен, крайне умен и невозможно наблюдателен, но... я не человек, моя дорогая Каролис, и как бы ни пытался, сколько бы раз ни силился убедить себя, тебя, Феликса.... я не человек, дорогая моя Каролис, так было, так есть, так наверняка останется. Ничего, моя дорогая Каролис, между нами нет общего.
Но боль. Боль — это не страшно, боль — вполне приемлемая цена за возможность примирить себя и прошлое.
Поэтому не надо.
Ничего не говори.
Все отлично. Просто великолепно.
У тебя замечательно получается.
Скоро станет легче. Совсем скоро станет легче. Мне, тебе, даже Феликсу.
Если бы я только мог, если бы я только мог... Знаешь, конечно, знаешь, некоторые решения даются тяжело. Это, моя дорогая Каролис, было одним из самых на моей памяти сложных.
А больше, моя дорогая Каролис, мне добавить нечего».
Потом он будет шутить, похвалит такое редкое по нынешним временам отсутствие тремора, а сейчас... сейчас все, на что он был способен — тихо, максимально послушно лежать без движения.
Когда-нибудь, спустя недельку, месяц или год, когда в мире станет тихо, спокойно и с ними случится возможность отдохнуть, они будут сидеть у камина, подёргивая млеющими от огня ногами, пить кислый эль и обмениваться долгими, но ничего не значащими комментариями о прогнозе погоды на следующую неделю. Если с отдыхом повезёт сильно, то к элю будет ещё и пирог. Кто-нибудь обязательно поворчит, что хотел не с капустой, а с вишней, но всё равно потянется за очередным куском.
Когда-нибудь никто из них не вспомнит сегодняшний вечер.
Но был вгрызающийся в тонкую кожу скальпель. Были копошащиеся в открытой ране пальцы. Была боль, пробирающая до костей.
И "Потерпи" шептавшие беззвучно бледные губы.
И слеза, бороздящая щёку, падающая вниз, смешивающаяся с кровью и потом. Горячая. Ужасно горячая слеза.
Горячая, повсюду внезапно оказывающаяся кровь.
Работала Каролис быстро. Действительно быстро. Будто оттачивала навык выковыривания гранитной крошки из спины вампиров не одну неделю, а может и не один год.
И думала о том, чтобы напиться, когда всё закончится. Или отсидеться в погребе недельку-другую.
Ей становилось то стыдно, то страшно. Стыдно думать о том, что они ощущают. Страшно представить, что они ощущают.
Ощущение поистине, наверное, незабываемое.
Каролис мельком думает, что она бы за такое как минимум убила.
А как максимум - ещё кары такой не изобрёл белый свет.
Но продолжает с фанатизмом орудовать острыми инструментами. И собственными пальцами. И немного - в крайнем случае - магией.
Потому что вот-вот, вот-вот чёрт возьми всё это кончится.
Потому что вот он, последний, огромный, преогроменный камень.
Разрез там. Разрез тут. Чародейка запустила пальцы внутрь раны, пытаясь нащупать хоть что-то такое, хоть какой-то выступ, за который можно было бы зацепиться.
И почувствовала ребро. Прямо под пальцами.
И почувствовала сердце.
Тоже прямо под пальцами.
То есть, почти.
И билось оно быстро.
Очень быстро.
- Последний, Регис. Последний.
Самый последний. Действительно самый последний.
Вот только вздоха облегчения не слышится. Да и облегчения не чувствуется. Пока что.
Может, позже?
Встать она уже не смогла. Ещё никогда у неё так предательски не подкашивались ноги.
- Прости. Прости меня, Эмиель. И ты, Феликс. Ты прости меня тоже.
Ей всё ещё было стыдно и страшно. И будет. Ещё долго будет так.
Она дрожит. Руки вывернуты и примотаны к столбу. Смотрит прямо на него – огромные темные глаза на бледном лице. Не знает, что его здесь нет.
- Неси огонь,- понизив голос, буднично говорит высокий седоватый клирик. Но протянутый факел не берет, делая шаг в сторону.- Ты знаешь, что делать.
Огромные темные глаза приближаются. Она открывает рот, но только умоляюще качает головой. На скуле – оплывший кровоподтек, некогда прекрасные волосы острижены, на носу и щеках - россыпь невозможно, неправильно жизнеутверждающих веснушек.
А потом она горит. Невозможно, неправильно долго. И громко.
- Ты не мог бы заткнуться?
- Никак нет. Дамам надобно уступа... А вот это просто незаконно...
- Голубые,- она не выглядит испуганной, несмотря на рассеченную губу, связанные руки и положение, с какой стороны ни посмотри, незавидное.
- Что?
- Вблизи все-таки не серые.
- Тебе нужно поесть.
- Подкрепить силы, значит? И что меня ждет?
«Дыба,- думает послушник Марк, упрямо не глядя на узницу.- Твои прекрасные ручки вырвут из суставов. Сломают твои прекрасные пальчики. И вряд ли только это».
- Я не должен с тобой разговаривать.
- Чего же сразу об этом не вспомнил? Меня ждет что-то страшное, да? Как и всех, кто не хочет жить по их законам?
Он дергает плечом. Это не его дело. Ему все равно.
- Тогда почему ничего не сделали с тобой?
- Ты…- от затылка по спине бегут мурашки. Их разделяет всего шаг, не считая решетки. Странно, но она до сих пор пахнет цветами. Неуместно, невозможно приятно.- Ты уйдешь в полночь. Мы уйдем.
Уже другой клирик, разом утративший свое величие, верещит во все легкие, бестолково размахивая руками – его ряса горит.
- Думаю, мы оба знаем, что за тобой должок. Мой выигрыш. Возможно, вместе с твоей шкурой. Или же он останется у тебя – вместе с моей шкурой. Или только половина. И много раз по половине. В обмен на отсутствие подобных препятствий у меня. Будешь чесать кулаки с пользой, ты ведь это любишь? Я имею в виду, с чуть большей пользой, чем выигрыш в виде бутылки местной дряни.
- Ты попадешь за это в ад,- говорит рыжеволосая девушка, водя пальцем по чуть закопченной маске палача. Смотрит с любопытством.
- Как по мне, достойная причина. Обидно было бы оказаться там за меньшее.
Еще-не-сержант Дуб с отчаянной руганью выползает из-под стола. Клирик горит. Рыжеволосая, высунув кончик языка, ковыряет отмычкой лежащий перед ней замок.
Вот почему он старался не напиваться. Болтать нехорошие вещи - не самое худшее из последствий. Паршивой штукой оказалось это галлюциногенное обезболивание. Кто же знал, что видения будут настолько незабавны. Впрочем, он допускал мысль, что наоборот остановился слишком рано, потому-то и наблюдал сейчас не зеленых енотов на золотых единорогах, а вполне реалистичные и хорошо знакомые картины.
Скребучий тигриный коготь закончил свою работу. Спину жгло одновременно огнем и холодом. По бокам ползли горячие капли. Фил слабо улыбался, мирно опустив голову на руки и отвернувшись от медиков-эксперименталистов.
Отредактировано Феликс Фогг (2017-06-07 00:51:11)
Сердце билось. Билось. Билось. Билось.
А что ему остается-то?
Положение безвыходное.
Пальцы нащупали ребро.
«Ничего не говори, Каролис. Прошу тебя, Каролис, не говори ничего».
Что ж их так много. Почему их так много? Осколков прошлого. И почему не больно.
Или все-таки больно.
Впрочем, знаю. Знаю. Ничего не говори, Каролис. Прошу тебя, Каролис, не говори ничего. Я догадаюсь. Я ведь чертовски умен. Непревзойденно.
Зеркало, Каролис. Зеркало, Каролис.
Изначально кривое.
Поленья в камине, огромном камине, стреляли искрами. Тонули в золотом сиянии потолок и пол.
— Дай людям то, чего они жаждут, но не заслуживают, и ты никогда не будешь одинок.
— Глупости, Элена. Максимализм юности.
— Сколько тебе лет, Эмиель?
— Четыреста двадцать восемь.
— Почему ты здесь? Ты не любишь Боклер, я вижу. Он тебе противен.
— Мои друзья нуждаются в помощи.
— Ну вот.
— Эрин. Ее звали Эрин.
— И какой она была?
— Это имеет значение?
— Вряд ли. В конце концов, я суккуб. Лиризм-романтизм, цветочки, сонеты, духовное родство — аперитив. Я же предпочитаю главное блюдо.
— Главное блюдо?
— Тебя, Регис. Ам! Всего целиком.
— Так какой она была?
— Это не имеет значения.
— Давай обманем друг друга? Это Боклер, Регис. Это Боклер. Здесь можно. Давай обманем друг друга. Представим, что важно. Какой она была?
— Она была… далекой.
— Это плохо?
— Плохо, Элена. Очень плохо. Когда ты ненасытен. Ам! И вечно голоден.
— Уходишь?
— Ухожу.
— Ответишь?
— Возможно.
— Почему ты так поступаешь? Они… люди. Просто люди. Бабочки-однодневки, песок под подошвами башмаков. Угаснут, ты даже не заметишь. Почему ты так поступаешь?
— Максимализм юности, Элена.
— Не понимаю, Регис.
— Я тоже когда-то был молод.
— Регис.
— Ты ведь суккуб, моя милая. Разве не видишь?
— …
— Отдавая — берешь.
Тонули в золотом сиянии потолок и пол. Солнце давно взошло. Было прохладно. Пахло железом.
«Запах селедки мне нравился больше. Хорошая, должно быть, была селедка. Когда-то. Я бы попробовал».
Тихо. Пусто.
В золотом сиянии — кровь.
— Каролис, ну-ну, Каролис, что такое? — опустился рядом. Приобнял. — Ты герой, милая моя хирургиня. Ты — герой.
В открытой ране, слева, в кроваво-красной мякоти белело ребро.
Раны затянутся. Совсем скоро затянутся. У Феликса — тоже.
— И больше никого, Регис? Больше никого?
— Элена.
— Боклер, Регис. Это Боклер. И ты уходишь.
— Элена.
— Что?
— Я вампир. Глупо судить вампира людскими мерками.
— Боклер, Регис, Боклер. Обмани меня. Неужели так сложно?
— Ну хорошо. Предположим, у нее было веснушчатое лицо.
Элена, суккуб из Туссента, была блондинкой. С гладкой, безупречной кожей. Белой, как молоко.
А сказать ей хотелось. Ой как много хотелось сказать.
Что люди вокруг страдают по её вине. Что во всём и всегда виновата она сама. Что от неё одни лишь неприятности.
Что она себя порой ненавидит.
Или что порой думает, будто ненавидит себя всё время.
Но если скажет - будто бы и не было этих четырёх лет. Будто бы опять она, Каролис, - мелкая сопливая девка, умирающая на пороге диллингенского дома, испачканная не в свою, а в чужую кровь. Заслужившая всё это, в конце концов.
Но она молчала.
Повзрослеть ей давно пора. И быстро. Методы бытия по выбиванию дури из головы иссякают. А ещё впереди целая жизнь.
Целая жизнь должна быть впереди...
Каролис подумала, что хватит уже всего этого. Мир вокруг её детских обид никогда не вращался. И никогда не будет.
Что в конце-концов, именно в этом никогда и не было её вины.
- Никогда мне не стать доктором, наверное. Я не умею делать людям больно потому что так бывает нужно и если они не вынуждают меня причинить боль. Странное, странное чувство. Меня гложет совесть за то, что я сделала... Хорошо? Ох, честное слово, лучше бы я сейчас где-нибудь в болотах Аэдирна рубила утопцев, чем вот это вот всё. В следующий раз, пожалуй, дольше подумаю, чем сперва предложить тебя кромсать.
Вопрос звучал скорее риторически. По крайней мере, ответа она на него уж точно не ждала.
Каролис вздохнула. Протяжно, громко, натужно.
Хмыкнула.
Громко потянула носом.
Утёрла единственным чистым пальцем - мизинцем левой руки - выступившую вторую слезу.
Стукнулась лбом о лоб чужой.
- Ну да ладно. Хватит сопли распускать. Давай-ка тебя отмоем и перевяжем. Потом ты проверишь, как там Фил. Потому что я в этих ваших артефактных хероборах на руках всё равно ничего не поняла.
И она отмывала. Холодной, даже более сказать - ледяной водой. Где-то кровь уже взялась коркой. Где-то мелкие раны уже успели затянуться до состояния нежных рубцов. Хорошая всё-таки вещь, регенерация эта.
И перевязывала тщательно, старательно. Пусть и стесняясь слегка. Ведь она помнила, Регис здесь хирург. Самый настоящий, всамделишный хирург. Он знает, как это делается. А вот она - нет. Наблюдения не практика.
Но Каролис старалась. Искренне и полно от распиравшего энтузиазма.
Так же - и целовала. Уже не вымаливая прощения, но всё-таки извиняясь.
Потому что несмотря на преследование целей самых что ни на есть благородных, чувство было пресквернейшее.
Стыдно.
И, безусловно, очень страшно.
Обыкновенно подобного обращения с собой Регис не позволял никому и никогда. Сегодня — позволил.
— Все-все, хватит, Каролис, довольно, — вяло, исключительно ради проформы, сопротивлялся неклассическому для себя обращению Эмиель Регис Рогеллек Терзиефф-Годфрой, отлично понимая — сопротивление бесполезно, силы не равны, предприятие — безнадежно.
Потому что в оправдании, потому что в искуплении Каролис нуждалась ничуть не меньше его, а, пожалуй, и того больше, потому что защитные механизмы психики человеческой воистину удивительны, ошеломительны, беспрецедентно грандиозны; потому что окажись на его, Региса, месте разумная кровоточащая луковица чародейка и женщина отмывала и целовала и ее бы тоже.
— Следующего раза, Каролис, — отстраняясь на шаг-другой, сентенциозно заметил философ, гуманист и монстр. — Не будет. Нет, не по причине твоей хирургической безнадежности, по причине моего внезапного здравомыслия. Все, с меня довольно. Отныне и присно резать, кромсать, пополнять собой ensemble architectural, расположенный ни дать ни взять у самой а d’yeabl aep arse, я — чес-слово — не позволю. А теперь будь добра, моя дорогая Каролис, подумай о себе. Или хотя бы умойся.
— Феликс? Ты живой? — опускаясь на койку подле Первого Говнюка Севера, прислушался Эмиель Регис — сердцебиение было ровное.
— Живой. Ну вот и славно.
Раны затягивались. Кровь свертывалась.
Что-то должно было измениться. Что-то всенепременно должно было измениться.
Не изменилось ничего.
Наверное, он что-то попутал. Это не зеркало кривое. Все-таки — рожа.
— Не знаю, как кто, а я бы успешную операцию отпраздновал. Прямо сейчас. Квасом. Возможно, борщом, — добавил вампир по возможности максимально бодро.
Потому что над будущем мрачной тенью воплотившего в себе все муки ада колосса нависала она — уборка.
Прийти наконец в себя хотелось и не хотелось одновременно. С одной стороны, это означало полновесно ощутить весь масштаб расковыривания вомперской блистательности на собственном хребте. Но с другой, в мире галлюциногенного обезболивания ему не слишком-то нравилось. В нехарактерной для себя нерешительности на этот счет первый северный говнюк и провел следующие минуты. Или часы – кто их разберет. К моменту, когда кому-то вздумалось деликатно, но целеустремленно тормошить его, к соглашению сам с собой Фил так и не пришел, соответственно, не мог так сразу определиться и с тем, насколько хорошо вновь оказаться в собственной расколупанной шкуре.
- Иди к черту… Регис? Ну, ты тоже,- пробурчал порядочный человек и говнюк, нехотя поворачивая голову к источнику тормошительства. Вроде бы из плавающих вокруг лиц именно это было наиболее похоже на настоящее. По крайней мере, оно не стремилось выгореть как клок бумаги, чтобы снова появиться с неожиданного угла.
Фил потер ребром ладони воспаленные, но вполне вменяемые глаза, растерянно покосившись на погрызенные костяшки пальцев. На мир в целом порядочный человек и говнюк смотрел нехарактерно тоскливо и крайне неприветливо, если не сказать зло. «Всю простынь, небось, изгадили, экспериментаторы хреновы»,- тюкаясь о кровать уже другим виском, осознал он. Нехарактерную тоску плавно вытесняла настоящая реальность со своими требующими бодрого решения проблемами.
Он бы еще много чего высказал. Миру. Но у мира был квас и, возможно, борщ. И компот – это вне сомнения, поскольку престарелый вомпер-аналитик у мира тоже со всей уверенностью был, на чем Фил всегда категорически настаивал и чему не мог украдкой, с характерным раздражением не порадоваться.
- Что угодно,- обезоруженно признал он после короткой паузы.- Только не полынь со скальпелями.
Отредактировано Феликс Фогг (2017-06-06 21:20:42)
Вы здесь » Ведьмак: Глас рассудка » Книжные полки » В теории и практике (Аэдирн, 1269-й год)
